Он кажется почти чистым, если смотреть издали. Ни к чему не прикоснулся, ни на чем не оставил отпечатков пальцев.
Стоустая молва сделала его героем тайной войны, живой легендой. Миф! А миф, как туман, истаивает, проходит сквозь пальцы, не оставляя ничего. Сожмется кулак - пустота!
Доихара спокоен. Он слушает рассказ о своей жизни, написанный другими. Слушает внимательно, с интересом. Изредка густые, нависшие над глазами брови его поднимаются и тем выражают недовольство или удивление. Он может отвергать чужой рассказ, корректировать его - истина известна лишь ему одному. Но открывать ее Лоуренс-2 не собираете. Тайна остается с ним…"
Чарлз Д. Фруд, корреспондент агентства Эксчейндж Телеграф
Лоуренс-2 - ближе…
Необычная миссия императора Пу И
Мысль была спокойной. Когда все завершено и позади трудные месяцы допросов, возня с документами, систематизация разбросанного по сотням папок материала, порой измельченного до едва приметной строчки, фразы, случайно брошенного слова, приходит то самое удовлетворение, рядом с которым - и равнодушие и беспечность. Человек получал право не быть настороженным.
Самым изнуряющим в эти прошедшие месяцы было напряжение памяти. Работая в Приамурье, он много слышал, видел, пережил. И это пережитое оказалось связанным с нынешними событиями. Ему довелось проследить путь многих разведчиков и диверсантов. Не только тех, кто перебрался через Амур на левый берег, но и тех, кто лишь направлялся к нему. Направлялся издали. Он приметил тогда Доихару Кендзи. И именно в час, когда загоралась звезда "японского Лоуренса". Вначале она блуждала где-то около Пекина, потом - около Мукдена и Тяньцзиня, не обошла Дайрен и Порт-Артур, задержалась в Харбине, глянула на Сахалян и через него на Благовещенск - самый близкий из советских городов, предмет давнего вожделения штаба Квантунской армии…
Сейчас это - прошлое. О нем можно вспоминать без особых эмоций. Можно даже иронизировать по поводу несоответствия человеческих желаний и человеческих возможностей. Сожалеть о том, что судьба не столкнула их в течение двадцати лет, не дала скрестить шпаги. Он считал Лоуренса-2 своим личным противником и мог надеяться на поединок. Теперь поединок уже невозможен. Лоуренс-2 вышел из борьбы. Он - бывший разведчик.
Возможно, он не был личным противником. Не все, кто выступал против его страны, могли оказаться на какое-то время по ту сторону барьера и принять вызов. Являясь врагом, Лоуренс-2 целился в кого-то другого и сам представлял собой мишень. Но не для майора Язева. И то, что тот ловил Лоуренса-2 на мушку, было лишь проявлением обычной бдительности. Не задержался Доихара в Сахаляне, не сделал попытки перебраться на левый берег, хотя его и ждали и готовились принять. Майор Язев тоже готовился. Впрочем, кто отказался бы от поединка со знаменитым разведчиком. Федор Пильнов, тогда уже опытнейший следопыт, раскрывший не один шпионский тайник и обезвредивший не одного агента, заброшенного из-за Амура, ждал встречи с Доихарой Кендзи. Встречи не обязательно на этом берегу. Лоуренс-2 мог предстать организатором и даже автором хитроумной акции, предпринятой вторым отделом генерального штаба Японии Это была бы тоже встреча. Зорко следил за "японским Лоуренсом" первый чекист Приамурья Терентий Дмитриевич Дерибас, полномочный представитель ОГПУ по Дальневосточному краю. Отмечая на карте пункты, в которых задерживался разведчик, он предупреждал оперативников: "Доихара не может так просто уйти от границы. Не для того приближался к Амуру, чтобы глянуть в его спокойные воды. Надо быть готовыми к встрече…" Особенно насторожила Дерибаса "прописка" Лоуренса-2 в Харбине, в белогвардейском заповеднике, где китайская и японская секретные службы готовили агентов для заброски на левый берег Амура. Из Харбина начинался путь почти всех диверсантов, идущих на север.
Пункты "прописки" Доихары остались на карте Дерибаса, остались в донесениях, сводках. Сам же Доихара исчез. И следов не сыщешь. Были, вообще-то, следы, но вели они почему-то не к Амуру, а на юг, в Китай, к побережью Желтого моря. А из харбинского заповедника по-прежнему пролегала черная тропа на север. Агенты шли к большой реке, одолевали ее на рыбацких лодках или пешими по льду, если была зима, удачливые выбирались на левый берег, неудачливые тонули или падали на лед, чтобы уже никогда не встать. Каждый нес с собой чей-то приказ, чье-то веление. И ни разу не удалось обнаружить у агентов приказа Доихары Кендзи. Другие имена называли лазутчики. "Не его почерк, - констатировал Федор Пильнов. - Или сменил направление, и Приамурье его больше не интересует?" Да, получалось вроде так. Не осуществив ни одной акции против советского Дальнего Востока, Лоуренс-2 покинул маньчжурский плацдарм. Покинул, хотя так старательно, с таким риском готовил его. Плацдарм заняли другие: Комуцубара, Янагита, Акикуса, Хата… Их стиль хорошо знали в Хабаровске, диверсионные планы разгадывались по почерку авторов. Доихара в эту цепь не вклинивался со своей особой, жесткой манерой проведения операции. И Лоуренса-2 вычеркнули из списка действующих в Приамурье, перевели в число возможных противников, так сказать, потенциальных.
Потенциальным Доихара и остался, пока не вышел в полную отставку как разведчик. Не по возрасту и не по решению генерального штаба. Штаб считал Лоуренса-2 исполняющим задание и после того, как император Хирохито приложил руку к историческому рескрипту и радиостанции мира известили человечество о выходе Японии из войны. Уже подписан был на линкоре "Миссури" акт о капитуляции и на аэродромы Токио садились самолеты с представителями командования союзных армий, а Доихара все еще оставался в строю. Он покинул его лишь тогда, когда в дом его вошли американские офицеры и объявили об аресте.
На что надеялся все это время Лоуренс-2 - неизвестно. Если на переворот, который затеяли "молодые тигры", намереваясь поставить во главе правительства решительных генералов, способных продолжить войну, так путч сорвался, и кандидат в диктаторы военный министр Анами покончил с собой на рассвете 15 августа, а другого претендента не было. Или ждал чуда? Подарила же заботливая Аматэрасу императорскую династию Японии, отчего бы ей теперь не спасти ее от неумолимых волн истории? Повернуть назад от островов союзные армии, остановить советские войска хотя бы у Порт-Артура. Чудес не было, это хорошо, слишком хорошо знал Доихара. К богам он относился тоже без особого почтения. Во всяком случае, отправляя в преисподнюю земных наместников всевышнего, приставляя к их вискам пистолеты прямо в Алтарях небес, он нисколько не задумывался над тем, как к этому отнесутся творцы мира. Богов надо почитать, но не впутывать в политику, считал Лоуренс-2. Их советы хороши в кругу семьи и совсем непригодны в разведке.
Ни на чудо, ни на божественное провидение Доихара не рассчитывал. И все же что-то удерживало его в строю. Что-то неведомое.
Неведомое могло занимать Язева. Но и то лишь как недосказанность, с которой не хочется мириться поначалу, однако затем все же принимаешь ее - ведь и многоточие по-своему красноречиво…
Последняя страница жизни Доихары. Ее можно пробежать глазами, задуматься над судьбой разведчика. И только. Закрыть папку с делом Лоуренса-2. Расписаться в сопроводительной карточке: "Читал тогда-то майор Язев К.". Еще кто-то распишется. Еще… И будет это уже не встреча с Доихарой Кендзи, а расставание.
Да, он расставался с Лоуренсом-2, хотя еще шло следствие и до заседаний трибунала было далеко.
И расстался бы, не "открой" снова папку с делом Доихары будущий свидетель обвинения Генри Пу И. Не на процессе, а здесь, в отеле.
Но все по порядку…
Император Маньчжоу-го, бывший, естественно, - в Токио сейчас почти все бывшие, если иметь в виду звания и титулы, - сидел против майора и изучал меню. Обычно сидел и обычно изучал, как делают это все смертные, собираясь пообедать и не думая о том, что на их голове могла быть в эту минуту императорская корона, а на плечах шитая золотом мантия, не говоря уже о божественном сиянии, обязательном для всякого, вошедшего хоть раз в Алтарь небес.
Император говорил по-русски. Плохо говорил, но все же говорил. И ему это нравилось. Не желал слышать японскую речь, хотя пятнадцать лет был окружен японцами и общался с ними чаще, чем со своими подданными. Прежде чем глянуть на них и убедиться, насколько они счастливы под его правлением, он должен был испросить дозволения у своего советника - японского генерала, а тот - доложить по инстанции, инстанция - рассмотреть просьбу его величества и принять решение. За это время у императора пропадала охота видеть подданных. Сами же подданные не проявляли желания лицезреть маньчжурского микадо. Их вполне устраивал бронированный автомобиль, окруженный тройной цепью солдат, из которого боялся высунуться мистер Пу И. "Бронированным императором" в шутку называли его не особенно расположенные к веселью маньчжуры. Как известно, они бросали в этот злосчастный автомобиль бомбы и явно не для того, чтобы проверить прочность японской брони или величину заряда, трижды поджигали дворец императора и опять-таки не ради устройства праздничной иллюминации. Желание как можно скорее и надежнее отправить в рай единственного представителя Цинской династии было всеобщим. Японцы грозились убить его за то, что он не соглашался быть императором, маньчжуры и китайцы - за то, что согласился. "Не было в истории второго такого короля, - иронизировал Пу И, - которому столько раз подсовывали яд, подкладывали бомбы. Я не только боялся закурить сигарету, но и утолить жажду обычным способом. Впервые спокойно, без дрожи в руках, я прикоснулся к чашке, когда меня свергли с престола".
Наверное, поэтому император так старательно и с таким удовольствием изучал меню. Он больше не император, хотя по-прежнему его официально именуют императором, иногда - интернированным императором. Майор Язев же в шутку обращается к своему подопечному "ваше величество", на что император отвечает веселой улыбкой. Этот застенчивый, маленького роста, очень маленького - он всего лишь по плечо майору, - человек хорошо понимает шутку и сам любит пошутить. Странно, как он сумел сохранить чувство юмора после пятнадцатилетнего общения с советниками из штаба Квантунской армии, которые, прямо скажем, не пытались внушить императору оптимизма относительно его настоящего и тем более будущего. Улыбка при общении с ним исключалась, дабы не создать у императора мнения о легкомысленности того, что делалось рыцарями белого солнца, как именовали себя оккупанты, в Маньчжурии. Официальная же улыбка, предписанная министерством иностранных дел во время аудиенций, больше походила на гримасу арлекина, чем на выражение удовольствия.
А вот теперь Айсинцзюэло Пу И улыбается. Все-таки хорошо, быть неимператором. Можно вот так, безо всякого согласования со штабом (бывшим, естественно) Квантунской армии (тоже бывшей) заказать себе какую-нибудь самую обыкновенную еду вроде свинины с соевыми бобами, или каракатицу с бамбуком, или, наконец, бифштекс по-английски, из которого еще не ушла кровь.
- Как вы думаете, господин майор, - поднял голову Айсинцзюэло, или просто Генри Пу И, - в этом отеле знают, что я император?
Вопрос поставил майора Язева в несколько затруднительное положение. Честно говоря, он не помнил, как записан был в книге гостей Пу И. Кажется, обычно: участник процесса или что-то в этом роде. А может, и император.
- Наверное, старший портье знает, - высказал предположение майор. - Портье уже за пятьдесят, и он на своем веку кое-кого видел, да и газеты помещают портреты известных политических деятелей, оказавшихся в зале трибунала в качестве свидетелей. Вездесущие корреспонденты уже разнесли по всему свету сенсацию: император Маньчжоу-го - свидетель обвинения… В отеле знают, - уточнил после минутного размышления Язев, - но официант, которому вы собираетесь заказать свою любимую каракатицу с бамбуком, может оказаться абсолютно несведущим в политике человеком.
Майор понимал причину беспокойства собеседника. Императору все еще мерещатся агенты второго отдела генерального штаба, агенты Итагаки Сейсиро и Доихары Кендзи, против которых он выступает в качестве свидетеля обвинения. В бытность свою военным министром Итагаки довольно ясно выразил свое отношение к душевным порывам императора. Он сказал: "Вы можете не любить свой народ, можете ненавидеть японцев и даже меня лично, но не надо проявлять эти чувства. Они недостойны живого императора". Итагаки Сейсиро иногда был изысканным, не объявлял прямо, что ухлопает императора, если тот изобразит на своем лице недовольство или еще хуже - отчаяние. Все это хорошо на том свете, но не на этом.
Теперь самое время выполнить давнюю угрозу. Император не только выражает недовольство, он собирается разоблачать своих бывших "покровителей". Надо полагать, Итагаки и Доихара проклинают тот день, когда посадили на Маньчжурский престол этого хилого на вид принца Айсинцзюэло. Впрочем, он был им нужен больше, чем они ему. Коль создана империя, должен быть и император. Не мог же сам полковник Итагаки занять престол и надеть на свою, уже тогда лысую голову корону Маньчжоу-го?
- Да, - отчего-то грустно улыбнулся император, - говорить хозяину горькую правду в его же доме и потом принимать из его рук чашу с рисом не совсем-то хорошо.
- Ваше величество хочет сказать, что эта чаша не всегда может быть чистой? - полушутя-полусерьезно заметил Язев.
- Именно…
- Что ж, горькую правду придется выслушать не только от императора Маньчжурии… Другие тоже готовы…
Император оторвался вторично от меню и посмотрел с недоумением на майора:
- Те, другие, не были императорами. Им не обещали близкую разлуку с этим миром.
- О расставании с этим миром думают, по-моему, сами вершители судеб Азии. Им не до вас сейчас, Генри.
Большие глаза императора вдруг засветились. На маленьком лице его они казались огромными. И свет их был загадочным.
- О! Господин майор ошибается. Они не думают о расставании…
Теперь Язев посмотрел с недоумением на императора:
- Как надо понимать вас, Генри?
- Так, как я понял, господин майор.
- Неужели они верят в то, что трибунал их оправдает? Или пример Нюрнберга не был красноречивым?
- Просто генералы считают себя людьми нужными…
- Японии?
- Нет, союзникам.
Свет в глазах императора сделался еще загадочнее. И именно этот свет заинтриговал Язева. Не фраза о расчетах подследственных на милосердие американцев и англичан. Корреспонденты уже открыто поговаривали о намерении Макартура отвести удар от японских военных преступников, сохранить их для будущего. Вряд ли таким открытием император намеревался озадачить майора. И Язев сказал:
- Не собираются ли они продавать секреты своих поражений?
Император был явно настроен на шутливый лад. Он откинулся на спинку стула, к самой шторе, что свисала с потолка, закрывая своей золотистой тканью с вышитыми на ней серо-коричневыми ветками сакуры огромное, во всю стену, окно. Откинулся и произнес торжествующе:
- Не поражений, а побед. Ведь были у японцев и победы.
- Пёрл-Харбор, что ли? - иронически заметил Язев. - Так это - предательское нападение. Такое же, как в Маньчжурии. Тут заслуга не столько армии, сколько разведки. На Пёрл-Харбор японские бомбардировщики наводили немецкие шпионы.
- В Маньчжурии обошлось без немцев, - уточнил император. - Доихара предвосхитил идею коричневорубашечников об ответственности народа за провокации, им не совершенные.
- Ну, это не его изобретение. Англичане высаживали войска в Шанхае для защиты своих соотечественников, якобы подвергшихся нападению местных жителей. Так поступали все интервенты. Ничью идею не предвосхитил Доихара, не сделал никакого открытия в колониальной политике.
Развенчание "японского Лоуренса" несколько огорчило и даже обидело императора. Ему не хотелось признавать себя пешкой в руках бездарного игрока. Если Доихара не великий разведчик, а мелкий провокатор, то какова цена тому, кто являлся исполнителем его воли? Все-таки лучше быть жертвой орла, чем трясогузки - она-то питается всего лишь гусеницами.
- Допустим, Доихара ничего не изобрел и лишь ловко воспользовался чужим изобретением. Но в политической кухне Дальнего Востока он был первым кулинаром. Печь была раскалена, а он ни разу не обжег руки.
- Может быть, - склонил задумчиво голову Язев. - Зато сейчас горит. И я уверен, потушить огонь не удастся…
Император намеревался возразить, в глазах его была уже не загадочность, а решимость опровергнуть все сказанное только что майором. Но осуществить это намерение ему не дал официант, подошедший с подносом, на котором была ваза с кори и фужеры. В жаркий июльский день что может быть приятнее струганого льда с сиропом!
Официант - седоватый японец в черной паре, улыбающийся все двадцать четыре часа (так, во всяком случае, можно было предположить, глядя на застывшее на его лице выражение радости, с которым он возникал неизвестно откуда и неизвестно куда исчезал). Улыбку он забывал убирать даже тогда, когда посетители проявляли свое недовольство или даже возмущение.
Император боялся этого мертвого сияния радости. Он говорил, что, подобострастно осклабившись, слуги поднесли его жене-китаянке пирожное, начиненное ядом. Потом ему самому с такой же улыбкой советник вручил альбом, в котором были фотографии японских девушек, рекомендованных министерством внутренних дел в качестве невест овдовевшего вдруг правителя Маньчжоу-го. Поэтому сейчас он отвернулся и, не глядя на официанта, произнес название выбранного им блюда. На сей раз им оказалась не каракатица с бамбуком, а намасу - сырая рыба с уксусом. Язев вопросительно глянул на императора - почему он изменил своему правилу? Но следующая фраза, произнесенная уже официантом, все объяснила:
- Слушаюсь, ваше величество!
Император, кажется, поперхнулся. Что-то похожее на спазму сдавило ему горло, и он, открыв рот, долго молча глядел на официанта. Потом кивнул, отвечая этим и улыбающемуся японцу и изумленному майору.
Язев заказал самый обыкновенный куриный шашлык, правда с экзотическим названием - якитори.
Официант удалился вместе со своей гипнотической улыбкой. Впрочем, удалился прежде он сам, а потом уже улыбка. Некоторое время император и майор видели ее рядом с собой.
- Вот, - сказал уныло император, - оказывается, и он знает меня.
- Поэтому вы заказали намасу?
- Да. Из его рук лучше принять рыбу. Она почти живая…
- Рыба считается живой, пока плавает, - как-то неопределенно резюмировал Язев.
- Вы не разделяете моих опасений? - Император осторожно, едва касаясь ковшиком края вазы, стал перекладывать в бокал белые стружки льда. - Если он знает, что я император Маньчжоу-го, то почему бы ему не знать, что я свидетель обвинения. А кому, простите, нужны свидетели?
- Истории.
- Говорящие свидетели?
- Естественно…
- А молчащие? - Император уставился на майора, будто хотел увидеть смущение, которое должно было возникнуть на его лице. Не заметил ничего. - Молчащие не нужны. Им нет смысла предоставлять слово.
- Молчание не изменит положения. Будут говорить документы, в них не подсыплешь цианистого калия.
- Документов, программирующих преступления и скрепленных чьей-то подписью, нет. Огонь поглотил их. Немцы спрятали свои архивы, японцы превратили в пепел. Теперь вам понятно значение живого свидетеля?