Сердар поспешно открыл ее и, изучив с большим вниманием содержимое, пробормотал, словно обращаясь к самому себе:
- Я так и думал!
В коробке лежала половинка двойного кольца с датой, а под ним маленькая пергаментная ленточка, на которой знакомой ему рукой было написано: "Memento!" ("Помни!")
- Эдуард Кемпбелл, - сказал Покоритель джунглей серьезно и торжественно, - благодарите сэра Джона Ингрэхема за то, что ему пришла в голову мысль прибегнуть к этому святому для меня воспоминанию, во имя него я готов на все. Клянусь вам честью сделать все, что в человеческих силах, чтобы спасти вашего отца.
Безумный крик нежданной радости был ответом на эти слова, и молодой англичанин бросился к ногам Сердара, смеясь, плача, жестикулируя, словно безумный, целуя его колени.
- Довольно, успокойтесь, - сказал Покоритель джунглей, поднимая его, - и оставьте вашу благодарность для сэра Джона. Только ему вы будете обязаны жизнью вашего отца, если мне удастся спасти его. За мной есть один долг, и от вас мне не надо никакой признательности. Напротив, это я должен благодарить вас за то, что вы предоставили мне возможность расплатиться. Позже вы поймете мои слова, пока же я не могу сказать вам ничего больше. Итак, слушайте меня. Вы пойдете со мной, так как мой выкуп, то есть жизнь вашего отца, я вручу вам.
- Но я не один. Моя сестра Мэри, у которой хватило мужества сопровождать меня, ждет на французском пакетботе.
- Очень хорошо. Чем многочисленнее будет наш караван, тем лучшим прикрытием это будет для наших планов. Вам придется строго следовать моим указаниям. Возвращайтесь на "Эриманту", которая завтра отправится в Пондишери. В этом городе вы и будете ждать меня, я прибуду туда самое позднее через две недели. И поскольку никто не должен подозревать о вашем родстве с комендантом Хардвара, вам следует изменить имя и взять фамилию матери, которая, как вы мне сказали, француженка.
- Это уже сделано, так как сэр Джон, наш покровитель, понял, что мы не сможем попасть в Индию, охваченную революцией, ни как англичане, ни как дети майора Кемпбелла, которому последние события создали ложную репутацию, я в этом уверен. Поэтому в списке пассажиров "Эриманты" мы записаны под именем нашей матери.
- Как ее зовут?
- Де Монмор де Монморен.
- Вы сын Дианы де Монмор де Монморен! - воскликнул Сердар, поднеся и прижав руку к груди, словно он боялся, что у него разобьется сердце.
- Да, нашу мать действительно зовут Дианой. Откуда вам это известно?
- Умоляю, не задавайте мне вопросов, я не смогу вам ответить.
Затем, подняв руки к небу в восторженном порыве, он воскликнул:
- О божественное провидение, те, кто не верит в тебя, ни разу не испытали на себе мудрость и неисповедимость твоего промысла. - Снова обернувшись к юноше, он долго смотрел на него, говоря с самим собой.
- Как он похож на нее… Да, это ее черты, ее прелестный рот, ее большие ясные глаза, ее честный и чистый лоб, который ни разу не замутила дурная мысль… А я ничего не знал! Но уже более двадцати лет, как я покинул Францию, проклинаемый всеми, изгнанный, словно чумной. Ах! Я уверен, что она-то никогда меня не обвиняла… И у нее уже такие большие дети! Сколько тебе лет, Эдуард?
- Восемнадцать.
- А твоей сестре? - продолжал Сердар, не заметив, что обращается к юноше на "ты". Но теперь в его голосе звучали нотки такой нежности, что тот не обиделся.
- Мэри еще нет четырнадцати.
- Да-да… Ты говорил мне, что твой отец не мог отдать приказ о расстреле? Теперь я тебе верю, я слишком хорошо знаю Диану, ее высокие понятия о чести, она никогда бы не вышла замуж за человека, способного на подобные зверства. Я не только спасу, но и защищу твоего отца. Я объявлю всем, что он невиновен, и когда заговорит Срадхана, когда Покоритель джунглей скажет: "Это так!", кто посмеет опровергнуть его слова? О, благодарю тебя, Господи, благодарю! Отпущенные тобой добро и справедливость с лихвой возмещают все испытания.
Волнение, пережитое Сердаром, было слишком велико. Ему надо было успокоиться, прогуляться. Он вышел и, несмотря на зловещее тявканье шакалов и вой леопардов, которые время от времени слышались неподалеку, принялся расхаживать по небольшой площадке, устроенной перед башней. В голове его бродили мысли и воспоминания, которые заставили его совершенно забыть о нынешних опасностях.
От размышлений его отвлек Рама-Модели, который подошел к нему и, взяв за руку, сказал уважительно, но твердо:
- Сахиб, часы идут, время не ждет. Бобу Барнетту, возможно, нужна помощь. Мы должны до рассвета покинуть горы, иначе нас окружат. Надо быстро принять решение. Мы не можем больше терять ни минуты.
- Ты прав, Рама, - ответил Сердар, - нужно исполнить свой долг. Но какой необыкновенный день! Позже ты все узнаешь, ибо мне нечего скрывать от лучшего и самого верного друга.
Вдвоем они вернулись в башню. Сердар дал последние указания юному англичанину. Но как изменился его тон!
Можно было подумать, что это говорит самый нежный и любящий родственник.
Было условлено, что младший брат Рамы, Сива-Томби, будет находиться при Эдуарде в качестве спутника и проводника и не расстанется с ним. После бесконечных наставлений и просьб оберегать брата и сестру во время их путешествия в Пондишери Сердар вновь вернулся к заботам и грандиозным планам, которым он посвятил свою жизнь. Поэтому он объявил тому, кто для окружающих должен был стать теперь графом Эдуардом де Монмор де Монмореном, что пришло время расставания.
Вместо того чтобы просто протянуть ему руку как джентльмену, с которым он только что познакомился, Покоритель джунглей раскрыл ему объятия, в которые молодой человек бросился с неподдельной горячностью.
- Прощай, дитя мое, - сказал ему Сердар, и голос его прозвучал растроганно, - прощай, и до встречи в Пондишери…
Двое мужчин проводили Эдуарда и Сива-Томби до первых возделанных полей, чтобы защитить их от неприятных встреч. Доведя их до дороги между Пуант-де-Галль и Канди, где они уже не рисковали встретиться с хищниками, Сердар и Рама расстались с ними и изо всех сил поспешили к Нариндре и Сами, ожидавшим их возле озера Пантер, чтобы вместе отправиться на поиски генерала.
Глава IV
Что случилось с Барнеттом. - Охота в джунглях. - Грот. - Атака носорога. - Бесполезные призывы на помощь. - Битва Ауджали в джунглях. - Спасен!
Пока Сердар и Рама-Модели, ничуть не остерегаясь опасных гостей, которые могли им встретиться, карабкаются по крутым склонам Соманта-Кунты, вернемся немного назад и выясним, какие же причины так надолго задержали Боба Барнетта вдали от его друзей.
Несмотря на всю свою беззаботность, генерал все же не стал бы умышленно причинять им такое смертельное беспокойство, и мы увидим, что в одиночку он не мог выбраться из того ужасного положения, в которое попал, сам того не желая.
Когда он получил от Сердара разрешение поохотиться, доставившее ему, как мы видели, столько радости, у него было твердое намерение ни в коем случае не увлекаться преследованием крупных животных - буйволов, кабанов, оленей, которые могли бы завлечь его слишком далеко. Он решил убить одного-двух зайцев и парочку индюшат, преследуя цель сугубо практическую - несколько разнообразить неизменное меню Нариндры и Сами, которое, как нам известно, состояло из рисовых галет и кофе, подслащенного сахарным сиропом. Подобная пища, говорил генерал, годится разве что для птиц и привыкших к ней индусов.
Будучи опытным охотником, которому достаточно только бросить взгляд, чтобы по рельефу местности и характеру растительности определить, с какой дичью ему придется иметь дело, Боб Барнетт сразу приметил в низовьях долины ковер из водяного мха и тростника, который всегда указывает на наличие болота. Со свойственной ему остротой мышления он пришел к выводу, что там, где есть болото, должна водиться и всякая водяная дичь. В восторге от такого умозаключения он уже представлял себе с полдюжины уток, нанизанных вместе с жирными болотными куликами на вертел и предназначенных на сегодняшний ужин.
Осуществить эту сладкую гастрономическую мечту было легко, так как перепончатолапая братия спокойно живет и кормится в болотах Цейлона; местные жители на нее не охотятся и не употребляют ее в пищу. Она водится там в таком изобилии, что достаточно нескольких выстрелов, чтобы раздобыть ее в нужном количестве.
По дороге великолепный заяц имел неосторожность выскочить на поляну в тридцати шагах от Боба, который уложил его с быстротой молнии и, сунув зайца в ягдташ, продолжил путь к тому месту, где он предполагал найти дичь и которое находилось в глубине долины. Поначалу ему встретился ряд небольших плато, облегчивших ему дорогу. Но постепенно спуск усложнился, и ему пришлось, закинув карабин за плечо, хвататься за ветки деревьев и стволы бамбука, чтобы не оказаться внизу раньше времени. Насколько хватало глаз, перед ним простирались бесконечные леса, чья волнистая линия отмечала все извивы рельефа. Они тянулись до самого прохода в Анудхарапур, который с восточной стороны оканчивался своеобразным цирком, окруженным недоступными обрывами. Выйти оттуда можно было либо через этот проход, либо взобравшись по тому откосу, по которому спускался Барнетт.
Этот участок местности, имеющий форму сильно вытянутого параллелограмма, насчитывает всего от четырех до пяти лье в ширину, но тянется от Соманта-Кунты до развалин древнего Анудхарапура, построенного при выходе из огромной котловины, заполненной зеленью, окруженной почти вертикальными горами, тянущимися примерно на 16 лье. Чтобы спуститься в котловину или выйти из нее, надо воспользоваться тем единственным проходом, о котором мы только что упомянули, так как подъем по склону, избранному Барнеттом для спуска, требовал такой осторожности и такой физической силы, что его едва ли можно было считать дорогой.
Казалось, природе угодно было создать здесь заповедник для хищников, чтобы они могли спокойно жить и размножаться, не потревоженные человеком. Для тысяч тигров, леопардов, черных пантер это было излюбленное место обитания: отсюда, с крутых склонов, они устремлялись ночью вниз и взимали дань со стад местных жителей, когда охота на оленей, кабанов, пекари и мелкую дичь - зайцев, диких коз и т. п. - бывала неудачной. Здесь жили также большие стада диких слонов, чьи владения простирались до озера Кенделле в провинции Тринкомали. Там водилось несколько пар больших индийских носорогов, которые в изобилии населяли Азию в конце третичной эпохи, а ныне почти совсем исчезли. И виной тому, быть может, не столько изменившиеся условия жизни на земном шаре, сколько война, объявленная носорогу человеком, ибо ничто не могло бы помешать его размножению в джунглях и бескрайней глуши Индии и Цейлона.
Именно в этом месте, которое невозможно было пересечь, оставшись невредимым, месте, откуда, по словам Рама-Модели, не вернулся ни один охотник, именно здесь Барнетт решил предаться любимому развлечению. Через два часа, после усилий и упражнений, достойных гимнаста, генерал наконец спустился в низину.
- God bless me! - воскликнул он, подняв голову и озирая проделанный им путь. - Как же я теперь поднимусь наверх?
Но эта мысль не остановила его, и он поставил себе целью дойти до болота, которое он увидел с плато. Болото было окружено высоким тростником и бамбуком, поэтому Боб смог добраться до его берегов, не потревожив укрывшихся там многочисленных гостей.
Едва бросив взгляд сквозь густую листву, он был очарован. Тучи уток-мандаринок, золотистых ржанок, куликов резвились, щипали короткую болотную траву, не подозревая о его присутствии. И вот несказанная радость для гурмана: в уголке безмятежно, с довольным, сытым видом отдыхала целая стая гигантских уток, которые превосходят своими размерами обычного гуся, из-за своего сочного, вкусного мяса они получили в Индии прозвище уток-браминов.
Дрожа, словно охотник-новичок, Боб Барнетт загнал в ствол карабина патроны №3. Он посчитал их достаточными, учитывая малую дистанцию, на которой находились его жертвы, - не более 30–40 метров, и, растянувшись на земле, чтобы ружье располагалось горизонтально, тщательно прицелился в самую гущу стаи. Из воды высовывались только головы и шеи уток, они были столь неподвижны, что походили на кегли, воткнутые в тину.
Он выстрелил, и свершилось чудо, объясняемое, несомненно, тем, что эти птицы никогда не слышали выстрелов. Вместо того чтобы тут же взлететь и укрыться где-нибудь подальше, стая, спутав шум выстрела с шумом грома, столь частого на Цейлоне, где и дня не проходит без грозы, ограничилась тем, что оторвалась от своих занятий, посматривая по сторонам, но не проявляя, впрочем, чрезмерного беспокойства.
Но когда Барнетт, раздвинув листья, показался на краю болота, чтобы посмотреть, насколько удачен был его выстрел, началось невообразимое: раздался оглушительный крик, хлопанье крыльев, и все птицы, большие и малые, разом поднялись и опустились в сотне метров от прежнего места.
Боба ожидал триумф: семь убитых уток-браминов покачивались на поверхности болота, а три другие, тяжело раненные, бились в траве, куда они сумели уползти, тщетно пытаясь спастись бегством. Прикончить их и подобрать остальных было минутным делом, так как в этом месте болото было неглубоким.
Имея в ягдташе зайца и десять гигантских уток, Барнетт был нагружен до отказа. Поскольку ему не приходилось рассчитывать на то, что он сможет подняться на Соманта-Кунту со всей этой добычей, Боб не мог не пожалеть о том, что придется расстаться с некоторыми из этих великолепных экземпляров. Внезапно ему пришла в голову замечательная идея: солнце стояло еще высоко над горизонтом, а упражнения, которыми он вынужден был заняться в дороге, пробудили у него зверский аппетит. Его желудок уже давно позабыл об утренних галетах. Если бы он зажарил двух чудесных уток, у него вполне хватило бы сил с ними расправиться. К тому же тогда не пришлось бы выбрасывать их или тащить на себе.
Решение было быстро принято, и Барнетт счел долгом найти подходящее местечко, дабы предаться деликатному гастрономическому действу. Связав добычу высохшей лианой, он пошел вдоль подошвы горы и скоро набрел на естественный грот, уходивший под землю между двумя остроконечными скалами, которые, казалось, выточила рука человека.
Барнетт вошел внутрь с карабином наготове, чтобы удостовериться, что пещера не служила днем убежищем какой-нибудь пантере. Дно грота метров через двадцать резко уходило вниз, превращаясь в узкий проход высотой примерно в метр, глубиной метров в пять, который обрывался Тупиком. Глаза Боба постепенно привыкли к темноте, и он убедился, что в гроте никто не скрывается. Хищники, кстати, естественным убежищам, встречающимся в скалах, предпочитают густые лесные кустарники.
Барнетт вернулся к входу в пещеру, сложил костер из хвороста, разжег его, затем ощипал, выпотрошил и опалил по всем правилам кулинарного искусства двух самых нежных и молодых уток, нанизал их на деревянный вертел, который подвесил над огнем на двух рогульках.
Птицы, проведшие свои дни в довольстве, были покрыты замечательным слоем жира, по цвету напоминавшего свежее сливочное масло, смотреть на него было одно удовольствие. Утки начали медленно зарумяниваться под бдительным оком Барнетта, который следил за ними, облизываясь с невероятной серьезностью.
Впервые с тех пор, как нога его ступила на землю Цейлона, прославленному генералу предстоял наконец обед, достойный христианина, который позволил бы ему забыть безвкусные галеты Нариндры.
Минута, когда опытный повар должен с быстротой молнии извлечь из огня свое творение, приближалась, и Барнетт, который собрал по дороге несколько лимонов с очевидным намерением усовершенствовать свой шедевр, любовно выжимал лимонный сок, поливая им уток. Их кожа постепенно покрывалась пузырьками, без которых, как считает Брейа-Саварен, жаркое не может считаться удавшимся. Вдруг послышался необычный шум, отвлекший генерала от его занятия. Казалось, что валежник и кусты трещат под чьей-то тяжелой поступью.
Но прежде чем Барнетт успел сообразить, что происходит, шум стал нарастать с тревожной быстротой, и вдруг огромный носорог появился между двух скал у входа в пещеру, где генерал расположился, чтобы ветер не слишком раздувал огонь и не мешал правильному приготовлению жаркого.
Эта предосторожность, свидетельствовавшая о немалом кулинарном опыте, оказалась роковой. Когда Барнетт увидел страшного гостя, он понял, что ему некуда бежать.
Боб был храбрым человеком и не раз доказал это. Несмотря на дрожь ужаса, охватившую его при этом внезапном появлении, он не потерял головы. Но именно благодаря своему хладнокровию он сразу понял, что погиб безвозвратно.
Тем не менее он тут же схватил лежавший рядом карабин, с молниеносной быстротой заменил вставленный туда охотничий патрон другим, с конической пулей со стальным наконечником, и в два прыжка оказался внутри грота.
Носорог был удивлен не меньше, увидев странное существо, преградившее ему путь в жилище. Он слегка поколебался, не зная, что предпринять, затем, издав ужасающий рев, бросился вперед, наклонив голову. Но Барнетт, предвидя эту атаку, быстро забрался в узкий проход, которым заканчивался грот и куда не мог проникнуть его огромный противник. К несчастью, чтобы залезть туда, ему пришлось встать на колени, при этом он уронил карабин и не сумел поднять его, так как носорог был уже рядом. Когда Боб, добравшись до конца туннеля, обернулся, то задрожал от страха: носорог засунул в туннель голову, и она находилась в пятидесяти сантиметрах от Барнетта. У Боба не осталось другого оружия, кроме револьвера, но он быстро понял, что воспользоваться им не придется.
Носорог - одно из глупейших созданий на свете. Просунув в туннель голову, он никак не мог понять, что тело его туда не пройдет. В течение долгого времени он оставался на месте, неистовствуя и упорно пытаясь завладеть добычей, которая была так близка.
Боб хотел было избавить носорога от этого наваждения, выстрелив в него из револьвера. Револьвер был большого калибра и смог бы оказать на животное определенное воздействие. Но в ту минуту, когда Боб решился выстрелить, внезапная мысль пришла в голову. Пуля, будучи безобидной для тела гиганта, могла сразить его наповал, попади она через глаз в мозг. В каком ужасном положении оказался бы тогда Барнетт! Его завалило бы в узком проходе, где едва можно было повернуться, огромной тушей в пять-шесть тонн, сдвинуть которую было нельзя. Его ожидала бы мучительная смерть от голода рядом со зловонным, разлагающимся телом.
Все взвесив, Боб пришел к выводу, что в сложившейся ситуации он с уверенностью мог рассчитывать на то, что рано или поздно носорог устанет и что, во всяком случае, голод, укрощающий самых свирепых зверей, заставит его отправиться на поиски пищи.