Глава пятая,
из которой читатель узнает, что красть коней нехорошо и эта привычка может привести к плачевным результатам, а лгать толпе и перевирать правду в Сенате – занятие очень даже полезное и существенно повышает шансы претендента на трон
Трясло безбожно.
Ендрек открыл глаза и увидел над собой синее, как цветущее поле льна, небо. Редкие облачка бежали в вышине, подгоняемые ветром. Одно похоже на толстого, неуклюжего медвежонка, а второе на худющего, поджарого пса из тех, которые один на один не боятся матерого волка. Пес гнался за медвежонком и должен был вот-вот его настичь. И тогда зверенышу явно не поздоровится.
Что ж за тряска?
Студиозус повел глазами вправо, влево и тут лишь сообразил, где находится. Темные кроны ясеней убегали назад по обе стороны от дороги, а прямо над головой скалилась серая с лысиной морда коня.
– Оклемался! Глазами моргает! – донесся довольный голос.
Юржик Бутля?
Точно. Он.
Ендрек вспомнил события прошлой ночи, нащупал руками дерюжные мешки под спиной и задом, плащ, которым его накрыли малолужичане. Попытался сесть.
– Лежи уж. – Пан Юржик нагнулся с седла. – Ты как?
– Да ничего… вроде, – ответил медикус.
По другую сторону от телеги фыркнул вороной жеребец Меченого.
– И как тебя угораздило, парень, а?
Ендрек пожал плечами.
Что скажешь?
Думал удрать, опередить и выдать приближение отряда Войцека сторонникам Жигомонта. Если называть вещи своими именами, предал. А они выручили, когда беглец-неудачник сам попал в переделку, из которой и не надеялся живым выйти.
Что ответишь?
– Чего в лес понесло на ночь глядя? – удивленно проговорил Юржик. – К лешачихе свататься?
Студиозуса аж передернуло при воспоминании о водяницах. Их воняющих псиной, заросших шерстью грудях, цепких, словно стальные клещи, пальцах. Он хотел сказать: "Нет, не к ним", но телегу подбросило на очередном ухабе, и Ендрек клацнул зубами, прикусив язык. Скривился, едва не взвизгнул.
– Ладно уж, – махнул рукой Войцек, – лежи. В дороге не поболтаешь. А останавливаться нельзя. Могут гнаться.
Он толкнул коня шпорой и обогнал повозку.
Ендрек упрямо скинул плащ и попытался сесть. И так хлопот доставил своим побегом, нечего еще выпрашивать заботу, как за младенцем.
Сесть удалось не с первого раза. На ноги навалилось что-то тяжелое. На его вопросительный взгляд пан Юржик коротко бросил:
– Шилодзюб. И Пиндюр.
– Что?
– Что слышал. Пиндюра из арбалета свалили, когда сматывались уже. А Шилодзюба саблей распластали. Еще в замке. Эх, парень… Спустить бы тебе штаны да ремнем, ремнем!
– Как же так?! – Ендрек схватился за голову. – Из-за меня?
– А то из-за кого? Хмызу плечо ожгли. Граю руку оцарапали, но то ерунда. А пану Стадзику бельт вскользь головы прошел – кровищи натекло… Да и у меня все болит. Задом седла коснуться боязно.
– Как же так?! – повторил медикус. – Погибли…
Сознание отказывалось принимать услышанное. Хитро щурившийся, хоть надо, хоть не надо, Шилодзюб – один из трех мародеров-простофиль, мечтавший скорее заслужить прощение и вернуться в родное село Пиндюр. Ендрек как наяву увидел его льняной засаленный волос, косивший в сторону глаз и обгоревший на солнце, блестящий нос.
Из-за его глупости погибли люди. Его невольные спутники, которых он, в своей учености, презирал, считал глупцами за приверженность князю Янушу, не пожалели жизней. Не задумываясь, бросились спасать заносчивого студиозуса.
А смог бы он поступить так же?
Броситься на помощь товарищу, не задумываясь и не рассуждая…
Ой, вряд ли… Начал бы искать повод отсидеться за чужими спинами, сказался бы больным или стал бы жаловаться на плохую выучку.
А Пиндюр жаловаться не стал. Хотя едва ли успел овладеть оружием лучше студиозуса. Кметь есть кметь. Привычнее к косе, чем к сабле.
Пиндюр пошел спасать его и погиб.
Интересно, остались ли у погибших товарищей семьи – дети, жены, старики родители?
Ендрек поймал себя на мысли, что впервые подумал о малолужичанах, как о товарищах, а не просто как о навязанных злой судьбиной попутчиках.
Как же так вообще могло случиться?
Приверженцы Золотого Пардуса, борцы за шляхетские свободы и вольномыслие, едва жизни его не лишили, а сторонники Белого Орла – мракобесы и ретрограды, слуги князя-казнокрада – вытащили.
"Лучше б мне на той раме остаться!" – Ендрек в сердцах стукнул кулаком о коленку.
– Не бери в голову, парень! – по-своему истолковал его порыв пан Юржик. – Все под Господом ходим. Он дал жизнь, он и взял. Может, им еще повезло, а?
Медикус не ответил. Уселся в трясущейся телеге, сгорбив плечи и понурив голову.
– Эгей, пан сотник! – проскакал мимо Грай на буланом. – Надо дневку делать. Кони не выдержат!
И правда, большинство скакунов дышали хрипло и с натугой. Глаз Юржикова серого покраснел и бегал туда-сюда, словно безумный.
– В лес! – взмахнул плетью пан Шпара. – В лес. Грай!
– Я!
– Останешься. Поглядишь за дорогой. Найдешь нас потом?
– А то?
– Вот и давай!
Кавалькада свернула вправо и, проломившись сквозь подлесок, нырнула под прохладную сень.
В лесу кони перешли на шаг.
Теперь смотреть на них стало еще жальче. Понуро опущенные головы, исполосованные белой пеной шеи, несколько лошадей, как заметил Ендрек, сильно хромали.
– Напрямую ломились, – обернувшись через плечо, пояснил сидевший на передке телеги Квирын, в тюрьму Берестянки он попал за то, что обжуливал доверчивых покупателей, заключая по шинкам сделки под честное слово. – Вот ноги и побили.
Ендрек покивал, хотя и не представлял, через что можно так ломиться, чтобы коням ноги покалечить. По бурелому удирали, что ли?
Наконец ехавший в дозоре пан Гредзик Цвик крикнул, что есть ручей и можно останавливаться.
Все спешились. Ендрек, тяжело перевалившись через бортик телеги, тоже соскочил на землю. От внезапно накатившей слабости припал на колено.
– Эй, студиозус, ты как? – участливо поинтересовался пан Юржик.
– Спасибо. Ничего.
Ендрек прислушался к своему телу. И правда, ничего. После таких приключений он должен умирать от усталости, чувствовать каждую связку, каждый мускул, а ничего… В самом деле, ничего!
Неужели изнеженный студиозус втянулся в походную жизнь настолько, что держится лучше закаленных во многих стычках бойцов? Он ведь не мог не видеть, как пошатнулся и придержался за седло Хватан, как пан Стадзик, бросив повод на руки Глазику, сел у дерева, уронив голову на руки.
А раз он чувствует себя лучше других, нужно этим пользоваться.
– Пан Юржик, – медикус выпрямился и приосанился, – а где моя сумка с травами? Полотно на перевязку тоже…
– Да тут все, – усмехнулся шляхтич, извлекая из телеги плотно набитый мешок. – Давай, лекарь, давай.
Тем временем падающие с ног от усталости люди отшагивали коней, которые хрипели, шумно поводили боками и рвались к ручью. Еще бы! Если даже нечувствительный нос Ендрека ощущал близость холодной свежей воды, то коням, проскакавшим прошлые полдня и ночь, каково?
Студиозус подошел к возящемуся с костром Самосе, протянул дубовой коры в мешочке:
– Завари.
Бывший реестровый сверкнул глазами на него, но смолчал. Но даже выбранись он последними словами, Ендрек бы его понял и простил. Не каждый день теряют друга, да еще из-за какого-то студиозуса выговского.
Что ж, студиозус не станет чиниться или выказывать неблагодарность. Пускай даже ругают. Теперь никто не сможет заставить его бросить выполнять свое дело – лечить людей.
Ендрек зачерпнул котелком воды и направился к пану Стадзику. Рану на голове следовало промыть и перевязать.
* * *
Смеркалось. Костер догорал, но ровный, багровый жар от углей еще в силах был осветить усталые озабоченные лица малолужичан. Сбоку, рядом с кострищем, чтоб не остывал, пристроили котелок, от которого шел легкий пар.
Дневка постепенно переходила в ночевку.
Хватан щурился и тыкал палочкой в остывающие угли, поднимая фонтанчики искр. Грай клевал носом, баюкая подраненную руку. Простоватый Гредзик Цвик напевал грустную песенку о панночке Марыльке, которая не спешит к нему на свидание в вишневый сад.
Пан Войцек покачал головой сокрушенно:
– Со-о-овсем плохо дело, односумы. У Издора конь охромел – раз. Под паном Стадзиком раненый – два. Да Ендрек у нас теперь безлошадный.
– Угу, угу, – кивнул Хватан, прихлебнул отвара листьев земляники прямо из котелка. – Троих на телегу посадим – еще один конь загнется, дрын мне в коленку.
– А что, сильно охромел у Издора конь-то? – Пан Гредзик почесался под мышкой.
– Сильнее некуда. Я думал, еще на тракте свалится, – твердо ответил порубежник.
– Дык… Похоже, сухожилие потянул, – добавил Грай, смущенно разглядывая повязку на запястье. Как ни отказывался урядник, но Ендрек настоял на том, чтоб рану промыть и замотать. От заразы и просто на всякий случай. – Плюсна напухла и горячая. Оно можно и полечить, дык некогда.
– Верно. Некогда, – согласился Меченый. – И так отстаем. П-прибудем последние, я от позора сгорю весь.
– Как ни крути, а коням отдохнуть надо. – К костру приблизился пан Бутля. – Дневка с ночевкой в самый раз.
– Так кто спорит, дрын мне в коленку?
– Са-а-адись, пан Юржик. Что студиозус наш?
– Умаялся. Дрыхнет. – Бутля засунул пальцы под шапку, с наслаждением поскреб лысину. – Когда уже до бани доберусь… Он ведь, пан Войцек, почитай, половину отряда перелечил. Как с цепи сорвался.
– Известно, что с цепи, – скривился Хватан. – Жигомонтов подпевала. Выслужиться хочет.
– Ага, – едва не сломал челюсть в поистине королевском зевке Юржик, – перед тобой, перед Граем, передо мной. Это ему так пригодится!
– Все едино, не верю я ему! – Молодой порубежник пристукнул кулаком по колену. – От нас удрал? Удрал. К жигомонтовцам перебежал? Перебежал…
– Дык, это… – вмешался Грай. – Не перебегал он. Отчего да почему от нас убег – не скажу, не знаю потому как. Но и они его на поляне подобрали. Там, где водяницы.
– То есть налицо случайность! – поучительно поднял палец вверх Бутля.
– Оставь, Хватан, – насупился пан Войцек. – Парню досталось – не приведи Господь. Сам знаешь, к Мржеку в лапы угодить…
– Да уж. Точно, – легко согласился Хватан. С Войцеком он не спорил никогда. – Мрыжек – зверь.
– Что он там творил? – задумчиво проговорил пан Юржик. Снова зевнул. – Ясен пень, что чародейство, а вот на кой ляд?
– Од-д-дно сказать могу. – Меченый подергал левый ус. – Двух зайцев мы убили. И своего товарища от лютой смерти спасли, и чародейство Мржеку перегадили.
– Мрыжеку подгадить – это святое, – кивнул Хватан.
– Да. Много я о нем слышал, – согласился пан Юржик. – Жаль, что живым ушел.
– Э-э-э-это неизвестно еще, кто от кого ушел. Он от н-н-нас или м-мы от него.
– Эх, нам сюда хоть бы полсотни наших порубежников… – мечтательно протянул Хватан.
– П-пустая болтовня, – резко осадил его Меченый. – Чует мое сердце, наши дорожки еще пересекутся. А сейчас не о том думать надо.
– Ясен пень, о конях… – Бутля снова потер лысину, зевнул. – Эх, сгонять бы в тот застянок, про который Грай говорил… Грай, а, Грай!
– А! Чего? – вскинулся задремавший было порубежник. – А, застянок… Дык, я ж точно не знаю. Слыхал из кустов, как проезжали шляхтичи. Похоже, прямиком из Выгова, с торгу. И до дому недалече оставалось… А точно не скажу.
– Да ясен пень, что недалеко! – воскликнул пан Юржик. – Эх, горелки бы прикупить!
– Тьфу на тебя, пан Юржик! – возмутился Гредзик. – Тут кони не ровен час падут, пеше бегать придется, а у него горелка на уме.
Сам пан Гредзик о горячительных напитках отзывался с недавнего времени, а именно с тех пор, как за пьяный дебош с кровопролитием в шинке угодил в Берестянскую тюрьму, крайне пренебрежительно и божился, что ни капли в рот не возьмет до самой смерти.
– Да прямо! – не сдавался пан Бутля. – Горелка еще никому не повредила.
– А и не помогла никому. Точно, – подвел итог сотник. – Эх, коней бы в том застянке прикупить, если хозяева согласятся.
– Коней? – встрепенулся Хватан. – Было б здорово!
– Т-точно. Т-только у нас серебра кот наплакал. На одного коня не наскребем, не то что на трех. Да и выговор малолужичанский не спрячешь, не затрешь. А нас тут не любят. Иль забыли, что мы все разбойники уховецкие?
– Студиозуса послать… – не сдавался Хватан.
– Ты ж его только что предателем хаял! – усмехнулся Юржик.
– Да и денег нет. О чем го-го-говорить? – Пан Войцек потянулся за котелком.
– А что я Глазика нигде не видел? – вдруг насторожился пан Бутля.
– Дрын мне в коленку! – вскочил Хватан, а Меченый в сердцах едва не опрокинул котелок с отваром в костер. – Это ж он в застянок намылился! Коней нам добывать!
– Ч-ч-ча-час от часу не легче. – Войцек поднялся на ноги, засунул большие пальцы за кушак. – Мало нас разбойниками позорят. Теперь еще и конокрадами малолужичане для выговских будут. Ну спасибо, Глазик, ну спасибо…
– Дык… он это… за всех нас переживает… это… похоже… – попытался вступиться за конокрада Грай, но сотник так на него глянул, что обычно немногословный порубежник совсем запутался в словах и умолк.
– Д-добро. Натворили делов. – Войцек едва не рычал от ярости. – Б-бандюганы… Юржик!
– Слушаю, пан сотник.
– К-караул удвоить. Не хватало, чтоб нас ночью перерезали по милости этого… Тьфу, зараза… Хрена с два он у меня в седле у-у-усидит, ежели живым вернется! Так задницу надеру!!! Хватан!
– Я!
– На рассвете готовь коней. Себе, мне, Гредзику, Тыковке и студиозусу.
– А его на кой ляд?
– Поговори мне!
– Виноват.
– Его на тот случай б-берем, ежели говорить в застянке надо будет. Кто у нас из Великих Прилужан? Может, ты?
– Никак нет!
– То-то же! – Меченый закусил ус, помолчал. – Д-добро. Утро вечера мудренее. Всем спать.
Вскоре на лагерь пала тишина. Только фыркали, переступали с ноги на ногу кони. Похрапывал во сне Хмыз.
А за перелеском, в дубовой рощице запели соловьи. Да так переливчато, с душой, что стоящий в карауле Миролад едва не заслушался. И даже замурлыкал под нос:
– Ой, за гаем, за лужочком соловей щебечет,
А я ж свою милочку дожидаюсь в грече…
Издор без всякой жалости саданул его под ребра, прервав душеизлияния напарника. Мол, сторожить надо, а не сопли распускать. Кто б возражал?