– Я долго глядел – не было никого.
– Добро. Дальше давай.
– В большой башне – свет. Наверху. В караулке у крыльца тоже охрана. Сколько – не знаю. Видел одного – отлить выходил. Он того… это…
– Чего – "того"?
– Грозинчанин. Из драгун. Шитье на жупане.
– Ясно… – протянул Меченый.
– Дело ясное, что дело темное, – шепотом, едва слышно, буркнул Хватан.
– Ух, я тебя! – сверкнул глазами сотник, но больше ругаться не стал – понимал: от волнения парень несет невесть что. Одно дело – по заданию берестянского полковника в Выгов ехать, а другое дело – нападать на фольварки местных шляхтичей. След вообще-то сюда привел, но полной уверенности, что Ендрека держат именно в этом замке, а не увезли, к примеру, дальше, у пана Шпары не было, да и быть не могло.
Бутля откашлялся. Его, в отличие от молодого порубежника, от волнения морозило.
– Ну что? Во имя Господа?
Пан Войцек сотворил знамение:
– Господь с нами, кто же на нас? Разделились, как раньше договаривались. Пошли потихоньку. Голов без нужды не рубить, а то знаю я вас, разбойники уховецкие.
Грай кивнул и пошел вперед, на ходу разматывая веревку с крюком на конце. Стены замка хоть и не слишком высокие, а запросто не перелезешь.
Даник и Самося направились следом за ним. Их задача – ждать под стеной и с арбалетами прикрыть отступление.
Неуловимо для стороннего глаза бойцы пана Войцека растворились в окружающей имение пана Адолика Шэраня тьме.
* * *
Ендрек осторожно покачал языком передний зуб. Резец шатался, но выпадать вроде не думал. Сволочи, врезали что надо. Верхняя губа, тоже принявшая удар драгунского кулака, напухла и сильно щипала. Сильно, но не сильнее, чем щемила душа. Получить кулаком по морде, а сапогами – под ребра. И от кого же? Убегая от малолужичан, нарвался на своих, на сторонников князя Жигомонта, и первое, что схлопотал в награду, – тумаки.
Пойманного в лесу студиозуса никто и слушать не захотел о злоумышлениях уховецкого князя. Богато одетый шляхтич – не иначе князь – просто расхохотался ему в лицо. Второй, с лицом более добрым и мягким прищуром серых глаз, покивал в ответ на торопливую бессвязную речь. Покивал и брезгливо махнул рукой челядинцам – уберите, мол.
Ендрек попытался вырваться из сильных рук прислуги, да где там… Приложили пару раз по зубам – аж искры из глаз посыпались; когда упал – добавили по ребрам сапогами, а потом скрутили и бросили поперек седла.
В замке, который парень так и не сумел разглядеть, его поместили в крохотную каморку, едва ли больше собачьей конуры – два шага на два – и потолок не дает выпрямиться в полный рост, заперли дверь, прогрохотали коваными подошвами по коридору и… И все. Забыли. Словно и не спасали его от водяниц. Словно не били, срывая на навязчивом студиозусе невесть откуда взявшееся раздражение. Был человек, и нет человека.
Сколько времени Ендрек просидел в кромешной темноте, он не знал. Вернее, не мог понять. Может, полдня, а может, и несколько дней.
Сперва тьма и тишина казались невыносимыми. Как ни напрягай слух, как ни пучь глаза – ничего. Потом чувства обострились, будто сталь на оселке. Стали различимы шорохи – то ли мокрица по стене проползла, то ли вода сбегает по сырой кладке. Откуда-то издалека донеслись звонкие удары капель о натянутую шелковым платом поверхность воды.
Да и темнота стремительно теряла свою насыщенность, серела, рассеивалась.
Заметив в противоположном углу камеры едва различимый силуэт худой бабы с растрепанными волосами, Ендрек похолодел от страха. Что еще за шутки? Откуда? Почему здесь? Незнакомка медленно повернула к медикусу остроносое костистое лицо. Ее глаза светились бело-голубым призрачным сиянием. Ендрек вздрогнул и с трудом сдержал клацанье зубов.
Неужто сама Мара-Смерть по его душу заявилась?
Мара смотрела на обливающегося холодным потом парня долго. Нескончаемо долго. Ни одна черточка не дрогнула на ее лице. Будто не кожа это вовсе, а кованная из тонкого железа маска.
Когда Ендрек уже успел попрощаться с жизнью, Смерть покачала головой и произнесла сиплым высоким голосом:
– Нет. Не мой. Пока не мой…
И исчезла.
Тут же в коридоре загрохотали сапоги, и в каморку ворвались охранники.
Ошалевший от пережитого ужаса Ендрек не то что не сопротивлялся, а даже не пытался заговорить с ними.
Может, и к лучшему. Обошелся без лишних тумаков…
Его приволокли – именно приволокли, ибо ноги студиозуса с трудом подчинялись хозяину – в ярко освещенную комнату и сноровисто распяли на деревянной раме. Локти и запястья, колени и щиколотки оказались в прочных кожаных петлях. Ремни широкие – вырваться не вырвешься, но и не повредишь ничего, пытаясь освободиться. Голову поперек лба тоже охватили ремнем и плотно притянули затылком к гладкой деревяшке.
Сопротивляться Ендрек не смог бы, даже если бы захотел.
Двое тюремщиков (или палачей?) действовали ловко и слаженно, показывая многолетнюю выучку. У одного – невысокого и крепкого, как гриб-боровик, – проваленное переносье навевало навязчивые мысли о съедающей его дурной болезни. Второй уродился настоящим великаном. Куда там побитому сотником Войцеком леснику! Просто человек-гора. Ноги толщиной с туловище студиозуса, грудная клетка, не уступающая лошадиной, шея, плавно переходящая в голову. На лице силача застыла глуповатая улыбка, но маленькие прищуренные глазки смотрели цепко и не обещали жертве ничего хорошего при попытке сопротивления.
Великан, которого напарник назвал нехитрым прозвищем – Кумпяк, взялся за свисающую откуда-то из-под потолка цепь, крякнул, подналег, и Ендрек ощутил, что взмывает вверх вместе с прочной рамой. Вскоре он оказался подвешенным горизонтально, лицом вниз над широким деревянным столом, поверхность которого покрывал сложный рисунок. Приглядевшись, медикус сумел разобрать сплетение отрезков и дуг. А когда понял, что именно видит, похолодел еще больше, чем при виде Мары-Смерти.
Как и всякий лужичанин, рожденный через много лет после Северной войны, Ендрек чтил закон о Контрамации, да и к любому волшебству, в сущности, относился с бессознательным подозрением. А столкнуться с запрещенным, подпольным чародейством вот так – нос к носу… Это уже слишком.
На столе была начертана магическая гексаграмма – довольно редко используемый реестровыми чародеями инструмент. Обычно они предпочитали пользоваться одной лишь силой духа, без предварительной подготовки. Но старинные книги сообщали, что вспомогательные рисунки – пентаграммы, гексаграммы и додекаграммы – могли усиливать мощь волшебства в разы, если не в десятки раз.
– Стой, стой, Кумпяк… – Безносый суетливо обежал вокруг стола и помог товарищу закрепить конец цепи на нарочно для этого вбитой в стену скобе. На речных судах, а Ендрек насмотрелся на них немало, путешествуя в Руттердах и обратно, такие называют киповыми планками.
В приоткрытую дверь, стремительно перешагнув порог, ворвался плечистый мужчина в темно-синих штанах, заправленных в высокие кавалерийские сапоги, и распоясанной рубахе, отделанной на вороте и манжетах золотой тесьмой. Глянул, выпятив тяжелую челюсть, на подобострастно согнувшегося Безносого.
– Так годится? – с трепетом в голосе проговорил тюремщик.
– Пойдет, – коротко бросил вошедший, и Безносый с Кумпяком просто расплылись, будто бы услышали обещание щедрой награды. – Все готово?
– Готово, пан чародей, готово…
Ендрек понял, что сбываются самые худшие предположения касательно его дальнейшей участи. Еще чуть-чуть, и он станет непосредственным участником, если не главным действующим лицом какого-то ужасного магического ритуала и останется в живых или нет – зависит только от милости Господа.
Волшебник отвернулся к стене, проверяя выставленные на полках предметы. Очевидно, магические талисманы. Точнее Ендрек сказать не мог, поскольку широкая спина чародея скрывала все надежнее глухого ставня.
"Побойтесь Господа, пан чародей", – хотел выкрикнуть студиозус, но вместо слов из его пересохшего горла вырвалось лишь жалкое блеяние.
Колдун обернулся, раздраженно посмотрел на него, а потом недовольно – на помощников.
– Сей же час поправим, – согнулся в подобострастном поклоне Безносый, а его товарищ-великан без лишних разговоров затолкал Ендреку в рот провонявшую пылью, прогорклым жиром да еще пропитанную чем-то непонятным, но исключительно мерзким на вкус тряпку. Представив только, чего он наглотается, медикус едва не зашелся в приступе рвоты, но его отвлекло новое действующее лицо – тот самый сероглазый шляхтич с ощутимым великолужичанским выговором, который сопровождал грозинчан ночью в лесу.
Пан Юстын Далонь вошел, остановился посреди комнаты, чуть смущенно огляделся по сторонам.
– Давай, давай, пан, заходи, – басовито прогудел чародей. – Раньше сядешь, раньше выйдешь, как шутят каторжане в Угорских карьерах мраморных.
– Полно тебе, пан Мржек, – вздохнул Далонь. – Судьба королевства в твоих руках, а ты все зубоскалишь…
Мржек!
Ендрек не раз слышал это имя от сотника Войцека Шпары, от Хватана и Грая и справедливо полагал, что подобному зверю в человечьем обличье не место среди добрых жителей Прилужан. Ну и побаивался, само собой. А тут вдруг угодил палачу в лапы. Живым и накрепко спеленатым…
Видно, Мара таки ошиблась. Подаст она сегодня угол красного платка студиозусу, и пойдут они рука об руку в широкие льняные и пшеничные поля, в густые еловые чащобы. Пойдут долгой, плотно утоптанной дорогой и будут шагать, пока не предстанут к престолу Господа…
– Экий ты серьезный, пан Юстын, – хмыкнул Мржек. – Никак боишься?
– Да, я боюсь, – твердо отвечал Далонь. – Но ради великого дела, дела Золотого Пардуса, я смогу задавить свой страх, загнать его глубоко-глубоко…
– Ясно. Можешь не продолжать… – Чем-чем, а учтивостью чародей не отличался. – Все это мне знакомо: "Нам нет числа, сломим силы зла. Да, Жигомонт!" Треп, да и только.
– Да как ты можешь?! – возмутился терновский князь. – Ведь и тебя, пан Мржек, старая власть не баловала!
– Это тебя она не баловала, пан Юстын. А за мной охотилась. По сей день в Уховецке за голову Мржека Сякеры награду отсыпать обещают – две сотни монет серебром. А только веры, что новая власть лучше будет, у меня нет. Ну нет, и все тут! Борюсь я не за Жигомонта, а против Януша. Ненавижу всех князей малолужичанских. Ясно тебе, пан Юстын?
Далонь не нашелся что ответить. Нет, сперва он собирался. Даже воздуха в грудь набрал. Но потом как-то сник, опустил плечи и понурил голову.
– Вижу, ясно, – подвел черту Мржек. – Скидай жупан, пан Юстын, укладывайся. – Он указал приглашающим жестом на стол с намалеванной гексаграммой.
Князь решительно расстегнул богатый жупан из тонкой шерсти с куньей оторочкой, не скрывая брезгливости, сбросил его на руки подоспевшему безносому. Оперся ладонью о толстые дубовые доски и вскарабкался на стол.
– Укладывайся, укладывайся, пан Юстын, – продолжал руководить чародей. – Не бойся ничего. Хоть твоя жизнь и в моих руках, но я-то на стороне Золотого Пардуса… пока что… – Мржек зловеще улыбнулся. – Ложись под этим хлюпиком, как договаривались. Лицо в лицо, руки под руки… Чтоб ни капли крови не пропало.
Услышав про кровь, Ендрек напрягся, попытался вырваться из стягивающих его тело ремней. С таким же успехом можно было пытаться приподнять, подперев плечом, замок. Только в глазах потемнело да голова закружилась. И то не понять – от натуги или от страха.
– Готов, пан Юстын? – Мржек занял место в ногах раскинувшегося на столешнице крестом князя. – Тогда начнем, пожалуй. Давай, Грасьян.
Безносый, у которого вдруг обнаружилось красивое и даже изысканное имя, принялся расставлять по углам гексаграммы те самые предметы, чью исправность проверял совсем недавно чародей. Брусок серого, слабо поблескивающего металла; широкая чаша из желтой глины, наполненная водой; круглый сосуд с узким длинным горлышком – работа зейцльбержских стеклодувов; черная, рассыпчатая земля в платке из отбеленного полотна; плошка с земляным маслом, которое после того, как безносый высек искру, загорелось красным, слегка коптящим пламенем. Последней легла неструганая деревяшка, похожая больше всего на выкопанный в лесу корешок.
Мржек последний раз оглядел приготовления и поднял обе руки вверх, призывая к тишине.
Кумпяк застыл, положив ладонь на цепь, что удерживала раму с распятым Ендреком, а Грасьян занял место в изголовье пана Юстына – прямо напротив Мржека, глаза в глаза. В руках безносый держал широкий, плавно изогнутый нож с глубоким кровостоком, и последние слова чародея не оставляли места для сомнений в его предназначении.
Колдун закрыл глаза и запел, не разжимая губ. Голос его напоминал низкое, басовитое гудение шмеля на лугу конюшины. Он то становился громче, то стихал до предела слышимости. Постепенно в ритме чародейской мелодии заплясал красный огонь в плошке, замерцал металлический брусок (а может, он только отражал подвижные язычки пламени), пошла рябью вода в чаше.
Ендрек ощутил, как начали покалывать кончики пальцев, словно руку во сне отлежал, а теперь кровь возвращается в самые тоненькие сосуды. Дальше – больше. Покалывание распространилось по предплечьям и достигло локтей. После – ключиц. Волны холодка – не противного, а, напротив, даже бодрящего, закружились в животе и под грудиной. Еще немного, и колдовской жар охватил студиозуса целиком.
Что делал Мржек?
Об этом Ендрек мог лишь догадываться.
Скорее всего, он собирал энергию стихий – расставленные по углам гексаграммы предметы, видимо, играли роль точек концентрации магических сил – и вливал ее в парня. Насыщал его кровь магией, как рапа насыщается солью, до предела, под завязку, с тем чтобы выплеснуть их – и кровь, и силу волшебства – на замершего и, похоже, переставшего даже дышать пана Юстына.
Медикус уже не помышлял о сопротивлении. Его тело само собой вошло в ритм завораживающей мелодии, выпеваемой Мржеком. Пульс стучал в висках церковным перезвоном колоколов…
Или этот шум и звон доносятся снаружи, из-за закрытой двери?
– Грасьян! Давай!!! – резкий окрик Мржека вмиг разрушил очарование волшбы.
Безносый замахнулся ножом. Ендрек хотел зажмуриться, но не успел.
С треском, с грохотом вылетела тяжелая дверь. Ударила краем чародея по колену. Он зарычал, как разбуженный среди зимней спячки медведь, и отпрыгнул в угол.
А в свободный дверной проем кубарем вкатился человек. Свет масляных ламп отразился от нашитых на кожаный жак стальных блях. Из-под низко надвинутой на глаза шапки виднелся лишь крючковатый нос и седой чуб. Еще лежа на полу, нападающий широко размахнулся тяжелым трехгранным мечом, и быть бы колдуну без обеих ног, если бы он оставался на прежнем месте.
– Мрыжек? Сука! – заорал человек с мечом, и Ендрек, к своему удивлению, узнал голос дядьки Хмыза.
Чародей если и удивился, то не подал виду. С его ладони сорвался огненный шар размером с кулак и ожег успевшему все же отпрянуть гусару плечо.
– Закончи, Грасьян! – выкрикнул Мржек, сводя пальцы рук перед грудью.
Следом за Хмызом в высоком прыжке в комнате очутился сам пан Войцек Шпара.
Взмах острой сабли, и безносый, выронив нож, захрипел, задергался и, зажимая разрубленное почти до позвонков горло, повалился на пана Юстына.
Терновский князь завизжал, словно его обдали кипящим маслом, и выгнулся на столе, упираясь в доски затылком и пятками. Раньше студиозус видел такое только у припадочных.
Колдун зарычал, сцепив до хруста зубы, и Ендрек понял, что сейчас на его спасителей обрушится какое-то ужасное колдовство. И тогда хорошо, если останется в живых один лишь разбушевавшийся чародей.
Видно, о том же подумал и Меченый. Следующий удар он предназначил волшебнику.
Мржеку пришлось уклоняться.
– Кумпяк!
С этим криком чародей пригнул голову и отступил еще дальше – в затемненный угол, куда не доставали отблески светильников.
Когда, в какой миг на помощь Войцеку пришли Хватан и пан Юржик, Ендрек не заметил.
Безоружный верзила заслонился тяжелой лавкой от удара порубежника. Отмахнулся, словно держал в руках легкий кол из плетня, и выбил саблю из рук пана Бутли.
В воздухе стоял смрад паленой кожи, острый запах свежепролитой крови и чад земляного масла.
На столе бился в судорогах Юстын Далонь, а рядом, вцепившись скользкими от крови пальцами в угол стола, испускал последний дух Грасьян.
– Мржек! Убью!!! – Из-под мелькающей сабли пана Войцека летели щепки.
Кумпяк медленно отступал, прикрываясь скамьей.
Пан Юржик нагнулся, поднял саблю и схватил Хмыза за полу куртки:
– Скорее, отцепляй его.
– Пригнись, сотник!!!
Гапей-Тыковка поднес к плечу приклад арбалета.
Меченый упал на одно колено.
Щелкнула тетива, и бельт с глухим чпоканьем вошел Кумпяку в глаз.
Пан Войцек прыгнул с корточек, распрямляясь не хуже той же тетивы, и в полете пнул чародейского подручного в середину груди.
– Где? Где Мржек?!! – достиг ушей Ендрека его исполненный разочарования крик.
– Ушел… Вот сука такая… – протянул Гапей, прилаживая к арбалету "козью ногу".
Студиозус увидел, как пан Юржик вцепился в край его рамы двумя руками и, упершись в край стола, качнул ее на себя.
Хмыз с громким "хэканьем" обрушил кончар на примотанную цепь.
– Что ж ты творишь, балбес! – Бутля не устоял на ногах, когда освобожденная рама вместе с привязанным Ендреком навалилась на него сверху.
Они рухнули разом.
Студиозус близко-близко различил выпученные глаза шляхтича и распяленный криком рот:
– А, растудыть твою, Хмыз!
– Быстрее! – это уже голос сотника.
Сильные руки, кажется, это были Хватан и Хмыз, подняли раму.
Стонущий пан Юржик перевернулся на живот.
С веселым вжиканьем сабля Хватана перерубила связывающие медикуса ремни.
– Учись, студиозус, дрын мне в коленку!
Ендрек не успел ни поблагодарить, ни даже оглядеться. Его подхватили под руки и потащили по полутемным коридорам. Где-то в стороне слышалось звяканье железа о железо.
– Не печалься, пан сотник, – обернулся Хватан к прикрывавшему отход Войцеку. – Кто ж знал про дверь потайную?
– Ничего, я его еще достану…
– Сзади!!! – Снова щелкнул арбалет Тыковки.
– Скорей, скорей, вражина… – Пан Юржик, прихрамывая, подгонял Хмыза, волокущего Ендрека.
– Ты того… извиняй… – пробурчал гусар в седые усы.
– Быстрее, лежебоки! – Меченый немного приотстал. Туда же кинулся и Хватан. Послышался звон клинков и хрип.
– Живее давай, – зудел, словно назойливый овод, пан Бутля. – Живее!
– Эх, будь что будет… – Хмыз немного присел, подхватил студиозуса на плечи. Как мешок с редькой. Ендрек уткнулся носом в прожженную дыру на жаке, закашлялся и попытался отвернуться. – Лежи, лежи, олух…
– Спасибо, – через кашель смог выдавить парень.
– Не за что, – неласково буркнул в ответ гусар. – Ты на что рассчитывал? Порубежники своих не бросают!
Внезапно коридоры кончились. В лицо дохнул свежий ночной ветерок. Ендрек охнул и потерял сознание.