- Наказаний никаких не будет. И если уж кто отобьется от рук, поставлю вопрос о его замене.
- Как будут обеспечиваться духовные потребности: развлечения и так далее?
- Надеюсь, на базе есть свои средства и формы для развлечений. Будем выходить и в город, но только вместе и под моим присмотром.
- Но ребята должны молиться и отправлять другие культовые потребности.
- Во время спортивных занятий никаких других отвлечений не будет. Это мое обязательное условие.
И молодые ребята, и пожилые стали переглядываться, пожимать плечами, - видно, это условие не понравилось, но поднялся Ибрагим и, обращаясь ко всем, что–то заговорил по–своему и резким тоном. После чего повернулся к Руслану, сказал:
- И это ваше условие принимается.
Потом они осматривали дворец, столовую, буфет, кинозал, спальные комнаты и бильярдную. Особо понравился Руслану спортивный зал. Здесь были площадки для волейбола, баскетбола, снаряды для занятий спортивной гимнастикой.
Руслан сказал Ибрагиму:
- Прыгун в воду должен быть универсальным спортсменом и особенно хорошо играть в волейбол и баскетбол.
Затем Руслана и Марию пригласил к себе в кабинет директор дворца. Здесь был накрыт стол, и за ним разместились человек десять. Спортсменов не было, а боссы весело и с доверием смотрели на Руслана; им, видимо, понравилась программа занятий и жизни спортсменов, которую он предложил.
Поздно вечером Руслан позвонил Барсовым и сказал им, что в гостиницу они с Машей не приедут. На спортивной базе для Маши отведена однокомнатная, а для Руслана двухкомнатная квартиры, и большую часть времени они будут жить на базе; разумеется, если Маша и дальше захочет выполнять роль переводчицы. Вставать они будут в шесть часов, а уже в семь приступать к занятиям по расписанию, которое он скоро составит. Родителей это сообщение обеспокоило, но тут же они решили, что их дочь уже взрослая и распорядиться собой сумеет.
А утром, едва они успели позавтракать, к ним заявился посол Альберт Саулыч. Он был взъерошен, точно воробей на куче хлебных крошек. В кресло не садился и в глаза собеседникам не смотрел; то подходил к балкону и пытался его открыть, то возвращался к столу и поправлял скатерть. Обратился к Барсову:
- Вы хоть знаете, кто он такой, этот олигарх?
- Нет, конечно, не знаю. Олигархи для меня и не понятны, и таинственны, и я не знаю, чего от них ожидать. Хорошо, что мне не приходится иметь с ними дело.
- Вы лучше скажите не приходилось, а теперь, если вы хотите поставить на ноги свой завод, придется кланяться ему в ножки. У олигарха деньги, много денег, а без денег никакое дело не ставится. Этот же олигарх… особый! Фаня–массажист! Он так богат, что и сказать никому нельзя. Он пальцем шевельнет - и заводы разрушаются, другим пальцем поведет - и заводы возрождаются. Миллиарды! - вот что такое Фаня–массажист!
Посол подсел к столу и, повернувшись к хозяйке, сказал:
- У вас есть вино? Хорошее вино. Я бы хотел выпить.
Елена Ивановна достала из шкафчика бутылку грузинского вина "Напариули". Посол продолжал:
- Этот олигарх - невидимка. Он не станет, как Гусинский, покупать в Испании дворцы, не станет сновать из страны в страну туда–сюда, туда–сюда. Это только я знал, что он скоро будет тут поблизости. Знал потому, что у него в свите мой человек. И я не только знаю, где он бывает, но и что он замышляет.
- Но почему Фаня, и почему массажист? - не удержала своего женского любопытства Елена Ивановна.
- Фаня потому, что он Файнберг, а массажист… Одной высокой особе делал массажи. И за первый же массаж она подарила ему игорный дом в Москве. Смекаете?.. Какие это доходы!.. А потом пошла торговля проститутками и многое другое. А между тем, массажи продолжались. Он молод, недурен собой и еще в прошлом году голову набок не клонил. Это теперь он все время смотрит по сторонам, точно из–за угла кто–то выскочит и его укусит. В нем быстро стали развиваться страхи, особенно после того, как убили Галю Старовойтову. У него в свите два психолога, они через каждые три–четыре часа уводят его в отдельную комнату и что–то ему говорят. Но что это я все о пустяках. Я нашел ход к его миллиардам. Могу выступить посредником, но только вы мне… по общим правилам: восемнадцать процентов от всех сделок.
- Да, пожалуйста! Я готов.
Посол выпил две рюмки подряд, встал и протянул Барсову руку.
- Считайте, что мы обо всем договорились. Никаких бумаг, все на слово и на веру. Будет все честно - я раскручиваю дело.
- Хорошо.
- А теперь живите вы здесь в своем номере, скоро сюда прибудут юристы и технические эксперты. Далеко не пропадайте. В нужный момент я вам позвоню.
И на прощание, точно вспомнив о самом важном, поднял над головой руку:
- Самолет держите в готовности. Эксперты захотят его осмотреть и полетать на нем.
- Да, конечно. Самолет не подведет. Он у нас в постоянной готовности.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Зураб Асламбек согласился быть личным представителем Петра Петровича в восточных странах. Руслан и Маша заключили контракт на три года. Барсовы прилетели в Петербург вдвоем. Механику, ожидавшему их в аэропорту, Петр Петрович сказал:
- Снимите систему зажигания и весь электронный узел и отвезите к себе домой. Без нашего ведома никто не должен поднять самолет.
Механик был штатным работником аэродромной службы, слышал о катастрофе, случившейся в горах Болгарии или Турции, но, встретив самолет, понял, что эта была ошибка, и сделал вид, что о приключениях своего патрона и его экипажа ничего не знает. Барсовы на такси поехали домой. Но здесь их ожидал сюрприз, от которого у Елены Ивановны закружилась голова и она чуть не потеряла сознание: охранник, дежуривший в подъезде, преградив им дорогу, сказал:
- Вы здесь не живете.
- Как? - удивился Барсов, а охранник пояснил:
- Эта квартира продана.
- Но позвольте: я хозяин и никому ее не продавал.
- Раньше здесь жил директор какого–то завода, но он с женой и дочерью полетел в Иран или Ирак и там их самолет разбился в горах. Ну, а наследники тут же и продали квартиру со всем имуществом.
Елена Ивановна тихо застонала, схватилась за голову. Барсов ее поддержал и стал успокаивать:
- Леночка, не волнуйся, пожалуйста, тут явно случилось недоразумение и мы все уладим.
И повернулся к охраннику:
- Я хочу встретиться с новым хозяином.
- А этого никак нельзя. Хозяин живет за границей, а в городе у него офис. Где он находится, мы не знаем.
И потом, видя, как женщина все больше бледнеет и теряет силы, добавил:
- Хозяин сменил двери, окна и поставил подъезд на охрану. Тут был майор из милиции и сказал, что новый жилец очень важный человек и чтобы мы близко к его квартире никого не подпускали. Весь этаж будет перестраиваться. Скоро приедут турки, они тут будут работать.
Елене Ивановне и совсем стало плохо, и Петр Петрович повел ее на улицу. Здесь он поймал машину и доставил супругу в ближайшую клинику. Ей сделали укол, и врач, выйдя с Барсовым в коридор, сказал, что у нее высокое давление и сердце работает с перебоями. "Нитевидный пульс, мы дали ей две таблетки панангина".
Вызвали неотложку, и Петр Петрович повез Елену на Поклонную Гору в больницу, что была поблизости от завода. Гладил ее волосы, говорил:
- А еще летчик–испытатель! Ну, квартира, ну, вещи! Да нам сегодня Руслан переведет пять миллионов долларов - купим мы квартиру, да еще и получше. Но я и нашу отниму, а эту богатую сволочь упеку в тюрьму. Ведь он, конечно же, подделал документы и подбил за деньги милицию на эту аферу.
- Но вещи! Там все наши вещи!..
- Ах, Лена! Нашла, о чем печалиться. Да и ему не нужны наши вещи. Я вот сегодня же разыщу его, и мы все уладим. К тебе я пришлю Варвару, а сам пойду к прокурору района. Ты же знаешь, он мой приятель еще с детских лет. В одном дворе росли, в одной школе учились. Уж он–то найдет способ разобраться с мерзавцем. Ох, если бы ты знала, как я ненавижу этих людишек, которые у нас в России вдруг стали богатеями!
Из больницы Барсов поехал на завод. Прежней секретарши в приемной не было, на ее месте сидела молоденькая девица с печатью изумления и немого вопроса на лице. Она поднялась навстречу Барсову, но он, кивнув ей, прошел в кабинет. Здесь у окна стоял с чашкой чая в одной руке и пирожным в другой Андрон Балалайкин.
- Вы… в моем кабинете?
Андрон заметно смутился, не знал, куда поставить чашку, а Барсов сел на свое место и ждал ответа. Но Балалайкин молчал. И как–то странно, по–журавлиному ходил взад–вперед, будто играл чью–то роль и забыл текст. Затем не своим, а каким–то хриплым простуженным голосом залепетал, - и тоже театрально.
- Странно вы ставите вопрос! Я это я, а вы, извините…
Это вот "а вы" он произнес неприятно зазвеневшим голосом, почти прокричал. Барсов смотрел на него, как на сумасшедшего, и решительно не мог понять, почему он переселился в его кабинет и почему разговаривает как–то неестественно и нелепо. Возвысил голос:
- Андрон Балалайкин! Какого черта вам здесь нужно и почему вы корчите из себя актера?
- Я не актер, не актер… я теперь директор!
И он вскинул голову, будто показывая на люстру и приглашая Барсова посмотреть туда же.
- Директор?.. Какой директор?.. Вы же председатель совета акционеров и имели свою комнату.
- "Эй, моряк, ты слишком долго плавал. Мы тебя успели позабыть". Где–то летал, падал в горах, разбивался, и чего же вы хотите? Меня избрали директором, а вам придется снова вернуться в конструкторское бюро. Вы же были главным конструктором? Я так понимаю?..
Барсов смотрел на него ошалевшими глазами. Электрической искрой влетела в голову мысль: за время его отсутствия на заводе произошли перемены, его продали! И теперь этот… прохиндей - обладатель крупного пакета акций. Он и стал директором. Сейчас любой может стать директором. Купил же Уралмаш за мешок ваучеров какой–то базарный торговец Каха Чихвишвили. Об этом давно писали газеты. Уралмаш - это завод заводов, и его купил Каха, а ваучеры ему дал другой мелкий шаромыжник - Чубайс. И чему удивляться? Этот кошмар стал нормой жизни. А теперь и здесь, на заводе…
Тихо и вкрадчиво - тоже, как артист, - задал вопрос:
- Вы директор?
- Да, я директор. А что же плохого, если я директор? У меня опыт, я был администратором…
- Театра.
- Да, театра. Там тоже коллектив. И еще какой - артисты! - И я руководил. И вы знаете - как руководил. У нас было все хорошо, и весь город меня знал. И вы меня знали. А теперь я пришел сюда. У меня есть деньги, и я купил… Вы же знаете: раньше все решала партия, а еще больше Сталин, а теперь - деньги. У кого есть деньги, у того есть всё. А у кого нет денег… У вас есть деньги?.. Ну, вот: у вас нет денег. А чему же вы удивляетесь?.. Тут собрались акционеры и решили. А вас я назначаю главным конструктором. Это тоже хорошо. Завтра же получите зарплату. Другие не получают, а вы получите. И не как–нибудь, а сто тысяч. Сто тысяч! Это мало?..
- Да нет, не мало. Это даже очень много. Я никогда не получал такой зарплаты. М–да–а… Веселая история.
И, не сказав больше ни слова, Барсов вышел из–за стола и направился к двери. На середине кабинета остановился и еще раз посмотрел на Андрона пристальным изучающим взглядом.
- Директор, значит?..
- Если хотите, то да, директор.
- А если не хочу?
- Все равно - директор. А вам что беспокоиться? Вы тут сколько получали?
- Последние месяцы ничего не получал, а если хотите оклад мой знать - три тысячи пятьсот. В переводе на советские деньги - это сто десять рублей. Такое жалованье мы платили уборщице.
- Ну вот - уборщице, а теперь вам положим сто тысяч. Ничего?.. Сто тысяч! Вы идите домой, там будете много думать, а потом скажете: это очень хорошо. Еще бы: сто тысяч!
- Да, да, я пойду домой, только дома–то у меня и нет. Хотел бы я знать, кому вы его отписали?
- Что отписал?
- Квартирку мою. Бандитский захват произвели. Конечно же, не без вашего участия.
- Никакого захвата я не знаю. Эту лажу вы мне на шею не вешайте.
Андрон сел в кресло директора и неожиданно обрел важность, почти неприступность. Барсов хотел ему сказать, что он хорошо смотрится в кресле директора, но не сказал, а сел в кресло, стоявшее в углу кабинета под торшером, свесил над коленями голову, задумался. Мысленно говорил себе: "Это тебе Бог посылает испытание. Ведь только он, Всевышний, со своими беспредельными возможностями, мог придумать такую страшную, непереносимую пытку. А вот за какие грехи - неведомо". И убеждал себя: "Спокойно, спокойно…"
Вспомнил стихи Есенина: "Казаться улыбчивым и простым - самое высшее в мире искусство". Практичные во всем американцы говорят: "Умей не выходить из себя по поводу вещей, которых ты не можешь изменить".
Не можешь? Но позволь: кто тебе сказал, что ты не можешь изменить эту дикую, совершенно нелепую ситуацию? А рабочие, инженеры и техники?.. Многие ушли с завода, но они живут рядом, в домах, которые он строил тут же, поблизости от завода. Коллектив–то у нас - пятнадцать тысяч! Не все же они по рынкам разбрелись и мешки с капустой таскают. Позову их и скажу: братцы! Как же так у нас вышло - отдали завод этому… этим… Да где же наша рабочая гордость?..
За дверью кабинета раздался грубый мужской голос:
- Кого не пускать? Меня не пускать! Да я завод этот на плечах своих держал.
Дверь распахнулась и в кабинет влетел Тимофей Курицын, инженер, бывший на заводе начальником первого ракетного цеха.
Встал перед Барсовым, раскинул руки:
- Вот это сюрприз! Его похоронили, а он с неба упал. Наш характер, русский! И в огне не сгорит, и в океанской буче не сгинет.
Барсов поднялся, и они крепко обнялись.
А Курицын, ткнув рукой в сторону Андрона, рычал:
- А?.. Ты видишь эту бородавку! Он уж и в кресло твое уселся. Во, народ! Во все щели лезет! Он как стал директором, так меня с работы сковырнул. Благо, ему кто–то сказал: "Курицына не тронь. Убьет!" Ну, он испугался, порвал приказ.
Подошел к Андрону и схватил его за ухо.
- Ну, шельма! Рассказывай, где деньги взял?.. На какие такие шиши громадный завод откупил?
И тянул за ухо. Тот вначале застонал, а потом и закричал в голос. Вбежала секретарша. Курицын кивнул:
- Видишь, как мы твоего начальника? Ты теперь всем расскажи, пусть его на смех поднимут. А если прокурору скажет, его тогда на весь город просмеют. И я знаменитым стану. Щелкоперы сюда налетят, во всех газетах гвалт поднимут. Там теперь тоже все ваши. А они ради сенсации мать родную не пощадят!
Отпустил Балалайкина и с силой втиснул его в кресло. Тот же, поглаживая зашедшее огнем ухо, бормотал что–то невнятное. Он решительно не знал, как ему поступить. Позвать охрану - позора не оберешься, в милицию позвонить… Тогда уж точно, в газеты попадешь, а то еще и телевидение покажет. Ему–то, черту… как с гуся вода, а мне позор, хоть из города беги.
А Курицын - к Барсову:
- Поедем ко мне. Ты со своей квартирой в судебных дебрях надолго завязнешь. Мы, конечно, квартиру твою отнимем, да когда это еще будет. Я тебе всю подоплеку этой гнусной истории расскажу.
Он кивнул на Балалайкина:
- А его предложение принимай. Без тебя–то они как без рук; им как–никак, а производство налаживать нужно. Такова логика жизни. Они хоть все у нас и порушили, а жажда прибылей и банковского процента у них в кишках сидит. Новые хозяева завода сейчас цифры всякие в голове проворачивают: что да как, да сколько они найдут, а сколько потеряют. Алгоритмы разные как пасьянс раскладывают.
И, повернувшись к Балалайкину:
- Правду я говорю?..
Андрон качнулся от него, боясь, что опять за ухо схватит, и закивал: правду, правду. А Курицын, столкнув его с директорского кресла и сам в него усевшись, продолжал:
- Их власть надолго, - пожалуй, они еще лет десять кровь из нас сосать будут. За это время все распродадут, - и землю, и леса наши, и моря с рыбой, - все на распыл пойдет, а деньги по своим бездонным карманам рассуют, и уж потом только, разбухнув как клопы, станут лопаться, и смрад от них по всему свету пойдет. Их тогда дворники лопатой сгребать будут и на свалку отвозить.
И опять - к Балалайкину:
- Так я говорю?..
Андрон, оглушенный натиском и еще не придумав, что же ему делать, согласно кивал головой: так, так… Я не возражаю.
Тимофей Курицын имел характер буйный, взрывной - рабочие его любили, а начальство побаивалось. Он и во времена так называемого застоя, когда все было зажато партийной коммунистической дисциплиной и малейшая вольность могла обернуться бедой для любого работника, а слово "еврей" было, как при Ленине, под негласным запретом, по поводу вновь назначенного высшего областного начальника сказал: "Этот жидок с пеликаньим носом натворит нам бед!" И - батюшки! Что тут началось! Из райкома вышла тайная директива: исключить из партии! Но на собрании в цехе все воспротивились голосовать за исключение. Директору Барсову приказали снять его с работы - Барсов отказался, и тогда приказом министра его перевели в мастера. Рабочие, узнав об этом, остановили станки и сидели возле них до тех пор, пока приказ не отменили. С тех пор и в Москве и в городе знали: Курицына не трогай. На его защиту может подняться весь завод.
Тимофей помнил рабочих, мастеров и техников, в кругу которых он обронил свою неосторожную фразу. Вызвал одного из них и сказал: "Я не могу говорить и оглядываться, и ждать, когда за мной придут мальчики из Большого дома" - так в Питере называют Дом государственной безопасности.
И Курицын сурово посмотрел на собеседника. Тот сжался и тихо проговорил: "Я перейду во второй ракетный цех". И тут же написал заявление.
Барсов выговаривал другу:
- Черт тебя дернул за язык. Нам теперь этот… новый городской начальник будет палки в колеса ставить.
На что Курицын совершенно серьезно заметил:
- Пусть попробует! Я тогда пойду к нему, и - грязным ботинком по морде.
Барсов выпучил глаза:
- Ты это серьезно?
- Серьезно. А как же иначе с подобной сволочью? Я с ними только так - поднимаю кулак и…
Барсов откинулся на спинку кресла, смотрел на друга со страхом, почти ужасом. Повторил вопрос:
- Ты что - и в самом деле с ними так?
- С кем, с ними?..
- Ну… с евреями?
Слово "еврей" Барсов употреблял редко и, если уж принуждал кто, то говорил с опаской.
- Да, если они мне досаждают. При случае любого наглеца могу смазать.
Курицын, конечно, никогда и никого по башке не бил и по морде не смазывал, но легко и весело мог порассуждать об этом. У него была врожденная тяга, и даже страсть, все вышучивать и всех разыгрывать. И никто понять не мог, где правда в его рассказах, а где он пускает в ход свою фантазию и сочинительствует. И Барсов знал эти его жульверновские склонности, но каждый раз с тревогой думал: "Вдруг как и вправду он кулаком кого огреет?.."