- Я убью его! - прошептал Арсен.
- Ты что, опять за своё? - неодобрительно взглянул на него Сафар-бей.
- Если завтра он возьмёт Вену, то сразу прикажет доставить сюда Златку… Я не допущу этого!
- И сам погибнешь!.. Он никогда не бывает один. Телохранители стерегут его, не сводя глаз.
- Как-нибудь улучу минуту…
- И чего достигнешь? Златка и весь его гарем перейдут к наследникам - у него есть сыновья. Они продадут наложниц в рабство. Султан назначит другого сердара, которому мы станем не нужны, и он отправит нас в передовые отряды, где мы быстро сложим головы. Кто тогда поможет Златке? Твоей и моей отчизне! Нашим родным и близким!
Арсен нахмурился и долго молчал. "Безусловно, Ненко прав. Уничтожить Кара-Мустафу можно только ценой своей жизни. Нет, надо найти какой-то иной путь". Вздохнув, он сказал:
- Понимаю, Сафар-бей. Но как вспомню Златку, сердце разрывается от боли, и я становлюсь сам не свой. Злость затмевает разум.
- Молодость часто бывает безрассудна. По себе знаю. Как твой чауш-паша, я запрещаю тебе что-либо подобное затевать. Думай не только над тем, как уничтожить Кара-Мустафу, а прежде всего, как помешать осуществлению его кровавых планов!
- Легко сказать - думай! Что сейчас придумаешь?
Они умолкли и грустно смотрели на сизый дым пожарищ, на старые, кое-где разрушенные временем валы австрийской столицы. Действительно, положение венцев казалось безнадёжным.
Но вот великий визирь тронул коня. Пышная кавалькада двинулась обратно в лагерь. Арсен с Ненко заняли в ней своё место и на протяжении всего пути не проронили ни слова.
2
Тихая ночь. Звёздная, но безлунная и потому тёмная.
Молодой подмастерье из цеха пивоваров Ян Кульчек стоит на городской стене на часах и всматривается в мерцающие огоньки, которые друг за другом затухают в турецком лагере. Душа у него не на месте: это первая в его жизни война, в которой ему приходится принимать участие. Да ещё какая война! Здесь - либо жизнь, либо смерть. Скорее - смерть…
Правда, врагов сейчас не видно, но целые гирлянды огней, опоясывающие город, напоминают, что они здесь, поблизости, и, может быть, в это самое время готовят подкопы, закладывают в них порох, чтобы сделать проломы в стенах и с восходом солнца ринуться в них неудержимым потоком.
Ян Кульчек пытается сосчитать эти огни, но быстро сбивается - их здесь не десятки, не сотни, а тысячи. Ему становится жутко.
Ну и страшная же сила окружила город! Удержится ли он? Или погибнет вместе со своими защитниками? Тогда и ему, Яну, предстоит лечь костьми или со связанными руками плестись рабом в далёкую Турцию…
"Ох, Ян, Ян! Пропадёшь ты здесь, как пить дать. Не видать тебе своей милой Чехии и родного города Брно, красивейшего уголка на земле! Не встретишь ты больше ни родителей, ни сестричек, ни русоголовой красавицы соседки, которая клялась ждать тебя, пока не вернёшься настоящим пивоваром.
Ничего этого не будет, потому что, наверно, забито уже во вражескую пушку ядро, которое снесёт тебе голову… Или пропоёт в голубом небе песню смерти беспощадная татарская стрела".
Он вздрогнул: около самого уха и вправду - как напророчил! - просвистела стрела, тупо клюнула деревянную крышу башни и застряла в ней.
"Боже мой! - ужаснулся Ян Кульчек и перекрестился. - Стоял бы я на шаг левее - захлебнулся бы уже собственной кровью!"
Он выдернул стрелу, подумал: "Останусь живым - сберегу на память. Привезу домой - пускай все знают, что я не только пиво здесь варил!" Хотел засунуть её за пояс, но под пальцами зашуршала бумага. Это его удивило: "Стрела обмотана бумагой? Интересно…"
Ян спустился в караульное помещение, где при свете сальной свечи спали его товарищи. Подошёл к столу.
Стрела была обычной, с железным остриём и белыми лебедиными перьями. Необыкновенным было только одно - жёсткий, плотный лист бумаги, привязанный к древку тонким ремешком.
Кульчек развязал ремешок, развернул бумагу. Это было письмо. Первая строчка написана по-латыни: "Генералу Штарембергу". А ниже - по-польски.
"Пан генерал!
Я Ваш надёжный друг - поверьте мне. Зовут меня - Кульчицкий, и мне хотелось бы помочь осаждённому гарнизону и жителям Вены выстоять в страшном единоборстве с врагом.
Сообщаю: сегодня на заре турки начнут штурм Львиного и Замкового бастионов, а перед этим будут обстреливать их из пушек, равно как и ближайшие к ним равелины. Приготовьтесь!
Как Вы понимаете, пан генерал, это сообщение не далее как сегодня утром будет подтверждено самим противником. Значит, Вы сможете убедиться, что пишу правду.
Я готов помогать Вам и в дальнейшем, но для этого нам нужно встретиться и обо всем договориться.
Как это сделать?
Пусть Ваши доверенные лица несколько ночей подряд ждут меня у Швехатских ворот с верёвочной лестницей и на мой свист сбросят её вниз Я обязательно приду!
Как видите, Вы ничем не рискуете, а выиграть можете много.
Кульчицкий"
Ян Кульчек хлопнул себя ладонью по лбу. Хотя он был молод и не мог похвастать образованием, как вот эти студенты университета, которые спят здесь рядом с цеховыми учениками и подмастерьями, но читать умел и польский понимал достаточно, чтобы сообразить, что написано.
"Матерь божья! Да этому листу бумаги цены нет! Его нужно немедленно доставить губернатору!"
Он растолкал своего товарища, тоже подмастерья-пивовара, Якоба Шмидта.
- Якоб, друг! Вставай!
Тот открыл глаза. Пригладил рукой длинные льняные волосы. Недовольно спросил:
- Чего тебе?
- Постой за меня на часах!
- Что случилось?
- Живот болит, - солгал Ян, чтобы избежать дальнейших расспросов. - Только бы не кровавый понос…
Якоб нехотя встал, натянул сапоги, взял мушкет.
- Ладно, беги… Да молись всем святым, чтобы не пристала к тебе эта ужасная болезнь.
Ян Кульчек стремглав выскочил в дверь, вызвав у друга сочувственное покачивание головой, и тёмными улицами припустил к центру города…
Генерал Штаремберг вышел в домашних халате и туфлях, вопросительно посмотрел на адъютанта, потом - на незнакомца.
- Что стряслось, юноша? Турки начали штурм?
- Герр генерал, я подмастерье Ян Кульчек…
- И ты разбудил меня для того, чтобы сообщить об этом?
- Нет, я принёс письмо… Выстрелили из лука с той стороны…
- Вот как! - В глазах генерала загорелось любопытство. Он повертел листок перед глазами. - Это что - по-польски?
- Да.
- О чем там написано? Ты понимаешь? Переведи!
Кульчек слово в слово перевёл письмо на немецкий.
- Майн готт! - воскликнул потрясённый генерал. - Этот доброжелатель, если только не лжёт, предупреждает нас о страшной опасности, угрожающей нам!
- Да, герр генерал, - скромно вставил Кульчек. - Я тоже понял это, потому и осмелился разбудить вас…
Штаремберг окинул взглядом молодого подмастерья в одежде обычного рабочего, на которого в иное время не обратил бы внимания. Он ему понравился. Кряжистый, сильный, в глазах - умная лукавинка. И держится смело, не смущается перед генералом.
- Ты чех?
- Да.
- Так вот что, Кульчек… - Генерал вдруг подозрительно глянул на юношу. - Постой, постой… Что за странное совпадение: Кульчек и Кульчицкий? Вы не родственники?
Кульчек пожал плечами.
- Я его и в глаза никогда не видел! Какой же он мне родственник? Вовсе не думал об этом. Похоже, но не то…
- Значит, случайность. Ну, вот что: возьми ещё одного надёжного парня и каждую ночь ждите этого Кульчицкого. Если появится - немедленно ко мне! Понял?
- Да, господин генерал!
- За письмо и службу - благодарю. Теперь иди. - И Штаремберг, не дожидаясь, пока Кульчек выйдет, приказал адъютанту, стоявшему навытяжку у дверей: - Франц, мой мундир и шпагу! Поднимай штаб! Командиров - ко мне! У нас совсем мало времени, нужно поскорее усилить отряды Львиного и Замкового бастионов…
3
Целую неделю Ян Кульчек с Якобом Шмидтом ждали гостя с той стороны. С вечера до самого утра всматривались в темноту, вслушивались - не пропустить бы свист.
Служба эта была не обременительна. Жди и жди. Дежуря у Швехатских ворот, Ян нет-нет да и поёживался, вспоминая тот день, когда турки атаковали Львиный и Замковый бастионы.
С восходом солнца ударила турецкая артиллерия. Бомбы и каменные ядра падали как град. Они вгрызались в земляные стены, дробили кирпичные парапеты, а некоторые, перелетая крепостную стену, поджигали крыши ближайших строений.
Но людям вреда не причиняли - всем было приказано на время обстрела укрыться в погребах и подвалах.
Потом обстрел прекратился - на штурм пошли янычары. С какой яростью атаковали они! Казалось, никакая сила не выдержит этого первого яростного натиска. Бюлюк за бюлюком, орту за ортой посылали паши на приступ - и все напрасно! Полуразрушенные бастионы выстояли до вечера.
Ров заполнился телами убитых, но в город ворваться янычары так и не смогли. В последующие дни установилось непривычное, странное затишье.
Венцы торжествовали. Ещё бы! Это была настоящая победа!
И никто, кроме Штаремберга, Яна Кульчека и ещё нескольких лиц в городе, не знал, кто был истинным вдохновителем, душой этой победы.
Каждое утро генерал находил минутку, чтобы спросить Яна:
- Ну как?
Кульчек виновато разводил руками.
- Нету, господин генерал.
- Ждите! Следите! Если живой - обязательно придёт!
Наконец среди ночи послышался долгожданный свист. Ян Кульчек встрепенулся, перевесился через стену и посмотрел вниз. Но никого в темноте не увидел.
Свист раздался вторично.
- Опускай лестницу! - шепнул Кульчек.
Якоб Шмидт стоял наготове. Лестница прошуршала по стене и тут же натянулась. Кто-то сразу наступил на её нижнюю перекладину, стал подниматься наверх.
Вскоре из темноты показалась янычарская шапка. Незнакомец ловко перемахнул через парапет. Сказал коротко:
- К генералу!
Штаремберг принял его немедленно.
- Так вот ты какой, мой друг! - шагнул он навстречу молодому незнакомцу. - В тебе нет ничего турецкого, кроме платья, Кульчицкий! Спасибо за неоценимое предупреждение!
Кульчицкий улыбнулся и снял шапку. Легко поклонился.
Волосы темно-русые, густые, непокорные. Лицо - мужественное, загорелое, привлекательное. На верхней губе темнеют небольшие стриженые усы. Выразительные серые глаза смотрят внимательно, изучающе.
Штаремберг предложил сесть.
- По-немецки говоришь? Если нет - нам поможет понять друг друга Ян Кульчек.
- Совсем плохо. Научился только ругаться от немецких рейтаров, которые служили в войске польского короля.
- Значит, как я и думал, ты поляк? Мы ждём со дня на день Яна Собеского с твоими земляками… Каким образом ты попал к туркам?
- Был у них в плену. Теперь у меня есть возможность отомстить недругам!
- Ты очень помог нам, пан Кульчицкий. Если мы отобьём врага, император тебя наградит. Я позабочусь об этом.
- Благодарю. Но до награды ещё далеко, герр генерал. Сперва надо победить!
Штаремберг с любопытством взглянул на молодого человека, мысленно отметив, что он далеко не так прост, как показалось вначале.
- Несомненно. К этому и стремимся… И твоя помощь, думаю, сохранит жизнь многим моим солдатам, станет весомой частью нашей будущей победы!
- Я тоже надеюсь на это, - ответил Кульчицкий. - И появился я у вас именно сейчас неспроста: на завтра Кара-Мустафой назначен генеральный штурм Вены!
- О-о! - Штаремберг порывисто встал. Зашагал по кабинету, не скрывая волнения. - Сведения достоверные?
- Да.
- Это крайне важное сообщение! Спасибо тебе, друг мой! Мы приготовимся и встретим врага как следует… Ах, сколько крови прольётся! Сколько разрушений предстоит!
Кульчицкий тоже поднялся.
- Разрушения будут невелики. Турецкой артиллерии, как и в прошлый раз, приказано обстреливать только валы и укрепления. Кара-Мустафа хочет сохранить город для себя.
- Для себя?
- Да. Ходят слухи, что он мечтает основать в Европе новую исламскую империю, а Вену сделать её столицей. Акынджи и татары сжигают села, уничтожают жителей, чтобы со временем своими ордами заселить эту землю.
Светло-голубые глаза Штаремберга вспыхнули гневом.
- Подлые цели! Но достичь их Кара-Мустафе легко не удастся. Мы будем драться до последнего!
- Я верю в это - иначе не помогал бы вам, господин генерал, рискуя жизнью, - с достоинством произнёс Кульчицкий. - Чем ещё я могу быть полезен?
- У нас нет связи с левым берегом, с главнокомандующим Карлом Лотарингским. Мы не знаем, что там решили… Не знаем, на что можем рассчитывать…
- Я налажу такую связь! - уверенно пообещал Кульчицкий.
- Как ты это сделаешь?
- Из города выйду так же, как и входил. Через турецкий лагерь проберусь беспрепятственно: там я свой человек…
- А через Дунай?
- Я плаваю, как рыба!
- Тебя сам бог послал нам! - обрадовался Штаремберг. - Тогда слушай… Карлу Лотарингскому скажешь, что у нас всего достаточно - пороха, ядер, бомб, провизии. Но не хватает людей. Много убитых, раненых. Начала свирепствовать дизентерия - от неё гибнет масса венцев.
- В турецком лагере тоже, - вставил Кульчицкий. - Если так пойдёт и дальше, то через месяц заболеет половина войска.
- Однако у Кара-Мустафы и в этом случае останется не менее ста тысяч! А у нас? Месяц-другой осады - и все мы перемрем здесь. Так и скажи Карлу. Пусть поторопится с помощью…
- Передам.
- И ещё узнай, не пришёл ли король польский. Не прибыли ли с войском немецкие князья? Нам это тоже важно знать.
- Хорошо. Узнаю. - Кульчицкий надел шапку. - Ждите меня в ближайшее время… Сейчас главное - отбить завтрашний штурм! Желаю успеха, герр генерал!
Штаремберг обнял его, поцеловал.
- Благодарю тебя, голубчик…
4
Генеральный штурм, как и говорил Кульчицкий, начался рано поутру.
После нескольких залпов из трехсот пушек, бивших по стенам и бастионам, лавина янычар пошла на приступ.
Ян Кульчек с Якобом Шмидтом выскочили из погреба, где прятались от артиллерийского обстрела, и заняли своё место на Швехатских воротах. У каждого по мушкету, через одно плечо - кожаная сумочка с оловянными пулями, через другое - пороховница на ремешке. На левом боку - шпаги, пролежавшие на складах, должно быть, со времён крестоносцев, ибо они изрядно поржавели.
Солнце только что взошло и слепило глаза. Кульчек прикрыл глаза ладонью - посмотрел вниз, на залитый солнцем вражеский лагерь.
Какое это было жуткое и вместе с тем величественное зрелище!
Тысячи воинов в широких цветных шароварах, с разноцветными флажками под звуки тулумбасов и труб выскакивали из шанцев и, неся штурмовые лестницы, бежали к городу.
За каждой лестницей торопился юз-баша, десятник, назначенный со своими людьми брать приступом стены.
Как только передние ряды приблизились на расстояние полёта картечи, с валов ударили пушки. Крики боли и неистовой ярости донеслись в ответ. Десятки янычар, не добежав до рва, упали на землю и корчились в предсмертных муках.
Пока артиллеристы перезаряжали пушки, выстрелили из мушкетов солдаты и ополченцы. Упали ещё несколько десятков нападающих. Но остальные добежали до рва, попрыгали в него, взобрались по эскарпу вверх и приставили к стенам штурмовые лестницы. Янычары полезли по ним, как муравьи. Все вокруг сотрясалось от громового крика "алла, алла!".
С этой минуты для подмастерьев-пивоваров время остановилось. Им казалось, что они погрузились в кошмарный сон, которому не будет конца. Сначала стреляли в нападающих. Ян заряжал и передавал мушкет худощавому, белесому и нежному, как девушка, Якобу. Тот, вопреки своей внешности, имел мужественное сердце и твёрдую руку. Ни один его выстрел не прогремел напрасно. Он почти не целился: янычары, взбиравшиеся по лестнице, сами подставляли свои головы и груди - назад им, живым, ходу не было. Сражённые с дикими криками падали вниз.
Якоб раскраснелся. Глаза его блестели. На лбу выступили крупные капли пота. После особенно удачного выстрела он восклицал:
- Гох! Гох! Славно! А что - угостил я вас, дьяволов? Туда вам и дорога, кровавые собаки! Убирайтесь ко всем чертям, паршивые свиньи!
Мушкеты не могли уже сдерживать натиск атакующих, янычары влезали на стены, и друзья схватились за шпаги. Раньше им не приходилось действовать этим оружием, и было страшно ощущать, как упругое тонкое железо легко входит в тело врага. Но в разгар боя не до переживаний. Ибо жили и действовали они как в чаду… Вместе со всеми кричали, вместе кидались на врагов врукопашную и радовались, когда очередной янычар, не успев взобраться на стену, летел вниз, сражённый ловким ударом…
Бой бушевал повсюду, от Швехатских ворот на востоке до Шотландских на западе. Генерал Штаремберг скакал на коне из одного конца города в другой, поднимался на стены, подбадривал защитников.
- Крепче держитесь, друзья! Отступать некуда - разве что в могилу или в турецкую неволю… Бей врага! Не жалей пороха - в погребах его хватит! Коли, руби проклятых!.. Засыпай им глаза песком!.. Лей на головы кипяток и смолу!..
Он был немолод, но ловок и безгранично смел. Появлялся в самой гуще сражения, где тяжелее всего. И его громовой голос перекрывал шум боя и вселял в бойцов новые силы.
- Держитесь, друзья! Крепко держитесь!
Убедившись, что держатся, мчался дальше…
В полдень, когда напряжение битвы достигло наивысшего предела, Штаремберг поднялся на башню собора святого Стефана. Она, стройная, высокая, словно шпага устремилась в небо.
Здесь уже сидел со зрительной трубой Колонич. Штаремберг взял у него трубу - поднёс к глазу.
Все стало видно как на ладони: и тёмные колонны янычар, которые подходили на смену поредевшим и уставшим бюлюкам, и красный шатёр Кара-Мустафы, и группа всадников перед ним, и огонь, вылетающий из крепостных пушек, и суета на стенах… Турецкая артиллерия молчала, хотя могла закидать бомбами почти весь город. Теперь это не удивляло генерала, предупреждённого Кульчицким о причине странного поведения противника.