Кульчицкий! Вот к кому чувствовал сейчас отеческую любовь и сердечную благодарность старый генерал. "Друг мой! Сама судьба послала тебя нам на помощь! - думал он, переводя трубу с одной части города на другую. - Дважды за последние десять дней ты предупреждаешь венцев о вражеских наступлениях! Если ещё сообщишь Карлу Лотарингскому о нашем положении, твоему благородному подвигу не будет цены!"
Вдруг рука генерала со зрительной трубой вздрогнула: что там за возня на валу, у Швехатских ворот? Неужели янычарам удалось захватить этот участок стены?
- Пан Колонич, посмотри-ка, пожалуйста, ты! Что-то там неладно!
Колонич взял трубу.
- Все хорошо, мой генерал! Оснований для беспокойства нет. Продержимся час-другой - и турки сыграют отбой. Разрази меня бог! Я чувствую, Кара-Мустафа будет полностью посрамлён…
Но тут он умолк, присмотрелся внимательнее, потом выругался:
- Гром и молния! Действительно, у Швехатских ворот творится что-то странное. Кажется, там идёт резня. Пошли!
Они быстро спустились вниз. Пока Колоничу подводили коня, Штаремберг вскочил в седло ил сопровождении эскорта адъютантов помчался к восточной части города.
Навстречу на забрызганных кровью подводах везли раненых. Бледные лица, искажённые болью, окровавленные повязки, широко открытые глаза, запёкшиеся губы… Кто стонал, кто просил пить… Некоторые лежали молча, крепко стиснув зубы.
Генерал окидывал их взглядом, но не останавливался - мчался во весь опор дальше. Главное сейчас - отбить врага. Не пустить в город. Сбросить со стен.
На валу и на площади возле Швехатских ворот шёл жестокий бой. Бились на саблях, резали ятаганами, кололи шпагами, разбивали головы боздуганами и боевыми топорами…
Штаремберг спрыгнул с коня, выдернул шпагу - ринулся в самое пекло боя.
- Вперёд, братцы! Вперёд!
Адъютанты обогнали его, закрыли от пуль и сабель.
Появление генерала и двух десятков его адъютантов и телохранителей влило новые силы, вселило уверенность в сердца изнемогающих защитников.
- Генерал с нами! Генерал с нами! - раздались голоса. - Наддай, братцы! Перебьём бешеных псов!
Янычарам, которые прорвались на площадь, и так было нелегко, а теперь на валу их отрезали от своих свежие воины, приведённые Штарембергом. Поэтому дрались они с яростью обречённых - отступать им было некуда.
Ян Кульчек и Якоб Шмидт держались друг друга. Они забыли обо всем, кроме одного - бить врага! Одежда их была насквозь пропитана потом, залита своей и чужой кровью…
Смертельный вихрь уже полдня кружил их в неистовом танце, которому, казалось, не будет конца.
Увидев генерала, кинувшегося в бой со шпагой в руке, Ян и Якоб ещё сильнее насели на противника и потеснили его к стене.
Янычары яростно оборонялись. Их осталось около двадцати, но по всему было видно, что это опытные воины, их сабли снесли головы многим защитникам Вены.
Не миновал этой ужасной участи Якоб Шмидт.
Увлечённый рукопашным боем, он не заметил, как со стороны налетел на него ещё один янычар, и вражеская сабля со всего размаха опустилась на его темя.
- Ох! - вскрикнул он глухо и повалился наземь.
Ян Кульчек ничем не мог помочь другу: тот уже не дышал. Лежал навзничь, худой, белолицый, с мёртвыми невидящими глазами.
Когда пал последний янычар из прорвавшихся в город, чех склонился над другом и пальцами закрыл его веки. Долго и горестно глядел на лицо Якоба, а у самого из глаз катились слезы.
В это время ему на плечо легла чья-то рука. Он поднял голову - рядом с ним стоял генерал.
- Молодец, паренёк! Я видел, как ты дрался… Но впредь я запрещаю тебе рисковать жизнью! Ты мне нужен для другого дела. Понял?
- Понял, господин генерал.
Кульчек выпрямился, вложил шпагу в ножны. Вытер разорванным рукавом закопчённое, забрызганное кровью лицо и только теперь почувствовал, как у него пересохло во рту и как дрожат от длительного напряжения руки.
5
Это была ужасная ночь. Давно стихла пушечная канонада, умолкли мушкеты, не слышно было жуткого рёва распалённых атакой воинов. Но все это сменилось душераздирающими криками умирающих, стонами и мольбой, руганью и проклятиями раненых, лежащих вперемешку с убитыми вокруг города.
Никто не мог спать - ни венцы в своих домах, ни турки в шатрах.
Утром Штаремберг послал к Кара-Мустафе офицера - передать, что австрийцы прекратят огонь до тех пор, пока не будут вынесены раненые и похоронены убитые.
Несколько дней над Веной стояла полная тишина, воздух был насыщен трупным смрадом. Обе стороны не сделали ни единого выстрела. Турецкие похоронные команды беспрепятственно уносили раненых и тех, кто уже отошёл в "райские сады аллаха". И только когда во рвах не осталось ни одного трупа, в турецком лагере раздался сигнальный выстрел гаубицы, оповещая, что затишье закончилось. С этой минуты начался ежедневный обстрел валов и бастионов.
Штаремберг ждал нового штурма, с тревогой осматривал поредевшие отряды защитников столицы. Но турки вели себя спокойно. И это удивляло старого генерала. Почему Кара-Мустафа не наступает? Что он задумал? Ведёт подкопы и закладывает мины под валы? Или выжидает удобное время, чтобы застать врасплох?
Генерал не спал, ходил ночами по валам и в тишине прислушивался - не доносятся ли глухие удары ломов и лопат? А может, роют только днём, когда взрывы сотрясают землю?
В одну из таких бессонных ночей Ян Кульчек привёл к нему Кульчицкого.
Усадив обоих молодых людей за стол и велев ординарцу развернуть карту, Штаремберг с нетерпением спросил:
- Ну что там? Рассказывай! Видел Карла Лотарингского?
- Герцог внимательно выслушал мой рассказ о положении в Вене и просил заверить вас, генерал, что ни на минуту не забывает об осаждённой столице, - ответил Кульчицкий. - Он ждёт короля Яна Собеского с поляками. Вот-вот должны прибыть франконцы. Как только все силы объединятся, они сразу же выступят против Кара-Мустафы и снимут осаду с Вены. Так уверяет герцог Лотарингский.
Штаремберг слушал, не пропуская ни слова, тревога и озабоченность не оставляли его лица.
- Меня очень беспокоит то, что в городе лютует поветрие. Мы каждый день хороним умерших. Болезнь забирает больше, чем война…
- Я сообщил и об этом… Герцог просил напомнить вашему превосходительству, что мор и болезни - всегдашние спутники войны и в особенности осады. Но, несмотря ни на что, нужно держаться. Вену сдавать нельзя!
- Мы и не думаем об этом! - воскликнул губернатор. - Одного не могу понять: почему Кара-Мустафа, зная о нашем тяжёлом положении, не штурмует? Что он замышляет? Подкопов как будто не ведёт.
Кульчицкий разгладил свои маленькие, недавно подстриженные усы.
- Герр генерал, Кара-Мустафа не ожидал такого отпора с вашей стороны во время первого и второго штурмов. Потери у турок огромны! В лагере тоже много больных. Нарастает недовольство. Военачальники начинают ссориться и препираться. Поэтому великий визирь, учитывая все это, принял новое решение…
- Какое?
- Он решил уморить осаждённых голодом.
- У нас достаточно припасов. Думаю, ему известно об этом.
- Чего не сделает голод, довершат болезни… Кроме того, сераскер возлагает большие надежды на подкопы и мины. Турки искусные мастера в таких делах.
- Я знаю. Но сейчас не слышно, чтобы где-либо подбирались.
- Роют, господин генерал. Со стороны Леопольдштадта ведутся два подкопа. Из Пратера - один. Там удобно: сады подходят вплотную к валу - землю можно выносить незаметно. Следите внимательно на этих участках! Не исключено, что и в других местах…
- Спасибо, друг. - Генерал поднялся из-за стола и пожал Кульчицкому руку. - Это очень важно. Мы сделаем все возможное, чтобы продержаться как можно дольше. Но если осада затянется, мы погибнем. Вся наша надежда на быстрый приход короля и немецких князей.
6
Ян Собеский, на которого возлагал такие большие надежды губернатор Вены Штаремберг, прибыл в лагерь Карла Лотарингского лишь в конце августа, приведя с собой смехотворно малое войско - четыре тысячи всадников.
Король был невероятно зол. Ещё бы! Такой срам претерпеть! Как только он вспоминал события последних месяцев, кровь бросалась ему в голову и заливала краской стыда его одутловатое, обрюзгшее лицо. Окаянные магнаты! Они все же настояли на своём - не дали на поход ни единого злотого! К июлю его собственными усилиями было собрано и экипировано четыре тысячи кварцяной конницы - гусаров. Кроме них, стоило брать в расчёт лишь две тысячи жолнеров. Остальные - несколько тысяч пехотинцев, которых так просил Леопольд, - просто срамотища! Не воины, а сплошная деревенщина - польские, галицкие и белорусские холопы. В свитках, в белых полотняных рубахах, некоторые даже в лаптях! Неизвестно, смогут ли они стрелять из мушкетов. Артиллерия - одно название! Всего двадцать восемь пушек! И это в то время, когда у Кара-Мустафы, как говорят, пушек около тысячи, а на стенах столицы Леопольда - двести!
Какой позор! Вот до чего довели интриги магнатов и их зависть! Каждый стремится стать королём, а для величия и славы отчизны жалеет дать лишний злотый! Проклятье!
Когда в Тарнову Гуру от императора Леопольда прибыл генерал Караффа и захотел увидеть войско, готовящееся к походу под Вену, нечего было и показывать. Собескому пришлось укрыть в соседних сёлах и горе-пехоту, и злосчастную артиллерию… На плацу продефилировала только кавалерия, которой генерал остался доволен. Он просил выступить с нею немедленно - через Венгрию, чтобы по дороге усмирить, восставших против австрийского гнёта венгров.
Собеский через Венгрию не пошёл. Далеко. А главное - не хотел быть на побегушках у Леопольда, известного хитреца и интригана. Поэтому повёл своё войско форсированным маршем напрямик - через Силезию и Моравию.
В Холлабрунне его радостно приветствовал Карл Лотарингский, не скрывая, однако, разочарования, что у короля так мало войска.
Собеский сказал, что следом идёт гетман Станислав Яблоновский с главными силами. При этом сердце его тревожно заныло. Что, если казаки отказались идти в поход и Менжинский вернулся с Украины ни с чем? Кого тогда приведёт Яблоновский? Эту жалкую пехоту и артиллерию, которые остались в Тарновой Гуре?
Неизвестность угнетала короля. Но грусти и раздумьям предаваться было некогда.
В тот же день в Холлабрунн прибыл с франконцами граф фон Вальдек, а затем в Штадельдорфе присоединился курфюрст Саксонский.
Союзники двинулись к Тульну, расположенному в пяти милях на запад от австрийской столицы, и начали наводить наплавной мост через Дунай. Сюда подошёл с рейтарами и курфюрст Баварский.
Несколько дней кипела работа. Когда мост был почти готов, появился наконец Яблоновский. Уж лучше бы он не появлялся! Или остановился бы где-нибудь поодаль, в поле… Так нет - влез прямо в лагерь союзников, прошёл мимо австрийцев, саксонцев, баварцев, мимо штабных шатров - к самому берегу Дуная.
Собеский глянул - и у него опустились руки. Перед ним плелись уставшие, запылённые, в разбитой обуви, обыкновенные крестьяне из Ополья, Мазовии, Литвы, Белоруссии и Галиции. Протарахтели на неуклюжих крестьянских возах несколько пушек. И только две тысячи жолнеров имели пристойный вид. Среди них он заметил пана Спыхальского, узнал его по воинственно встопорщенным рыжим усам.
Краснолицые баварские рейтары, сытые и прекрасно одетые, громко издевались:
- Ха-ха-ха, вот это вояки! С ними навоюем!
- Фриц, клянусь тебе, эти польские бауэры ни разу в жизни не нюхали пороху!
- Согласен, Михель, они тут же зададут стрекача, как только раздастся первый выстрел!
Слыша эти насмешки, король готов был сквозь землю провалиться.
Когда к нему подъехал Яблоновский, Собеский, не отвечая на приветствие, сурово спросил:
- Где же казаки, пан Станислав? Привёл или нет?
Высокий худощавый гетман устало покачал головой.
- Нет, ваша ясновельможность, не привёл…
- Матка боска! Я так надеялся!
- Но они идут. Полковник Менжинский сообщил, что ведёт шестнадцать тысяч казаков, - попытался успокоить вконец расстроенного короля Яблоновский. - Я не мог ждать - генерал Караффа все время торопил меня выступить поскорее. Поэтому я оставил Менжинскому проводников, а сам двинулся вслед за вами…
Собеский не поверил своим ушам.
- Шестнадцать тысяч? Не может быть!
Яблоновский обиженно пожал плечами.
- Так доложил мне гонец Менжинского.
- Но это же чудесно, пан Станислав! - восторженно воскликнул король. - Шестнадцать тысяч!
Настроение его сразу улучшилось. Даже лёгкий румянец пробился на бесцветных одутловатых щеках. Он быстро прикинул, что с казаками у него будет тридцать тысяч воинов, и обрадовался ещё больше… Не сорок, конечно, как обязался, но все же. Целое войско!
- Ты вот что, пан Станислав: вышли кого-нибудь навстречу полковнику Менжинскому. Пусть поторопится! Он должен прибыть к началу генеральной битвы!
Через час на военном совете Ян Собеский был объявлён, согласно польско-австрийскому договору, главнокомандующим объединённой армией союзников. Он сразу же отдал свой первый приказ - переправляться на правый берег. Заметил при этом:
- Панове, все наши силы, за исключением казаков, которые вот-вот подойдут, собраны в единый кулак. Ждать дальше мы не можем и не имеем права. Только в решительном бою добывается виктория, и в ближайшие дни я дам Кара-Мустафе генеральное сражение! Прошу переправлять войска и днём и ночью - без шума, без крика, чтобы не привлечь внимание противника…
Когда все вышли, Карл Лотарингский, в шатре которого проводился совет, приблизился к Собескому, по-дружески - за эти несколько дней они успели подружиться - взял под руку и сказал:
- Ваше величество, теперь мне хотелось бы представить вам человека, который во всех трех лагерях - нашем, турецком и в гарнизоне Штаремберга - чувствует себя так же свободно, как рыба в воде…
- О! Это чрезвычайно интересно! - Глаза Собеского загорелись, он быстро взглянул на Таленти, не оставлявшего короля ни на минуту. - Кто такой? Что сделал этот человек?
- Это наш лазутчик в турецком лагере. Благодаря ему и я, и Штаремберг знаем, что задумывает Кара-Мустафа. Через него я поддерживаю связь с осаждённой Веной.
- Просто невероятно! А он, случаем, не обманывает вас?
- И у меня сначала возникло такое подозрение. Однако я очень скоро убедился, что это наш преданный друг… Не знаю почему, но он люто ненавидит Кара-Мустафу. Этим чувством полно все его существо…
- Как его зовут?
- Кульчицкий.
- Судя по фамилии, он поляк?
- Возможно, ваше величество. Впрочем, сейчас вы сами спросите у него. - И Карл Лотарингский поднял звонок. На его мелодичный звук в шатёр явился адъютант. - Пригласите Кульчицкого!
Долго ждать не пришлось. Вошёл молодой стройный офицер в мундире австрийской армии.
Увидев Собеского, он на мгновение остановился, словно решая, как ему вести себя в присутствии короля, а затем твёрдым шагом, как присуще человеку, привыкшему к военной службе, приблизился и поклонился:
- День добрый, ваша ясновельможность!
Собеский вытаращил глаза. Ведь это тот же шляхтич, который так услужил ему зимой в Варшаве! И хотя на нем совсем другая одежда, ошибки быть не может. Те же серые пытливые глаза, ровный, с едва заметной горбинкой нос, короткие тёмные усики и буйный темно-русый чуб с непокорными кудрями… Вот только фамилия у него была иная…
Король удивлённо взглянул на герцога Лотарингского, спросил по-французски:
- Это и есть Кульчицкий, мосье?
- Да, ваше величество!
Собеский снова уставился на молодого офицера. Даже глаза протёр, словно не доверяя им.
- Как тебя звать-величать, пан? - спросил он наконец.
- Кульчицкий естэм, ваша ясновельможность! - вытянулся тот.
- Но разрази меня гром, если я уже не видел тебя однажды в Варшаве, и тогда у тебя была другая фамилия!
- Да, ясновельможный пан король. Вы не ошиблись. Тогда я был Комарницкий.
Король вдруг весело захохотал - да так, что ходуном заходил его большой живот, туго перетянутый зелёным шёлковым поясом с кисточками, - чем сильно смутил Карла Лотарингского, который не понимал польского языка.
- Ха-ха-ха, видишь, пан, память у меня есть! Я сразу узнал тебя… Вот только не пойму, для чего этот маскарад? Кто ты на самом деле - Комарницкий или Кульчицкий?
- Пусть лучше ваша ясновельможность называет меня Кульчицким. К этой фамилии здесь уже все привыкли.
- А может, ты такой же Кульчицкий, как и Комарницкий? А? - хитро прищурился Собеский и стал похож на обыкновенного мелкопоместного шляхтича, который запанибрата разговаривает со своим холопом.
- Всяко бывает на этом свете, ваша ясновельможность. Порой человеку удобнее под чужим именем. Ведь не у каждого такая прекрасная память, как у вашей ясновельможности, - с лукавинкой в голосе ответил офицер. - Да и какое это имеет значение, как я теперь называюсь? Главное, задать хорошую трёпку Кара-Мустафе! Чтобы бежал без оглядки и никогда больше не совался ни в Австрию, ни в Польшу, ни на Украину!
Собеский посерьёзнел.
- Да, пан Кульчицкий, или Комарницкий, или как там тебя… А-а, все едино, как тебя зовут! Важно то, что я тебе верю. Скажи-ка мне, друг мой, чем объяснить, что турки не захватили Тульн и дали нам возможность беспрепятственно навести мост, а сейчас - переправлять войска?
- Только уверенностью Кара-Мустафы, что союзники не посмеют перейти на правый берег, ваша ясновельможность. Побоятся, мол, его превосходящих сил.
- Сколько их у него?
- Если не считать убитых, раненых и больных, то боеспособных воинов наберётся не более ста тысяч…
- Сто тысяч? Ты не ошибаешься? Ведь ходят слухи, что Кара-Мустафа привёл трехсоттысячное войско!
- Это сильно преувеличено, ваша ясновельможность. Кроме того, вместе с войском в походе превеликое множество невоенного люда - возниц, погонщиков скотины, кашеваров, маркитантов, цирюльников… Их можно не брать в расчёт.
Собеский удовлетворённо засопел, многозначительно взглянул на Карла Лотарингского и Таленти.
- А сколько артиллерии выставят против нас турки? Говорят, у Кара-Мустафы тысяча пушек?
Арсен - это, конечно же, был он - возразил:
- Не верьте слухам, ваша ясновельможность. Пушек в три раза меньше. И ошибиться я не мог - сам просмотрел весь артиллерийский обоз. Турки всегда преувеличивают свои силы, чтобы запугать противника.
- Пожалуй… - задумчиво произнёс король. - Не впервые встречаюсь с ними. Под Хотином было то же самоё.
Он умолк, размышляя о чем-то.
Арсен учтиво подождал некоторое время, а потом нарушил молчание:
- Ваша ясновельможность, губернатор Вены генерал Штаремберг при нашей последней встрече очень просил поторопиться с помощью. Силы осаждённых на исходе. От болезней ежедневно умирает пятьдесят - шестьдесят человек. А ещё гибнут и от бомб, и от пуль… В городе начинается голод…