Э н г с т р а н д (подходя ближе). Отчего же невозможно. Тут-то вот и мы, Якоб то есть Энгстранд, как раз стоим.
М а н д е р с. Ну да, ну и…
Э н г с т р а н д (тихо). А Якоб Энгстранд – он не тот человек, что предаст щедрого покровителя в минуту, как говорится, испытаний.
М а н д е р с. Но мой дорогой… а как?..
Э н г с т р а н д. Якоб Энгстранд, его можно разве что с ангелом-спасителем сравнить, вот так-то, господин пастор!
М а н д е р с. Нет, нет, такого я в самом деле принять не могу.
Э н г с т р а н д. Все равно быть по сему. Я слыхал, был один, тоже взял на себя чужие грехи.
М а н д е р с. Якоб! (Пожимает его руку.) Вы редкостный человек. И ваш приют моряков получит, конечно же, поддержку, можете не сомневаться.
Энгстранд хочет поблагодарить, но, растроганный, не находит слов.
М а н д е р с (надевая через плечо дорожный портфель) . И в путь. Мы едем вместе.
Э н г с т р а н д (в дверях, тихо, Регине) . Давай со мной, дуреха. Будешь как сыр в масле кататься.
Р е г и н а (вскинув голову). Мерси вам! (Идет в прихожую и приносит пальто пастора.)
М а н д е р с. Будьте здоровы, госпожа Алвинг. И да осенит это жилище дух порядка и законности.
Г о с п о ж а А л в и н г. Прощайте, Мандерс! (Собирается выйти в зимний садик, но тут видит входящего из сада Освальда.)
Э н г с т р а н д (вместе с Региной помогает пастору надеть пальто). Прощай, дитя мое. И что бы с тобой ни стряслось, ты знаешь, где найти Якоба Энгстранда. (Тихо.) На Малой Портовой, угу… (Госпоже Алвинг и Освальду.) А свой приют для странников моря я назову "Дом камергера Алвинга". И если мне удастся устроить его по своему разумению, так смею обещать, что он не посрамит покойного камергера нашего.
М а н д е р с (в дверях). Хм-хм… Идемте, дорогой Энгстранд. Прощайте, прощайте!
О с в а л ь д (подходя к столу). О каком это доме он говорил?
Г о с п о ж а А л в и н г. Они с пастором Мандерсом затеяли открыть что-то вроде приюта.
О с в а л ь д. Он сгорит в огне, как и этот.
Г о с п о ж а А л в и н г. Почему ты так думаешь?
О с в а л ь д. Все сгорит. Ничего не останется, что напоминало бы об отце. И я сгорю.
Регина удивленно смотрит на него.
Г о с п о ж а А л в и н г. Освальд! Не надо было тебе смотреть на пожар так долго. Мальчик мой бедный.
О с в а л ь д (садясь за стол). Знаешь, ты, пожалуй, права.
Г о с п о ж а А л в и н г. Позволь, я утру тебе лицо. Ты мокрый весь. (Обтирает его лицо своим носовым платком.)
О с в а л ь д (равнодушно глядя перед собой). Спасибо, мама.
Г о с п о ж а А л в и н г. Ты не устал, Освальд? Поспать не хочешь?
О с в а л ь д (испуганно). Нет, нет! Не спать! Спать я никогда не сплю, только притворяюсь. (Мрачно.) Но время придет.
Г о с п о ж а А л в и н г (глядя на него с тревогой) . Ты все же болен, мальчик мой благословенный.
Р е г и н а (напряженно). Господин Алвинг болен?
О с в а л ь д (нетерпеливо). И заприте все двери! Этот смертный страх…
Г о с п о ж а А л в и н г. Запри, Регина.
Закрыв все двери, Регина стоит подле двери в прихожую. Госпожа Алвинг снимает шаль, Регина следует ее примеру.
Г о с п о ж а А л в и н г (подвинув стул и садясь рядом с Освальдом) . Ну вот. Хоть посижу рядом с тобой.
О с в а л ь д. Да, конечно. И Регина пусть остается. Она должна всегда быть со мной. Ты ведь меня выручишь, Регина? Правда же?
Р е г и н а. Я не понимаю…
Г о с п о ж а А л в и н г. Выручишь?
О с в а л ь д. Да. Протянешь мне руку помощи, когда до этого дойдет.
Г о с п о ж а А л в и н г. Освальд, у тебя есть мать, она тебя всегда выручит.
О с в а л ь д. Ты? (Смеется.) Нет, мама, этого ты мне из своих рук не дашь. (Мрачно усмехается.) Ты?! Ха-ха! (Смотрит на нее серьезно.) Хотя ты была ближе всех к этому. (Возбуждаясь.) Регина, а почему ты не можешь говорить мне "ты"? И почему не зовешь меня Освальд?
Р е г и н а (тихо) . Думаю, хозяйке не понравится.
Г о с п о ж а А л в и н г. Скоро все тебе будет можно. Иди сюда, сядь с нами.
Регина покорно и неуверенно садится по другую сторону стола.
Г о с п о ж а А л в и н г. А теперь, бедный мой измученный мальчик, я хочу снять камень с твоей души.
О с в а л ь д. Мама, ты?
Г о с п о ж а А л в и н г. Все, что ты называешь угрызениями, раскаянием, страхом…
О с в а л ь д. Думаешь, это в твоих силах?
Г о с п о ж а А л в и н г. Да, Освальд, теперь да. Твои слова о радости по-новому осветили всю мою жизнь.
О с в а л ь д (качая головой). Ничегошеньки не понимаю.
Г о с п о ж а А л в и н г. Жалко, ты не знал своего отца, когда он еще был молоденьким лейтенантом. Вот в ком бурлила радость жизни!
О с в а л ь д. Да, это я знаю.
Г о с п о ж а А л в и н г. Посмотришь на него – и уже сердце радуется. В нем была полнота жизни и какая-то неукротимая мощь.
О с в а л ь д. И?
Г о с п о ж а А л в и н г. И вот представь: жизнелюбивое дитя радости – потому что в те годы он был совершенно как дитя – вынужден коротать жизнь в небольшом городке, где вместо настоящих радостей одни увеселения. Вместо осмысленного служения – постылая служба. Он не видит никакого серьезного большого дела, чтобы посвятить себя ему, только делишки. Ни единого товарища, кто был бы в силах прочувствовать, что такое радость жизни, одни жуиры да пропойцы…
О с в а л ь д. Мама!
Г о с п о ж а А л в и н г. И кончилось все, как и должно было кончиться.
О с в а л ь д. А как должно было кончиться?
Г о с п о ж а А л в и н г. Ты сам вчера говорил, что с тобой будет, если ты останешься дома.
Г о с п о ж а А л в и н г. Ты хочешь сказать, что отец…
Г о с п о ж а А л в и н г. Твой отец не нашел, куда применить переполнявшую его радость жизни. И я не принесла в его дом праздника.
О с в а л ь д. Даже ты?
Г о с п о ж а А л в и н г. Меня учили, что превыше всего долг, и я верила в это слишком долго. Все в конечном счете оказывалось обязанностями – моими или его. Боюсь, Освальд, моими стараниями наш дом стал для твоего бедного отца местом, которое он на дух не выносил, не мог вынести.
О с в а л ь д. Почему же ты ни разу не написала мне об этом?
Г о с п о ж а А л в и н г. Я только сейчас осознала, что могу открыть это тебе, его сыну. Раньше я смотрела на все иначе.
О с в а л ь д. А как ты смотрела?
Г о с п о ж а А л в и н г (медленно) . Я считала, что твой отец сгубил себя, сгорел еще до твоего рождения.
О с в а л ь д (глухо) . О?! (Встает, отходит к окну.)
Г о с п о ж а А л в и н г. К тому же я день и ночь думала, что Росенволд – отчий дом и для Регины, равно как для моего мальчика.
О с в а л ь д (резко поворачиваясь). Для Регины?
Р е г и н а (вскочив, чуть слышно). Для меня?
Г о с п о ж а А л в и н г. Да. Теперь вы оба все знаете.
О с в а л ь д. Регина!
Р е г и н а (себе самой). Так мать и вправду была та еще…
Г о с п о ж а А л в и н г. О твоей матери можно сказать много хорошего, Регина.
Р е г и н а. Да, но все же она была та еще… Я иногда так и думала, но… Хозяйка, могу я уехать сию минуту?
Г о с п о ж а А л в и н г. Ты уверена, что хочешь уехать?
Р е г и н а. Да уж хочу.
Г о с п о ж а А л в и н г. Делай, как знаешь, конечно, но…
О с в а л ь д (подходя к Регине) . Ты куда собралась? Здесь твое место.
Р е г и н а. Мерси, господин Алвинг… чтоб не сказать Освальд. Я представляла себе все иначе.
Г о с п о ж а А л в и н г. Регина, я не открывала тебе правды…
Р е г и н а. А жалко, скажу я вам! Знай я, что Освальд болен, то… А теперь, когда ни о чем серьезном между нами речи нет… Не могу я, по чести говоря, позволить себе хиреть тут в деревне, ухаживая за инвалидами.
О с в а л ь д. Даже за таким, что тебе близок?
Р е г и н а. Да нет же, не могу я. Бедная девушка должна пользоваться молодостью с умом, а то не заметишь, как останешься у разбитого корыта. Во мне-то ведь тоже радость жизни бурлит, господа хорошие.
Г о с п о ж а А л в и н г. Да, к несчастью. Только не пускайся во все тяжкие, Регина.
Р е г и н а. Как будет, так будет. Освальд, знать, пошел в отца, а я, видать, в свою мамашу. Но ответьте мне на один вопрос, госпожа Алвинг: пастор Мандерс про меня знает?
Г о с п о ж а А л в и н г. Да, пастору Мандерсу известно все.
Р е г и н а (торопливо кутаясь в шаль). Тогда мне бы надо поспеть на ближайший пароход. Пастор, он сговорчивый, с ним легко сладить. А к деньгам, мне думается, я имею касательства не меньше, чем этот плотник поганый.
Г о с п о ж а А л в и н г. Как знаешь.
Р е г и н а (пристально глядя на нее). Жаль, хозяйка, не захотели вы воспитать меня как положено ребенку из высшего сословия, оно бы мне больше подошло. (Вскинув голову.) Вот дерьмо… да черт с ним! (Покосившись на бутылку.) Может, мне еще выйдет пить шампанское в благородном обществе.
Г о с п о ж а А л в и н г. Регина, когда захочешь вернуться в семью, приезжай.
Р е г и н а. Нет уж, благодарствуйте, хозяйка. Пастор Мандерс выручит меня, надеюсь. А если все пойдет наперекосяк, то я знаю, где мой дом.
Г о с п о ж а А л в и н г. Где?
Р е г и н а. В приюте камергера Алвинга.
Г о с п о ж а А л в и н г. Регина – ты идешь ко дну, я уже вижу.
Р е г и н а. Плевать. Адью вам. (Попрощавшись, выходит в прихожую.)
О с в а л ь д (у окна, глядя на улицу). Она ушла?
Г о с п о ж а А л в и н г. Да.
О с в а л ь д (себе под нос). Ужасно вышло, безумие какое-то.
Г о с п о ж а А л в и н г (подойдя сзади и положив руки ему на плечи) . Освальд, мальчик мой любимый… это страшное потрясение для тебя?
О с в а л ь д (повернув к ней лицо). Про отца?
Г о с п о ж а А л в и н г. Да, про твоего несчастливого отца. Боюсь, как бы известие не подкосило тебя.
О с в а л ь д. С чего ты взяла? Внезапно, конечно, но вообще-то мне это довольно безразлично.
Г о с п о ж а А л в и н г (отдергивая руки) . Безразлично, что твой отец был бесконечно несчастен?
О с в а л ь д. Конечно, я готов посочувствовать ему, как любому другому человеку, но…
Г о с п о ж а А л в и н г. И ничего больше?! Это же твой родной отец!
О с в а л ь д (теряя терпение) . Отец, отец… Да я его никогда не знал, а воспоминание о нем у меня только одно – как меня тогда тошнило из-за него.
Г о с п о ж а А л в и н г. Это немыслимо, чудовищно. Как может ребенок не любить родного отца, что бы там ни было?
О с в а л ь д. А если ребенку не за что отца благодарить? Если он его не знал? Ты веришь, что ли, во все эти старые предрассудки? Ты – такая просвещенная?
Г о с п о ж а А л в и н г. Предрассудки?!
О с в а л ь д. Да. Мама, ты и сама не можешь не видеть, как живучи подобные убеждения – стоит один раз запустить их в оборот, они все время возвращаются и возвращаются и…
Г о с п о ж а А л в и н г (потрясенно) . Как привидения!
О с в а л ь д (расхаживая по комнате). Можно назвать их привидениями…
Г о с п о ж а А л в и н г (порывисто) . Освальд, значит, ты и меня не любишь?!
О с в а л ь д. Тебя я хотя бы знаю…
Г о с п о ж а А л в и н г. Знаешь, да. Но и только!
О с в а л ь д. Мне известно, что я тебе очень дорог, а за это стоит быть благодарным, видимо. И теперь, когда я болен, ты можешь стать мне полезной, незаменимой.
Г о с п о ж а А л в и н г. Еще как могу, Освальд! Я готова, кажется, благословлять эту болезнь, которая привела тебя домой, ко мне. Я ведь вижу – пока ты не мой, тебя нужно еще завоевать.
О с в а л ь д (теряя терпение). Да, да. Все это лишь громкие слова. Ты должна помнить, мама, что я болен. Интересоваться жизнью других я не в состоянии, мне бы со своими заботами управиться.
Г о с п о ж а А л в и н г (тихо). Я буду смиренно и терпеливо довольствоваться малым.
О с в а л ь д. Главное – жизнерадостно, мама.
Г о с п о ж а А л в и н г. Да, мальчик мой любимый, правда. (Подходит к нему.) Но я сумела освободить тебя от укоров и угрызений?
О с в а л ь д. Да, сумела. Но кто освободит меня от страха?
Г о с п о ж а А л в и н г. От страха?
О с в а л ь д (расхаживая по комнате). Регина cделала бы это за доброе слово.
Г о с п о ж а А л в и н г. Я тебя не понимаю. О каком страхе речь и при чем тут Регина?
О с в а л ь д. Сейчас уже далеко за полночь, мама?
Г о с п о ж а А л в и н г. Уже, считай, утро. (Смотрит на зимний садик.) На вершинах светлеет потихоньку. И погода будет ясная, Освальд. Еще немного, и солнце увидишь.
О с в а л ь д. Жду с радостью. Да, немало найдется, чему порадоваться и ради чего жить.
Г о с п о ж а А л в и н г. Так и думала!
О с в а л ь д. Хоть я и не могу работать, но…
Г о с п о ж а А л в и н г. Работать ты тоже начнешь, мальчик мой, дай время. Теперь, когда ты избавился от тяжелых мыслей, что ели тебя поедом…
О с в а л ь д. Да, очень хорошо, что ты освободила меня от этих мифов. И теперь мне осталось справиться только с одним… (Садится на диван.) Мама, нам надо поговорить.
Г о с п о ж а А л в и н г. Конечно, давай. (Подвигает стул к дивану, садится рядом с Освальдом.)
О с в а л ь д. А там и солнце взойдет. И ты уже будешь все знать. А я распрощаюсь с этим страхом.
Г о с п о ж а А л в и н г. Что я буду знать?
О с в а л ь д (не слушая ее). Мама, ты ведь говорила сегодня вечером, что нет в мире такого, чего бы ты не сделала для меня?
Г о с п о ж а А л в и н г. Да, я правда так сказала.
О с в а л ь д. И продолжаешь так думать?
Г о с п о ж а А л в и н г. Можешь на это рассчитывать, мальчик мой любимый, единственный мой. Я живу только ради тебя, больше ни для чего.
О с в а л ь д. Да, да, тогда послушай меня, пожалуйста. Мама, ты очень сильная духом, очень, я знаю. Ты сиди спокойно, когда я тебе все скажу.
Г о с п о ж а А л в и н г. Что же такое ужасное…
О с в а л ь д. И не кричи в голос. Слышишь меня? Обещаешь? Мы будем сидеть и спокойно говорить. Обещаешь, мама?
Г о с п о ж а А л в и н г. Да, обещаю, да. Говори же!
О с в а л ь д. Знаешь, вся эта моя усталость… и что я работать не могу… это не сама болезнь.
Г о с п о ж а А л в и н г. А сама болезнь?
О с в а л ь д. Сама болезнь, которую я получил по наследству, она… (Приставляет указательный палец ко лбу и говорит чуть слышно.) Она сидит вот тут, внутри.
Г о с п о ж а А л в и н г (почти беззвучно) . Нет, Освальд! Нет!
О с в а л ь д. Не кричи. Я не выдержу. Да, она сидит тут. В засаде. И может напасть когда угодно.
Г о с п о ж а А л в и н г. Страх какой!
О с в а л ь д. Спокойно. Таковы мои дела.
Г о с п о ж а А л в и н г (вскочив на ноги) . Это неправда, Освальд! Не может быть! Невозможно!
О с в а л ь д. Один приступ у меня уже был, там, в Париже. Он быстро прошел. Но теперь я знаю, что меня ждет, и на меня напал дикий, неотвязный страх. Поэтому я сразу же уехал к тебе, сюда.
Г о с п о ж а А л в и н г. Так это от страха!..
О с в а л ь д. Да, потому что перспективы мои, видишь ли, омерзительны. Это не обычная смертельная болезнь… Самой смерти я не так боюсь, хоть и хотел бы, конечно, пожить, сколько сумею.
Г о с п о ж а А л в и н г. Да, да, Освальд, ты должен!
О с в а л ь д. Но снова превратиться в беспомощного младенца… чтобы тебя кормили… чтобы… О, как это отвратно, как мерзко! Нет слов!
Г о с п о ж а А л в и н г. У ребенка есть мать, она будет за ним ухаживать.
О с в а л ь д (резко вскочив). Нет, ни за что, не хочу! Я не могу даже думать о том, что, возможно, пролежу так много лет… состарюсь, поседею… А ты, наверно, тем временем умрешь и оставишь меня. (Садится на стул госпожи Алвинг.) Потому что доктор сказал, что я, быть может, умру небыстро. Он назвал это размягчением мозга. (Мрачно усмехается.) Очень красиво звучит, по-моему. Сразу представляется бархат вишневого цвета, приятный на ощупь, когда проводишь рукой…
Г о с п о ж а А л в и н г (кричит) . Освальд!
Освальд вскакивает и снова принимается ходить по комнате.
О с в а л ь д. А теперь ты отняла у меня Регину! Если б только она у меня была! Она бы наверно мне помогла.
Г о с п о ж а А л в и н г (подойдя к нему) . Что ты хочешь сказать, любимый мой? В чем я тебе не помощник?
О с в а л ь д. Когда я пришел в себя после того припадка, доктор сказал, что когда припадок повторится – а он повторится непременно, – никакой надежды не останется.
Г о с п о ж а А л в и н г. У него настолько нет сердца, что он…
О с в а л ь д. Я заставил его все рассказать. Сказал, что мне надо будет принять решения… (Хитро улыбается.) И я их принял. (Вытаскивает коробочку из внутреннего кармана.) Видишь?
Г о с п о ж а А л в и н г. Что это?
О с в а л ь д. Морфий.
Г о с п о ж а А л в и н г (с ужасом глядя на него). Освальд… мальчик мой…
О с в а л ь д. Я скопил двенадцать порошков.
Г о с п о ж а А л в и н г (пытаясь выхватить коробочку) . Отдай мне коробку, Освальд.
О с в а л ь д. Пока рано. (Прячет коробочку обратно в карман.)
Г о с п о ж а А л в и н г. Этого я не переживу!
О с в а л ь д. Придется пережить. Будь у меня Регина, я бы рассказал ей, как обстоят дела, и попросил выручить меня в последний раз. Она бы мне помогла, я уверен.
Г о с п о ж а А л в и н г. Никогда!
О с в а л ь д. Когда со мной случилось бы непоправимое, и она увидела бы, как я лежу – беспомощный, точно младенец, жалкий, погибший, неизлечимый… без всякой надежды на улучшение…
Г о с п о ж а А л в и н г. Регина никогда бы этого не сделала!
О с в а л ь д. Регина бы это сделала. Она так прелестно легкомысленна. И ей бы быстро надоело ухаживать за таким больным, как я.
Г о с п о ж а А л в и н г. Так слава Богу, что теперь ее здесь нет!
О с в а л ь д. Да, но теперь, мама, тебе самой придется меня выручить.
Г о с п о ж а А л в и н г (вскрикивает). Мне?!
О с в а л ь д. Кого это касается больше, чем тебя?
Г о с п о ж а А л в и н г. Мне? Твоей матери?
О с в а л ь д. Как раз поэтому.
Г о с п о ж а А л в и н г. Мне, которая дала тебе жизнь?
О с в а л ь д. Я не просил тебя давать мне жизнь. И что за жизнь ты мне дала? Я ее не хочу. Возьми ее обратно.