Тимофей провожал его до машины.
Деньги на счет завода стали поступать через неделю. В цеха возвращались рабочие. Им выплачивалась зарплата, но два с половиной миллиона долларов - из тех, что прислал Барсову Руслан, банк не выдавал. Курицын гудел как соборный колокол:
- Придушу Марголиса! Как только встречу, прихвачу вот этой и - крык! - шею сломаю.
Барсов представлял, как Тимофей обнимет банкира и станет душить. Тревожился: Курицына и на это хватит. Серьезно спросил однажды:
- Ты что, в самом деле можешь… придушить?
Курицын не повернулся к нему и на вопрос не отвечал. Смотрел на свои новенькие, только что купленные ботинки, шумно, как будто для еще большего устрашения, дышал. Затем поднял на друга умные, большущие, как у совы, глаза. С интонацией тепла и сердечности проговорил:
- Нет, конечно. Зачем же я так дешево подставляться буду. О другом моя забота: как довести до ума приставку. Хотел бы такую ракету армии своей подарить, чтоб уж вероятного противника она до смерти напугала.
- Кого ты в противниках числишь?
- А тех, кто завтра замахнуться на нас вздумает. Друзей–то у нас, как сказал однажды царь Александр Третий, раз–два и обчелся. Армия да флот - вот наши друзья.
Умнющий он человек, этот Курицын. Любил его слушать Барсов. И нередко задумывался о щедрости природы, наградившей Тимофея и физической силой громадной, и столь же недюжинным умом, и разносторонними талантами. Много институтов и научных центров разрабатывали "Сатану", многих денег каждая такая ракета стоит, а он умудрился и ракету средней дальности без особых затрат в самую могучую превратить. Да еще и снабдил ее способностью "обтекать" любое препятствие, так что пусть теперь создают свое ПРО американцы, а он уж оставил с носом и эту их будущую систему.
Прошла неделя, денег руслановых по–прежнему нет. Балалайкин редко бывает на заводе, прячется от Барсова. Юра Марголис куда–то уехал. Почему он теперь банкир?.. - такая же загадка, как и то, что Балалайкин - хозяин завода. Много странностей принесли с собой демократы. Ну, ладно: стал банкиром, так по–честному исполняй должность. После революции семнадцатого года банками заведовали полуграмотные местечковые жидки, налетевшие с юга Малороссии, но и они как–то управлялись. Эти же… Вот теперь, говорят, Марголис улетел в Испанию. Без него деньги Барсову не выдают. Он снова, как уже много раз бывало, как–то незаметно перешел на иждивение жены своей Елены Ивановны, а где она берет деньги?.. Вот и сегодня полный бак его "Волги" горючим залила. От старого времени оставались друзья, связи - кто–то и как–то выручал их. В сущности, они были бомжами. Без квартиры, без денег - бомжи, конечно.
Курицыну в банке сказали: "Деньги на ваш счет перевели, но и вам выдать их до приезда Марголиса не можем", на что Тимофей спокойно заметил: "Подожду несколько дней, а там уж берегитесь: ракетой по вас шарахну!"
Продолжал выгребать из шкафа ложки–вилки, кормил Кубышкина, ссужал деньгами Барсовых - что поделать? Тяжелый удар нанесла им судьба, и не только им, а и всей России. И все же дух не сломила. В нокаут русский народ не свалился, он, как боксер на ринге, крепче сжимает кулаки, копит ненависть. Ведь было же в истории, было не раз, когда его загоняли в угол, и он, казалось, уж погибал, но затем каким–то чудесным удивительным образом вдруг сбрасывает с холки своих врагов и устремляется дальше по пути истории.
Курицын сдал на комиссию дворцовую вазу - ждет деньги, но Барсову ждать нечего. Если уж его деньги попали в карман Марголису, выдрать их потруднее будет, чем голыми руками и без инструмента построить самолет.
Барсов больше не может жить без денег; кто–то ему сказал, что Марголис в Испании гостит у знакомого олигарха и будет там жить несколько месяцев, и Барсов решается на отчаян- ный шаг: будет продавать дачу - последний уголок, где может укрыться от дождя и холода. Двадцать пять лет он обустраивал, холил и лелеял свой дом в поселке Солнечном на берегу Финского залива, но делать нечего - придется продавать.
Ничего не сказал жене и дочери, не стал их волновать, после завтрака поехал в Солнечное.
Удивительным образом была устроена психика Барсова; он из любого положения находил выход, в любых обстоятельствах видел свет и радость, - даже в драматических, и, казалось бы, отчаянных. Вот и сейчас он испытывал прилив энергии, какого–то необъяснимого энтузиазма. Ну, продам дачу, куплю небольшую квартиру, она потом отойдет Варе, а на оставшуюся часть денег они будут жить.
На оставшуюся часть? А она, эта часть–то, будет у него?.. Сколько он получит за дачу? И сколько стоит сейчас небольшая двухкомнатная квартира?..
Почему–то верил, что часть денег у него останется. Иначе, на что жить? Нельзя же так бессовестно эксплуатировать Елену и Тимофея.
Ехал он небыстро, смотрел по сторонам, размышлял. Раньше, когда у него был водитель, он сидел в заднем салоне и думал о заводских делах. Их было много, этих заводских дел, так много, что и засыпая, и ночью, когда сон прерывался, он думал о них, все о них, заводских делах. Сейчас же, хотя завод и оживал, но не проходила боль, оставшаяся от катастрофы, душа оледенела, он походил на человека, которого всего избили до синяков, все отшибли и тело потеряло чувствительность. Искрами автогенной сварки вспыхивали мысли, но эти искры были не живыми, холодными, как бенгальские огни праздничных фейерверков.
Одно томило душу: что же будет с Россией, с русским народом, который стал так стремительно вымирать? В газете он прочитал: в Петербурге каждый год умирает в пять раз больше людей, чем рождается, но население города прибавляется за счет инородцев.
И еще печалила дума: как будут жить его родные, горячо любимые люди - Елена, Варя, Маша, если он, их надежда и опора, не поднимется с колен, не оправится?..
Снова и снова пытался осмыслить свои первые шаги при власти демократов. Все заводы города - из сферы военно–промышленного комплекса - потеряли заказы, деньги на счетах предприятий каким–то образом растаяли. У всех на устах затрепетали слова "шоковая терапия". Люди в ужасе. Ходят по цехам завода и не могут понять, что с ними произошло. Не получают зарплату, им говорят: "Идите в бессрочный неоплачиваемый отпуск". И многие пошли, - кто на рынки, кто в порт на обработку грузов, но куда пойдет он, директор завода? "Умные люди" шепчут на ухо: у тебя дворец культуры, административные корпуса - сдавай в аренду, продавай отдельные здания, и даже цеха. У тебя тысячи станков, уникальные прессы, гидравлические молоты, автоматические линии - продавай!
Другие директора сдавали, продавали, деньги растекались в узком кругу. И власть таких директоров одаривала щедро. Про одного директора сказали: "Месячная зарплата у него семьсот тысяч". И это в то время, когда учитель, врач получали по полторы тысячи, пенсия равнялась семистам рублям. А директору - семьсот тысяч! В тысячу раз больше. Барсов спросил:
- Зачем же ему так много?
"Умного" такой вопрос не смутил. Сказал просто:
- Денег много не бывает. Мало - да, бывает, а много - нет.
Но Барсов не унимался:
- И все–таки - семьсот тысяч ведь?
И тогда "умный" приоткрыл завесу:
- А охрана? Он тридцать человек держит. И каждому две тысячи - вот уже шестьдесят тысяч. Охрана - это армия. На случай бунта какого, а не дай Бог восстания, он тридцать штыков поставит, да другие директора, а их сотни. Вот и задавят любых смутьянов.
Да, сотни. И это только директоров. А еще банкиры, фирмачи, посредники, да тайные, темные структуры… У них охрана–то и покруче будет. Вот оно, куда силушка народная перетекла. Недаром старый иудей Монтефиори еще триста лет назад сказал: "Дайте мне деньги, и мне неважно, какое будет правительство".
Не все директора предали свой народ. Директор соседнего Радиоэлектронного завода, приятель Барсова, отказался продавать здания и станки, так у него вечером, когда вся семья смотрела телевизор, в квартире произошел взрыв, разметавший не только квартиру, но и два подъезда дома. Дрогнул тогда Барсов - снаряд–то рванул в его квадрате, но и все равно: на подлость и предательство не пошел.
Он не пошел, а вот другие пошли. Директора заводов, ректоры институтов, академий. От кого–то слышал высказывание Ивана Солоневича: "Русская интеллигенция есть самый страшный враг русского народа". Не поверил, считал такое обвинение клеветой, но теперь сам видит: предает свой народ интеллигенция. На заводе две тысячи семьсот инженеров и техников, а связи с цехами сохранила сотня, другая. А если посчитать рабочих, не покинувших производство, то тут процентов тридцать будет. И редкий получает зарплату, остальные исправно и вовремя приходят в цеха, что–то делают, охраняют станки, помещения. Поразительное явление! Приезжают иностранцы, узнают об этом, и - не верят. А и в самом деле! Как это так? Работать и ничего не получать. И еще транспорт как–то оплачивают.
Приехал на дачу, а тут его ждала неприятность: сосед, построивший кирпичный особняк в тылу барсовской усадьбы, поставил металлический забор на цементных тумбах, прихватил метра два его, Барсова, земли. В прошлом году справа от его участка строился арбузный барон Петербурга, - так его называли строители, - и он тайком оттяпал у Барсова три метра правой стороны, а теперь вот и этот… Из двенадцати соток земли у Барсова осталось соток восемь. Он–то ладно: тогда махнул рукой и сейчас стерпит, - не заводить же конфликта с соседями! Но вот приедет Елена. Как бы не подняла шума. Больше всего не хотел бы Барсов ссориться с соседями. Тогда и дача будет не в радость. Недаром в русском народе бытует поговорка: выбирай не дом, а соседа.
И все–таки, неприятно. В тыльной стороне участка весело журчал ручеек, теперь он оказался у кавказца. Ветхий деревянный заборчик Барсова нагло передвинули за ручей. Можно бы, конечно, поднять шум, потребовать переставить забор, да ведь наверняка тут все промерено, утверждено техником–смотрителем и за взятку составлен новый земельный план. Только суд может пересмотреть дело, а в суд Барсов не пойдет. Нет, не станет он трепать нервы из–за таких пустяков.
Прибрался в большой комнате, в спальне, в кабинете, стал варить кашу. И тут к нему пожаловал сосед, поселившийся в прошлом году. По рассказам строителей, он "держит в руках" всю торговлю арбузами в Петербурге и имеет с каждого арбуза десять рублей. Сомневался Барсов, но строители уверяли: "Он сам нам рассказывал". Видно, прихвастнуть любил. Они, кавказцы, хвастуны большие. Барона звали Гурамом, и представился он грузином, но рабочие Барсову говорили: "Выродок какой–то. И не грузин вовсе". Гурам был велик ростом, как медведь, и толстый до чрезвычайности. Шеи у него не было, голова голая, как коленка, и держалась как–то косо, будто от большой тяжести валилась набок. Замечательные были у него глаза: черные круги на красном поле. Неведомо отчего покраснели белки: то ли от бессонницы, то ли от большого внутреннего давления.
Гурам вошел и сразу на диван.
- Директор! Зачем долго не был? Тут ходил участковый, сказал, что дом продавать будешь. Да? Правду он говорил?.. Если да - мне продавай! Цена большой дам. Другие не дадут, а я дам.
Барсов решил напугать грузина. Знал, что они не любят чеченцев, называют их шакалами. Заговорил не сразу, и так, будто дело с продажей дома уже решенное и предложение Гурама его не интересует.
- Нашел покупателя, чеченец старый. Два рынка у него - Сенной и Торжковский. Сто тысяч долларов дает.
Гурам полулежал в углу дивана и очумело таращил глаза. Рот приоткрыл и дышал тяжело. Заговорил сдавленным не своим голосом:
- Директор! Зачем пули льешь? Большой ты человек, а говоришь неправду. Двадцать тысяч можно давать, ну, ладно - тридцать, но сто?.. Кто даст такие деньги?
- Пули? Что такое пули?
- Ну, лапшу на ухо! Зачем сыпать?..
Барсов спокойно продолжал:
- Не хотел я продавать дачу, да пристали: продай да продай. Директора–то самого я не видел, да он двух юристов ко мне прислал. Говорят, что никакая другая дача чеченцу не нужна, а только моя. Он готов и больше дать, - сильно богатый! - да мне неудобно и нечестно лишние деньги с человека брать. Мы, русские, хотя и плохо понимаем гешефт, но знаем, что всякое дело надо вести честно. Я не возьму с него сто тысяч, а пусть он квартиру трехкомнатную дочери моей купит в хорошем доме, да мне на житье чтоб тысяч сорок осталось.
Гурам мгновенно прикинул в своем изощренном на деньги уме все цифры и воскликнул:
- Квартира, два балкона, элитный дом - да? Северная сторона города? Где дорога на Выборг - да? Там я семь квартир купил. Двадцать пять родственников живет. Две семьи из охраны - тоже живут! И там для дочери квартира? Что говоришь, директор? Да я только чиновникам сто тысяч дал. Мэрия, милиция, налоги… Начальников много, и все как шакалы: давай и давай. А ты за сто тысяч и чтоб сорок поверх лапы осталось?.. Что говоришь, директор?.. Тебе двести надо, а не сто тысяч!..
И на это Барсов возражал спокойно:
- Взятки я давать не буду, от меня их никто и не ждет. Там все меня знают и всех я знаю. Может, еще и четырехкомнатную куплю. Дочь–то моя замуж будет выходить. Правда, пока жениха подходящего нет.
- Жениха нет! - качнул многопудовым торсом Гурам. - Есть жених! Племянник мой Давид. И квартира у него, и дача, и две "Мерседесы" - всо есть!
- Да ведь племянник–то ваш - грузин, а дочь моя русская. Как же это она замуж за Давида пойдет? Какие дети у них родятся?
- Хорошие дети! Наши дети! Черные глаза, нос прямой, красивый - горцы будут. Если девка - царица Тамара, если парень - джигит. Вам это плохо?..
- Нет, Гурам, законы предков нарушать нельзя. У вас уважают стариков, у нас тоже. Они нам завещают род хранить, породу. Мне нужны внуки русские; если девочка - Манечкой назовем, парень - Ванечкой.
- Пусть так будет, - обиделся Гурам. - Род пусть будет русским, а дачу продай грузинам. Из Дагестана брат приедет, из Баку сестра. У них детей пятнадцать. Нам квартиры нужны и дачи. Всех рядом хочу поселить.
- Да, уголок наш вам понравился. Напротив меня певец знаменитый жил, а и на его даче чеченцы поселились.
- Чеченцы? Кто вам сказал? Язык тому отрезать! Там дядя мой живет и два его сына. А у них дети, много детей! Мы, грузины, много детей имеем. Русские женщины перестали рожать, а мы рожаем. Во времена Ивана Грозного грузины тоже рожали. Русских было пять миллионов, а нас, грузин, двенадцать. Но потом что–то случилось: вы пошли вперед, а мы - назад. Теперь так не будет. Теперь если русская девушка родит - будет не Манечка или Ванечка, а Давид Гурамишвили или Леон Гогоберидзе. Это потому, что многих ваших женщин вначале кавказ имеет, а потом уж вы, русские. А у нас, высоко в горах, знают, что женщина рожает не того, кто муж, а кто был с ней первым. Теперь у ваших девиц первым всегда будет кавказ или еврей, потому что у нас деньги и нам непонятен стыд. А еще потому, что грузин смелый. Ваш Лермонтов сказал: робкие грузины. Плохо сказал! Покажите русского человека, который пойдет на дуэль? Или такого, кто бросится на вражеский пулемет?.. Такие русские были, теперь их нет. И нет потому, что вы давно уже кавказцы и евреи. Они первыми имеют ваших женщин, а уж потом - вы. Пойдите в собачий клуб, и там вам скажут, если породистая сука повязалась с дворнягой, ее из списков породистых убирают. Она порченая. Она родит дворнягу. Раньше и ваши деды это знали. И был закон - хороший закон! - связалась девушка до женитьбы, на воротах рисуют дегтем: здесь живет порченая! У нас такой закон и сейчас есть. У вас нет - значит вам и не быть на свете. Бог так захотел: извести русскую породу! Так! У нас с вами один Бог, и он нам говорит. Мы это знаем, вы - нет. И потому проститутки бывают только русские. Вы видели грузинку на панели? Увидишь - скажи мне. Зарежу сразу! Увидишь грузинку молодую с русским - тоже скажи! Ее я тоже зарежу. Вашу женщину любой киргиз целуй и обнимай на улице - русские мужики пройдут мимо и не моргнут. Русских мужиков давно нет. Есть слякоть, и вы мне об этом сами говорили. Вот почему нам жить, а вам тоже жить, только, как сказал ваш поэт Есенин, "стонать и плакать под забором". Вы сами мне говорили: рабочих на вашем заводе было пятнадцать тысяч и всех выбросили на улицу. Они что - дрова, что их можно выбросить? Как это живого человека выбросишь на улицу?.. У нас в Грузии нет заводов, мы не делаем машин, не варим железа, не сеем и не пашем, а - живем! Все живем! Нас кормят, и мы живем. Вы что там делаете у плиты?.. Ах, варите кашу. Наверное, пшенную. Но вы можете себе представить, чтобы грузин - директор завода и конструктор ракет и самолетов варил себе кашу, да еще без масла?..
- У вас нет конструкторов, и вы не делаете самолеты. И долго еще не будет ни конструкторов, ни инженеров.
- Кто это сказал?
- Я говорю!
- Почему не будет?
- Вы заняты торговлей. Посмотрите на наши рынки - там одни кавказцы. А если ты торгуешь петрушкой - зачем тебе высшая математика? Вы делаете деньги, да, но ваши юноши не читают книг и многие не могут расписаться. Так скажите мне: зачем плодиться такому народу? Что вы понесете миру?..
Обыкновенно Барсов слушал Гурама и благодушно улыбался, но сейчас Гурам увлекся своей демагогией и позволил оскорбления в адрес русских. Барсов решил поставить его на место.
Гурам называл себя горным грузином, в летние дни носил шапочку свана. Такую шапочку он подарил и Барсову и много раз говорил: "Почему не носишь шапку свана? Нашу одежду Бог любит, она человеку силы дает".
Он хоть и называл себя горным грузином, но всю жизнь прожил в Сочи, торговал в привокзальном киоске газированной водой. И как–то сам проговорился: "Будка моя два раза тесной стала, другую строил". И не однажды повторял: "Когда поезд "Сочи - Москва" трогался, я махал рукой и кричал: "В Союз пошел". Грузию советской не признавал. Боялся, как бы из Москвы закон не пришел и киоск у него не отнял. За день–то денег медных и серебряных мешок набирал, еле домой доносил. А еще он любил рассказывать, как старый сельский грузин приехал в город и не мог понять лозунг "Слава КПСС". Разводя руками, говорил: "Слава Метревели - знаю, а кто такой КПСС - не знаю"".
Слава Метревели был тогда известным футболистом.
Сейчас он Барсову возражал:
- Торговля? Я что - банан на рынке продаю?.. Ты был на рынке - меня там видел?.. Арбузы вам даю! Весь город ест мои арбузы. Сто торговых точек имею, и в каждой тридцать тысяч арбузов за сезон катаю. Считать можешь? Сто точек и тридцать тысяч - сложи вместе. У калмыков куплю, у молдаван куплю, на средней Волге тоже. И на нижней, и на Дону. Да?.. Ты можешь туда поехать? Ваша власть может? Никто не может, а я могу!..
В этом самом месте поток его красноречия прервали две грузинки. Они без стука вошли к ним и на больших серебряных подносах принесли жареное мясо, холодную осетрину, миногу, холодец, овощи, пряности, грибы, моченые ягоды - бруснику, морошку… Это на одном подносе. На другом фрукты - яблоки, виноград, большой с тыкву ананас - и всего так много, будто за столом сидела футбольная команда.