- Увы, прошли те времена, когда под ударом жезла Моисеева из скалы мог забить источник. Как ни ищу, я не могу найти способ удовлетворить наших многочисленных кредиторов, едва ли не осаждающих монастырь.
- Давайте поговорим подробней. Сколько вы тратите в год? - поинтересовалась гостья. - Я имею в виду вас лично…
- Я уже давно отвыкла от роскоши. На себя и на сестер, что прислуживают мне, я трачу не более двадцати тысяч ежегодно.
- Монастырь получает субсидию в две тысячи ливров, на содержание монахинь идет по меньшей мере десять… Откуда вы брали недостающие двадцать восемь тысяч?
Клодина мило улыбнулась - она, конечно, могла бы ответить на вопрос принцессы, но предпочла промолчать. Впрочем, аббатиса выразительно посмотрела на гостью, а затем указала взглядом на список, лежавший на столе, - там были перечислены состоятельные дворяне, пользовавшиеся благорасположением настоятельницы. Фауста взяла бумагу, пробежала глазами по строчкам, все поняла и вздохнула:
- Бедная женщина!
Услышав слова сочувствия, Клодина залилась краской, словно ее оскорбили. Может, Фауста добивалась как раз этого - чтобы в душе монахини взыграла гордость?..
- Сударыня, - дрожащим голосом произнесла настоятельница, и на глазах у нее блеснули слезы, - разве я виновата? Если бы у меня были деньги, я, разумеется, была бы свободна в выборе… но у нас не то что денег, у нас хлеба нет…
Она замолчала, но потом уверенно продолжила:
- Когда сестра экономка приходит ко мне и говорит, что сегодня несчастным монахиням нечем пообедать, когда я знаю, что в обительской кухне уже два дня не разжигали огня, я пытаюсь найти выход… и поскольку у меня уже не осталось драгоценностей, которые можно продать, я продаю… что могу. Кроме того, сударыня, я немало сделала для герцога де Гиза. А что он сделал для меня? Благодаря мне многие дворяне, чья помощь для герцога бесценна, стали активными приверженцами Католической Лиги. Я отдала герцогу все, что у меня было. А он отделывается одними обещаниями.
Клодина, чувствовалось, негодовала - этого-то Фаусте и надо было.
- Похоже, вы вот-вот переметнетесь к сторонникам короля? - холодно спросила гостья.
- К сторонникам Валуа? Да! Более того, я готова перебежать на сторону Генриха Наваррского! Мы хотим жить, сударыня, только и всего! Кто имеет право обвинять меня?!
Фауста нежно улыбнулась:
- Дитя мое, видимо, ваши силы и терпение на исходе…
- Да, и таких, как я, немало среди приверженцев Лиги. А что со мной будет в нынешнее смутное время, когда… ох, простите, сударыня…
- Говорите, говорите смело.
- Вы догадались, откуда я беру деньги, и вот теперь… с тех пор как герцог де Гиз получил власть в столице…
Клодина снова замолкла.
- Я поняла, - продолжила за нее Фауста, - теперь ваши любовники заняты войной да политикой и пренебрегают радостями любви.
- Именно так, сударыня. А что будет со мной и с нашими бедными сестрами? Только ваша поддержка и спасает нас.
- Скажите же, сколько вам нужно…
- Боюсь произнести, сударыня, но без шести тысяч ливров монастырю не обойтись.
- А если я предоставлю в ваше распоряжение тысяч двадцать?
- Ах, сударыня, мы будем спасены! - воскликнула обрадованная Клодина.
- И вы сможете спокойно ожидать наступления великих событий?
- Конечно, только бы дождаться обещанных денег…
- Ждать придется недолго. Давайте договоримся: двадцать второго октября…
- Мне подходит этот день, сударыня.
- Итак, двадцать второго октября пошлите кого-нибудь ко мне во дворец, и вам доставят двести тысяч ливров, как и было условленно.
Клодина от неожиданности даже вскочила:
- Такая… такая огромная сумма!.. Вы, наверное, оговорились…
- Вовсе нет, дитя мое. Повторяю: двести тысяч ливров.
- Не может быть? - прошептала потрясенная до глубины души настоятельница.
- Вы их получите, но при условии, что накануне, то есть двадцать первого октября, вы мне поможете в одном деле, которое для меня исключительно важно.
- Ах, сударыня, конечно… все, что смогу… только скажите…
- Вот и договорились. Когда придет время, я вам объясню, что и как надо сделать. А сейчас, пожалуйста, пришлите ко мне ту из ваших пленниц, что. зовут Жанной.
Ошеломленная Клодина бросилась прочь и через несколько минут вернулась, ведя за руку Жанну Фурко, девушку, что разделяла заточение с Виолеттой.
Жанне пообещали, что она вскоре увидится со своей сестрой Мадлен, и девушка каждый день ждала встречи. Она уже сто раз рассказала Виолетте о своих злоключениях и неожиданном освобождении. Ее с сестрой заперли в темнице в Бастилии, и девушки приготовились к смерти. Однажды ночью в камеру вошли люди; Жанна решила, что настал ее последний час и сейчас их с сестрой поведут на виселицу. Но появилась прекрасная женщина, которая склонилась над девушкой со словами:
- Жанна Фурко, вы не умрете. Вы будете жить, более того, обретете свободу.
- А Мадлен? - воскликнула Жанна.
- Мадлен уже освободили, она в безопасности.
Потрясенная девушка, чудом избегнувшая смерти, последовала за своей освободительницей. Ее отвели к закрытой карете, что стояла во дворе крепости, какой-то мужчина подсадил ее и сам сел рядом, а затем карета двинулась в путь. Остановилась она у монастыря на холме Монмартр. Там девушку заперли в домике, находившемся внутри монастырской ограды.
С тех пор Жанна ждала. О той незнакомке, что вырвала ее из лап тюремщиков, она вспоминала то с благодарностью, то с каким-то страхом. Что за женщина явилась в Бастилию? Жанна строила всякие предположения и наконец решила, что какая-нибудь влиятельная придворная дама попросту сжалилась над молоденькими узницами.
Когда девушку привели к Фаусте, она ее не узнала: незнакомка, спустившаяся в темницу Бастилии, носила на лице маску.
Итак, молодая, хорошенькая, смертельно перепуганная девица предстала перед Фаустой. Та внимательно всмотрелась, чтобы убедиться: перед ней действительно дочь Бельгодера. А вслух Фауста сказала:
- Вы меня узнаете?
Жанна Фурко (правильней называть ее Стелла) отрицательно покачала головой.
- Я - та женщина, которую вы видели в тюремном подземелье, - продолжила Фауста.
Жанна радостно вскрикнула, глаза ее заблестели. Девушка кинулась к Фаусте и поцеловала ей руку.
- Ах, сударыня, - прошептала Жанна, - как я счастлива, что могу отблагодарить вас! С той ночи я не переставала ни на минуту думать о своей благодетельнице… я с нетерпением ждала того часа, когда смогу сказать вам, что благословляю ваше имя, но…
Жанна остановилась и подняла на Фаусту глаза, в которых стояли слезы.
- Говорите, говорите же без опаски, - ласково подбодрила девушку гостья.
- Да, я чувствую, что вы очень добры, сударыня… скажите, я найду Мадлен, мою сестру Мадлен?
Как ни бесстрастна была Фауста, при этом имени она вздрогнула: ее внутреннему взору представилось страшное зрелище - пылающий посреди Гревской площади костер, виселица над ним, бесстыдно обнаженное тело мертвой Мадлен Фурко, рухнувшее в огонь, дрожащая, полубезумная Виолетта, которую тащат к соседнему костру… Но тут неведомо откуда появился шевалье де Пардальян и спас девушку… Эти воспоминания наполнили безжалостное сердце Фаусты горечью и досадой. Однако она ласково произнесла:
- Дитя мое, скоро вы увидитесь с Мадлен.
- Правда? - обрадовалась Жанна.
- И даже очень скоро… - подтвердила Фауста, - но сегодня я приехала к вам, в ваше убежище, желая поговорить об одном серьезном деле. Скажите, милая, вы хорошо помните вашего отца?
- Конечно, - ответила девушка и разрыдалась. - Как я могу его забыть? Он так любил нас, меня и сестру… всего четыре месяца назад мы были вместе…
- А мать?
Жанна посмотрела на гостью с удивлением.
- Мать? - переспросила девушка.
- Ну да, вашу мать вы помните?
- Сударыня, вы, очевидно, не знаете: моя мать умерла вскоре после моего рождения. Мадлен старше, она, наверное, смогла бы рассказать о нашей матери… она мне часто о ней говорила… а я была совсем крошкой и ничего не помню.
- А что рассказывала ваша сестра? Какой была ваша мать? Верно, красавица?
- Мадлен часто повторяла, что матушка считалась необыкновенной красавицей.
- А глаза? У нее были голубые глаза?
- Да, сударыня, - ответила Жанна.
- И длинные светлые волосы?
- Да, Мадлен так и говорила… но неужели вы знали нашу матушку?
- Я ее знаю, - спокойно произнесла Фауста.
- Господи, сударыня, - встрепенулась Жанна, - что вы такое говорите?
- Повторяю: я знаю вашу мать!
- Но вы говорите так, словно она жива… а она ведь давно умерла…
- Скажите, дитя мое, - продолжала Фауста, - а отец часто рассказывал вам о матери?
- Никогда, сударыня!
Фауста поняла, что сама судьба помогает ей. А девушка тем временем добавила:
- Наверное, отцу тяжело было вспоминать о ней… он так страдал после смерти жены… во всяком случае Мадлен именно так объясняла его замкнутость.
- А если я вам скажу, что есть и другая причина? Дело в том, что ваша мать не умерла, а просто исчезла!
- Не может быть! - в ужасе прошептала Жанна.
- Почему - "не может"? Представьте себе, что ваша мать заболела во время великого избиения гугенотов… Что она, скажем, сошла с ума…
Жанна слушала и не верила своим ушам. Ей казалось, что все это - лишь странный сон.
- Итак, если ваша мать после пережитых несчастий потеряла рассудок, если ваш отец отчаялся вылечить супругу, если в приступе безумия она сбежала из дома, если ваш отец искал, но так и не нашел несчастную, то вполне естественно, что он счел за благо объявить своим дочерям о смерти матери…
- Сударыня, о, сударыня! - взмолилась Жанна Фурко. - Пощадите, я, кажется, тоже сойду сейчас с ума!
- Так знайте же, Жанна, то, что я рассказала - не мои домыслы, но чистая правда.
- Нет, нет, не может быть!
- Однако же это так и есть! - твердо произнесла Фауста.
Жанна закрыла лицо руками и тихо зарыдала. Клодина де Бовилье наблюдала за этой сценой с радостью и умиротворением. Она часто спрашивала себя, какие цели преследует Фауста, и теперь настоятельнице показалось, что ее благодетельница делает доброе дело. Впрочем, обещанные двести тысяч ливров так ослепили беззаботную Клодину, что она не слишком старалась вникать в суть происходящего. Фауста же склонилась над Жанной, обняла ее за плечи и ласково сказала:
- Не плачьте, бедное дитя! Хотя нет, можете плакать, ведь ваша мать еще не исцелилась… Но я знаю, как вернуть ей разум… Я отведу вас к ней, и вы поможете бедняжке выздороветь…
Глава XIII
КОНЕЦ РАЙСКОГО ЖИТЬЯ
Дни шли, и вот наступил канун того самого двадцать первого октября, когда Фауста намеревалась одним ударом покончить со всеми своими врагами - точнее, убрать все препятствия, стоявшие на ее пути (она так редко испытывала истинную ненависть, что вряд ли считала того или иного человека - кроме разве что шевалье - своим врагом).
Моревер должен был к полудню привести Пардальяна и герцога Ангулемского. Их ожидала смерть от рук приближенных герцога де Гиза. Фауста предполагала в одиннадцать часов дать знак Гизу с тем, чтобы к двенадцати его люди оказались на Монмартре и быстро разделались с шевалье и Карлом.
Фауста все прекрасно рассчитала: раньше времени предупреждать герцога не стоило, ибо он мог бы явиться лично, застать Виолетту еще живой и все испортить. Она прекрасно знала, что герцог без памяти влюблен в цыганочку и наверняка попытается ее спасти.
Казнь Виолетты намечалась на десять часов, и присутствовать на ней должны были ее отец и мать. Фауста надеялась, что смерть дочери убьет и кардинала Фарнезе, и Леонору.
Итак, в десять утра Виолетту подвергнут пыткам. Если Фарнезе все-таки переживет казнь своей девочки, то Фауста сама поможет ему умереть. В полдень же явятся Пардальян и герцог Ангулемский, которыми займутся люди Гиза.
А уж она, Фауста, сумеет утешить герцога после принесения Виолетты в жертву, ей это никакого труда не составит.
После надо будет немедленно двинуться на Блуа и убить Генриха III… Гиз взойдет на королевский престол… Лига победит… французы вторгнутся в Италию и раздавят Сикста V… Фауста станет властвовать над христианским миром…
Читатель знает, как чудовищно изобретательно подготовила Фауста казнь несчастной певицы-цыганочки. Замысел был воистину гениален, терпеливо и тщательно расставляла коварная свои сети. Ничто уже не могло спасти Виолетту, кардинала и шевалье де Пардальяна…
И вот накануне рокового дня Кроасс и Пикуик с удивлением обнаружили, что на огородах появились какие-то люди - с виду рабочие. Потом таинственно исчезла одна из пленниц. (Читатель, конечно, помнит, что Жанну отвели к Фаусте, и больше она в монастырь не вернулась. Наверное, принцесса приказала отправить девушку в ту лачугу, где скрывалась цыганка Саизума. )
Исчезновение Жанны мало обеспокоило Кроасса и Пикуика. Они ревностно следили за Виолеттой. Сестра Марьянж без устали восхищалась их усердием. Знала бы подозрительная монахиня, почему так стараются бывшие певчие!..
Пикуик вбил себе в голову, что с помощью Виолетты они обязательно разбогатеют. Он не дал девушке убежать и сторожил ее денно и нощно, ибо собирался отвести певицу или к Пардальяну, или к родителям. В любом случае ему хорошо заплатят. План его был прост, хотя и не лишен наивной хитрости.
К несчастью, Пикуик вовсе не торопился осуществлять свой замысел. А куда торопиться? Пока ему и здесь хорошо: влюбленная в Кроасса Филомена поит и кормит обоих… Зачем убегать? От добра добра не ищут… Впервые в жизни Пикуик начал толстеть, что приводило его в неописуемый восторг.
Кроасс же и вовсе потерял голову от счастья. Филомена старалась покормить его повкусней, а он оказался очень чувствителен к гастрономическим наслаждениям. Желая извлечь для себя максимум выгоды из нежной склонности сестры Филомены, Кроасс прибегал к нехитрому маневру. Каждую ночь монахиня с замирающим сердцем стучала в дверь сторожки, где спал ее любимый. Он выглядывал наружу и первым делом смотрел, принесла ли монахиня одну-две бутылки. Если Филомена являлась с вином, он распахивал дверь и принимал ее в объятия. Если же она приходила с пустыми руками, дверь захлопывалась у нес перед носом. Поведение, что и говорить, недостойное, типичный шантаж любовью!
Немудрено, что Филомена совершала чудеса храбрости и потихоньку опустошала погреба настоятельницы. В результате лицо Кроасса приобрело багровый оттенок, а голос стал звучать совсем глухо - как из бочки. Если Пикуик просто толстел, то Кроасс прямо-таки на глазах раздувался.
- Ты же в пролом не пролезешь, когда придет пора бежать отсюда! - сокрушался Пикуик.
Сытая жизнь сделала Кроасса самоуверенным, и он отвечал, что в этом нет никакой нужды… а если, не дай Бог, им когда-нибудь и придется уносить ноги, то он попросту сломает монастырскую стену. Однако Пикуика не оставляло беспокойство. Он боялся, что страсть старой девы к Кроассу вот-вот угаснет, и тогда они будут вынуждены снова скитаться, без крова и без пищи.
"Без Виолетты я отсюда не уйду! - твердо решил про себя Пикуик. - Пролом в стене близко, всегда успею прихватить с собой девчонку!"
Как же были потрясены наши друзья, когда двадцатого октября на огородах появились рабочие-каменщики! Они тут же начали закладывать огромными глыбами пролом, надежно скрепляя камни раствором.
Оба приятеля и носу не казали из своего сарая, сквозь щели наблюдая за рабочими.
- По-моему, нам теперь незаметно не выбраться! - констатировал Пикуик.
- Тем лучше, - ответил Кроасс, - останемся здесь навсегда.
Действительно, рабочие вскоре закончили, и бывшие певчие убедились, что они могут покинуть монастырь только через главные ворота. Пикуик заволновался, Кроасс же только посмеивался.
Монастырская стена, как обычно в ту эпоху, была построена по образцу крепостных стен: такой высоты, что не взобраться. Даже если бы Пикуик и смог вскарабкаться на стену, Виолетту он наверх затащить не сумел бы. Пикуик окончательно понял, что рушатся его надежды на богатство, когда в монастыре появился десяток вооруженных людей. Двое заняли пост у главных ворот, двое встали у дверей домика, где жила Виолетта, а остальные принялись патрулировать территорию монастыря.
Тут уж Пикуик окончательно струхнул: что-то происходило в обители, но вот что? И к чему все это приведет?
- Уж точно ни к чему хорошему! - вздыхал великан.
День прошел спокойно, но к вечеру какие-то личности принялись шнырять по монастырскому двору, а все монахини куда-то попрятались. Пикуик опять разволновался, и даже Кроасс помрачнел.
- Боишься? - спросил Пикуик приятеля.
- Вот еще! С чего бы мне бояться?
Однако их благодетельницы все не появлялись. Неужели певчим придется снова похудеть, и они покинут монастырь такими же худыми, как и прибыли сюда? Вот только удастся ли им его покинуть?..
- Нет-нет, мне ни капельки не страшно, - продолжал убеждать самого себя Кроасс. - Я же знаю: смелости мне не занимать, стало быть, я просто не умею бояться!
- А вот мне страшно! - сказал Пикуик. - Ты тут подожди, а я попробую выяснить, что происходит в доме…
Оставив насмерть перепуганного Кроасса, Пикуик огородами побежал к домику. Кроасс озирался, пытаясь найти какое-нибудь надежное убежище. Но везде разгуливали вооруженные люди. Справа возвышались монастырские постройки, и туда Кроасс решил не соваться, слева у домика возились рабочие. Кроасс вздохнул, присел в высокой траве, а потом и вовсе растянулся ничком, решив ждать, как распорядится его судьбой Всевышний.
Пикуик же зигзагами, прячась за деревьями, добрался до домика. Прижимаясь к стенам, он обогнул строение и выглянул из-за угла. То, что он увидел, очень его удивило.
Перед домом трудились два десятка рабочих. Указания им давала сама настоятельница.
"Праздник что ли будет? Процессию готовят?" - подумал Пикуик.
Так что же происходило в монастырском дворе? А вот что. За домиком, где прятали Виолетту, находилась довольно просторная площадка. С одной стороны на нее выходил дом, с другой возвышалась монастырская стена, а чуть подальше начиналась кипарисовая роща, где располагалось бенедиктинское кладбище.
В задней стене домика виднелась небольшая дверь, так что, попав на монастырскую территорию через пролом в заборе (теперь заложенный), можно было войти в домик с фасада, а выйти на эту самую площадку. Наверное, когда-то домик вплотную примыкал к какому-то зданию, скорее всего, к храму или часовне. Время разрушило храм, но на площадке остались развалины колонн, а на земле еще сохранились узорчатые мраморные плиты.
Несколько рабочих, за которыми наблюдал Пикуик, выпалывали траву, что пробивалась сквозь трещины в мраморе. Другие приводили в порядок каменные ступени, что когда-то вели к алтарю разрушенной ныне часовни. Сюда же приволокли огромную мраморную скамью, какие и до сих пор встречаются в старых церквах. Над скамьей устраивали балдахин из тисненой парчи. Приглядевшись, Пикуик с изумлением увидел, что парча украшена изображениями ключей святого Петра.