Язев, как и Генри, наполнил фужер льдом и, пригубив, стал не спеша втягивать в рот мороженые крупинки. Кори приятно освежало. Ощущение было необычным и удивительным и отвлекало от всего, что думалось и чувствовалось только что.
- Его надо убрать, - продолжал Генри. Он жил болезненной идеей о вечном преследовании. - И убрать не после того, как свидетель выскажется, а до того. Способов много, агенты всюду. Когда в Харбин прибыла комиссия Лиги наций, лорда Литтона окружили цепью шпиков: портье внизу, портье на этаже, соседи по номеру, шофер машины, горничная, дворник. Всякий, кто приближался к отелю "Модерн" ближе чем на сто метров, арестовывался. Студента политехнической школы застрелили лишь за то, что он оказался на этаже, где жил Литтон… В моем дворце все, кроме меня самого, являлись агентами.
- Тогда они были на свободе, - откликнулся Язев.
- Агенты и сейчас на свободе, - горячо возразил император. - И они действуют по старой инструкции…
- Во имя чего?
- Во имя свободы своих богов. Во имя их жизни хотя бы.
- Глубочайшее заблуждение.
- Заблуждение? Допустим. Но оно существует, и с ним нельзя не считаться…
Еще что-то более важное хотел произнести император и для этого наклонился над столом, приблизившись к майору. И снова ему помешал официант. Он появился с огромным подносом, уставленным тарелками, графинчиками, соусниками. Сооружение из стекла и фарфора заслоняло собой голову японца, и седоватые виски, и торчащие в стороны большие уши, и маленькие карие глаза, втиснутые в узкую щель между припухшими веками. Одна лишь улыбка не заслонялась. Да и трудно было ее заслонить - она двигалась впереди официанта и даже впереди подноса с блюдами.
- Только что из бассейна, - сказал официант, ставя перед императором тарелку с рыбой. - Шеф желает вам приятного аппетита.
Еще одно проявление интереса к императору! Генри посмотрел торжествующе на Язева: каково, господин майор? Что вы теперь скажете о заблуждениях? Агентура действует вовсю. Он подождал ответного взгляда Язева. Увы, Язев не принял чужой победы. Он улыбнулся едва приметно, одними уголками рта, и этим дал понять, что опасения императора напрасны. Генри не оставалось ничего другого, как кивнуть благодарно официанту за проявленное им и его шефом внимание и приняться за сырую рыбу. Ту самую рыбу, которая подверглась - теперь уже не было в этом никакого сомнения - особой обработке на кухне. Во всяком случае, к ней проявил интерес не один шеф-повар. С каким-то отчаянием, даже с обреченностью какой-то император отправил в рот сдобренный уксусом кусок филе. Отправил и стал жевать неторопливо, дожидаясь пока предупредительный и заботливый официант не кончит бренчать посудой и вместе со своей улыбкой не исчезнет за колоннами.
- Сырая рыба, конечно, вам не по вкусу, - посочувствовал императору Язев, когда удалился официант. - Не надо было изменять традиции.
- Разве дело во вкусе! - уныло ответил император. - Подтвердились мои предположения - вот в чем дело. И если учесть особый интерес ко мне не только портье и официантов, но и самих господ…
Кусочек филе был наконец проглочен, что стоило императору немалого труда. Так проглатывают ампулу с ядом или живую змею, если, конечно, это делается по принуждению. Добровольная транспортировка в желудок яда и тем более живой змеи, безусловно, не сопровождается судорожным движением губ и закатыванием глаз. А именно это увидел Язев.
- Каких господ? - спросил он не столько ради любопытства, сколько для того, чтобы убедиться в благополучном завершении процедуры и способности императора продолжать разговор.
- Которые находятся пока под следствием…
- Почему "пока"?
- Потому что они делают решительную попытку избежать суда.
Свои мысли император выражал сегодня загадками. И не только сегодня. Язеву следовало бы привыкнуть уже к этой странности своего собеседника и подождать, пока он сам разгадает то, что загадал. А майор проявил несвойственную ему торопливость. Он спросил:
- Каким образом?
Император внимательным взглядом обвел колонны, проверяя, не скрывается ли за розово-белым с причудливо ветвящимися прожилками мрамором официант, поднял почему-то глаза вверх, будто улыбающийся японец мог взлететь к потолку и затаиться там в каменных лепестках лотоса. Убедившись, что "агента" нет поблизости, император произнес шепотом:
- Опираясь на вас, господин майор!
Пришло время удивиться Язеву. Заявление императора было потрясающе неожиданным. Невероятным просто. Как шутку его можно было еще принять. Но всерьез! И Язев, освободившись от павшего на него минутного недоумения, сделал попытку улыбнуться:
- Предположения вашего величества всегда были неожиданными.
- Предположения?! - Император отодвинул от себя сырую рыбу с уксусом. Теперь, в отсутствии официанта, он мог быть смелым и решительным. - Какие там предположения! - Голос его обрел звонкость. - Информация из первых рук! - Однако следующую фразу его величество произнес уже тише: - Сегодня со мной говорил… - А последнее слово прозвучало снова шепотом: - Доихара…
В улыбке не было необходимости. И Язев поспешно стер ее с лица. Упоминание имени разведчика само по себе уже настораживало.
- Доихара Кендзи? - уточнил майор.
- Другого Доихары я не знаю. Да и существует ли другой? Человек, поднявший меня на престол, один, - с горечью произнес император. - Тогда еще я смеялся над ним, считал самоуверенным наглецом, мелким провокатором. Но довольно скоро он отучил меня улыбаться. Он как-то сказал обо мне - "Я сделаю из него императора, как делают из бумаги бёбу…". Вы знаете, что такое бёбу, господин майор? Ширма всего-навсего. Он довольно точно определил мое назначение в жизни.
- Что ж, Доихара снова решил прибегнуть к своему излюбленному приему, - не совсем удачно сострил Язев. - Только для повторения эксперимента ему не хватает генеральских погон или хотя бы полковничьих. Тогда, кажется, он был полковником?
- Да, - рассеянно кивнул император, чужая ирония его не коснулась. - В тридцатом году Доихара был полковником… Но какое это имеет значение! Я для него лишь посредник сейчас. И даже меньше. Опять-таки что-то вроде бёбу. Доихаре нужны вы!
Император вернулся к тому, от чего отошел, бросив загадку Язеву. Круг небольшой, и времени на то, чтобы обойти его, потребовалось не так уж много, но майору показалось, что он слишком долго находится в неведении и Генри просто испытывает чужое терпение.
- Именно я, майор Язев?
- Вы могли бы быть не Язевым и даже не майором. Генерал ищет представителя советского командования.
- Но я не представитель командования!
- Вы - офицер советской контрразведки, - уточнил император. - Этого вполне достаточно. Доихаре нужен офицер контрразведки…
- Черт знает что такое! - сорвалось у Язева. - Зачем вы сказали ему, что я из контрразведки?
- А я и не говорил. Генерал знает, кто вы.
На лице майора отразилось такое недоумение и такое огорчение, что император поторопился развеять загадочную тучу, нависшую над собеседником.
- Он помнит вас по Харбину.
Нет, туча не рассеялась. Она, кажется, сгустилась, стала темнее.
- Я не был в Харбине.
- Но там были люди, ходившие на ту сторону Амура, к вам. И они показали Доихаре ваш портрет. И не только ваш. Лицо сотрудника ГПУ чем-то заинтересовало Доихару, и фотография отпечаталась в памяти. Способность фиксировать у Доихары феноменальная. Теперь портрет наложился на оригинал. Совпадение полное. Генерал знал, кем вы были тогда, и понял, кто вы сейчас.
- Просто понял?
- Если вы имеете в виду эмоции, то не просто. Он испытал удовольствие. А я - огорчение. Не так-то приятно видеть радость своего врага.
- Что же нужно Доихаре от меня? Или хочет поделиться своими воспоминаниями о Харбине?
- Вряд ли… Прошлое ему нужно только как материал для сотворения настоящего и будущего. Я же сказал вначале: они намерены избежать суда.
- Вы уверены в этом?
- Да.
- И выступаете посредником?
Каверзный вопрос. Император должен был смутиться, услышав его. А смущения не последовало. Не прозвучал он неожиданно для Пу И. Не раз, видимо, он сам задавал его себе и не раз находил ответ. Теперь он повторил его Язеву:
- Иногда я вижу себя в стенах тайной резиденции в Тяньцзине и слышу голос полковника Доихары: "Или - или?"
- Сейчас тоже?
- Не в эту минуту… Но здесь минут пережито очень много. И были схожие с теми, что испытал я в Тяньцзине. Одна из них связана с разговором с Доихарой.
- Он надеется, что вы можете быть доверенным лицом?
- Уверен… И, как видите, я оправдал надежду генерала. Трудная миссия, ненавистная даже, но…
- Что же он думает предложить нам? - озадаченно произнес Язев. - Что может быть у Доихары?
- Тайна… - определил император. - Сейчас торгуют только тайнами. За них можно получить жизнь и даже свободу…
Император выжидательно посмотрел на Язева: что решит майор? И решит ли? Дано ли ему право на это? "Скажи, нет! - попросил он мысленно. - Нет! Нет…"
Не услышал Язев императора. Не угадал его желаний. А может, не захотел услышать. Не подошло ему короткое "нет". Сказал то, что не ожидалось в эту минуту:
- Однако куриный шашлык почти остыл… Займемся-ка обедом, ваше величество. Не ради же генерала мы сюда пришли…
Рядом…
Было что-то около десяти утра…
Доихара Кендзи:
- Я понял, что не имею права молчать. И в то же время не могу никому поведать тайну, даже своим соотечественникам. Она принадлежит стране, которая была моим противником и борьбу с которой я считал своим священным долгом. Однако тайна теперь должна быть возвращена бывшему врагу…
На этот поступок он решился не сразу. Понадобилось триста сорок три дня, томительных, изнуряющих мозг и сердце дня, прежде чем утвердилась в нем самом мысль о последнем шаге. Последнем не потому, что за ним не существовало уже других шагов и путь оканчивался. Нет, именно шаг этот давал возможность идти дальше… Жить…
Для себя он именовал его тактическим приемом, на самом же деле это было предательство. Иногда оно так и звучало в душе его, и он содрогался от мысли, что и другие - не сегодня, потом, когда все погрузится в Лету и забудется сама причина, побудившая его совершить этот поступок, - скажут так же. Подумают-то уж наверняка. Поэтому он мучительно долго искал какое-нибудь средство, способное если не изменить отношение соотечественников к его последнему шагу, то хотя бы оправдать его.
"Я вынужден поступить так, иначе оборвется нить, и очень скоро", - объяснял он незримым обвинителям. Они должны были понять его и простить.
О, как тягостно было произносить это слово - "простить". Оно стояло рядом со словом "смерть". Почему-то прощают обычно умирающих. А он не хотел смерти, страх перед нею и заставил его совершить последний шаг.
Страх родился недавно. Прежде его вроде не было. В момент ареста - это официально называлось пленением - он хотел покончить с собой. Не так, как Анами, на коврике, обратясь лицом к императорскому дворцу. Не до церемоний было. Он выхватил пистолет, вернее, расстегнул кобуру, чтобы вцепиться рукой в отдающую холодом, знакомым и всегда ободряющим холодом, рукоятку, но ему помешали. Два дюжих молодца сковали его плечи, и пистолет так и остался в кобуре.
Тогда он пожалел, что попытка уйти из жизни не удалась. В короткую секунду, до невероятия короткую, будущее представилось ему совершенно ясной, пронзительно четкой формулой: борьба за мнимое спасение и мучительный конец. Обязательно конец. Последнее было самым четким.
Когда его вели все те же дюжие молодцы, когда усаживали в машину, серую, дико-серую машину, в нем все еще жила мысль о самоубийстве. Нервным, торопливым взглядом он обегал окружавшие его предметы, отыскивая что-либо, способное прервать жизнь.
Потом желание мгновенной смерти угасло. Угасло, как только началось следствие. Ритмичный, напряженный допрос. Пришлось работать. Работать так, как работали следователи - до усталости, до изнеможения порой.
Он вел счет дням. Вначале запоминал их от момента ареста, затем от первого вызова на допрос. Потом по календарю, что лежал на столе следователя. И еще - по погоде. За окном кабинета следователя шла жизнь и шел счет времени. Менялось что-то: моросил дождь, плыли облака, вспыхивало солнце в скупых прогалинах и даже заглядывало в комнату, падало на ноги арестованного, осторожно касавшиеся цветастого, дерзко-малинового ковра. И тогда он шевелил ими робко, находя что-то приятное в этом наивном движении.
Однажды совсем неожиданно и даже без причины он вдруг ясно представил себе торопливо бегущее время. Его время. И близкую пустоту впереди. Он отшатнулся от этой пустоты, стал искать опору, ощупывая, как в потемках, вокруг себя все и ничего не находя. Инстинктивно потянулся к прошлому. И там, среди нагромождения событий, нашел желаемое. В какой-то счастливый момент оно подвернулось под руку. Он торопливо заслонился находкой, как щитом. Поставил перед собой, отгораживаясь от пустоты.
Вот таким, заслоненным, и увидел его Язев. Рука со щитом была выброшена вперед и отделяла Лоуренса-2 от чекиста. Не давала приблизиться, понять, что там, за седыми волосами, за припухшими веками. Разоружился Доихара? Или это кажущееся умиротворение?
Но щит надо было принять. То, что поведал Лоуренс-2, составляло тайну второго отдела генштаба. Важнейшую тайну. И тайна касалась родины Язева. Его самого касалась.
Когда Доихара изложил все и смолк, несколько смущенный тем впечатлением, которое произвел на чекиста его рассказ, майор вдруг спросил:
- Вам известно, что Маратов убит?
Вопрос был нелепым, неуместным в разговоре, который они начали сейчас. Даже кощунственным в некотором смысле. Доихара открыл тайну, значение которой для советской контрразведки исключительно. Надо уметь пережить удар (да, это удар), и не только пережить, найти в себе мужество признать поражение. А он спрашивал о Маратове. Или не почувствовал удара или просто не оценил важности происшедшего.
Доихара досадливо поморщился:
- Убит во время штурма Дайрена?
- Нет, убит за два дня до взятия города… По приказу генерал-лейтенанта Янагиты…
Вопрос, оказывается, имел отношение к разговору, начатому только что. Янагита Гендзо один из немногих, посвященных в тайну. Ему передал ее Лоуренс-2, как говорится, из рук в руки. Но почему генералу надо было убрать Маратова? Майор что-то путает, соединяет совершенно разные вещи. Вот так терпят поражение не умеющие мыслить.
- Значит, вы не знали об убийстве Маратова? - спросил Язев.
- Нет. В последние дни войны связь с японскими миссиями прервалась. Почти прервалась. Мы с трудом передавали в Маньчжурию приказы, связанные с решением императора о выходе из войны.
- Но то, что Маратов был срочно переправлен из Токио в Порт-Артур, а оттуда в Дайрен, вы могли знать. Это же решалось здесь, в генштабе,
"Нет, контрразведчик мыслит явно не в том направлении. Дался ему этот Маратов!"
- Решали, конечно, в генштабе. Маратов был референтом по русским вопросам, прежде всего - дальневосточным вопросам, и самовольно не мог покинуть Токио. В переброске его на территорию Маньчжурии, видимо, возникла какая-то необходимость…
Голос Доихары звучал ровно, но в нем уже угадывалась нотка раздражения.
- Видимо? Точно вы не можете сформулировать причины?
- Нет, я не соприкасался с теми инстанциями, которые контролировали и направляли Маратова. Последнее время, естественно. Прежде он сотрудничал со мной при разработке некоторых планов…
- Операции "Большой Корреспондент" тоже?
- Большой Корреспондент появился, как я уже сказал вам, сразу после нашего укрепления в Маньчжурии, когда Амур стал пограничной рекой Японии.
- Но операция длилась несколько лет, и последний период Маратов захватил?
- Да.
- И был посвящен в детали всей акции?
- Я не посвящал.
- Другие?
- Другие, наверное… Обязаны были посвятить, поскольку Маратов являлся референтом по Приамурью, а Большой Корреспондент базировался в Хабаровске…
- Значит, Янагита?
- Безусловно.
- И он же приказал ликвидировать Маратова… Тут какая-то нелогичность? Не находите?
Язев понуждал Лоуренса-2 к размышлению. Ненужному сейчас, да и вообще ненужному. Все, о чем говорил советский контрразведчик, лежало за гранью настоящего. Уже проведена черта и, может быть, даже подведена. Подводится, во всяком случае. Следствие в самом разгаре, Ежедневно Доихару возвращают в прошлое. Он устал от этих постоянных прогулок по тропам тридцатых годов. Ему хочется здесь, наедине, избежать анализов прошлого, затушить упрямое любопытство собеседника согласием с ним.
- Нахожу.
Не затухает любопытство - ошибся Доихара.
- Да, явная нелогичность, - продолжает развивать свою мысль Язев. - Так просто не убирают единомышленников, это вы знаете хорошо. Убирают доверенное лицо лишь в том случае, когда возникает опасность раскрытия тайны. Элементарный закон буржуазной разведки.
На серое, испещренное морщинами, как зарубками, лицо Лоуренса-2 набегает волной тень беспокойства. Одна за другой следуют волны, и все мрачнее и тревожнее. Тревога и в глазах. Надо бы смежить веки, заслониться от чужого любопытства, а что любопытство присутствует, нет сомнения. Зачем же иначе эти настойчивые вопросы? Но Доихара не успевает опустить веки, и в узких, как амбразурная щель, просветах Язеву видны тревожные огоньки.
- Тут что-то личное, - сделал предположение Доихара. Ему так удобнее отстраниться от необходимости участия в разгадке тайны.
- Вряд ли, - отбросил легкое решение Язев. - Янагита не скрывал своего приговора, а передал его официально начальнику Дайренской военной миссии. Как приказ. И все сотрудники узнали о нем. Личное тут исключается.
- Вы правы, пожалуй, - снова попытался затушить чужое любопытство Доихара и снова безуспешно.
Язев торопливо подхватил согласие своего собеседника:
- Вот и получается, что Янагита убирает Маратова с определенной целью и цель эта связана с акцией "Большой Корреспондент".