- У нас радость: мне удалось вычистить райком от сатанистов, - так Иван Тимофеевич, секретарь райкома коммунистической партии, называл тайных приверженцев правящему режиму. - Они ведь как действуют: вначале кричат громче всех о неприятии Ельцина, призывают бороться с еврейским влиянием в рядах партии, а потом, набрав силу, начинают тормозить и разваливать партийную организацию. Но мы их раскусили быстро: одного исключили, потом другого, а вместе с ними покатились и остальные в местную ячейку "Яблоко". Явлин- ский - их человек, там им и место.
Ели картошку и моченые яблоки из собственного сада. Ни сахара, ни масла на столе не было. Сергей спросил:
- И у вас, на элеваторе, зарплату не дают?
- Пятый месяц не получаем. Честно говоря, жутковато становится. Ну, мы вот свою картошку едим, яблоки есть, свекла, кабачки, а если в большом городе?.. Там, на асфальте–то, ничего не растет. Скажи мне, Сергей Владимирович, что это за власть у нас такая? Чего она добивается?
- Как бы это попроще вам сказать: вы войну помните?
- Великую Отечественную?.. Где ж мне ее помнить? Я в сорок шестом родился, она уже кончилась.
- Все равно, вы можете представить, чтобы во время войны в нашем Генеральном штабе и в Кремле немцы бы сидели, переодетые гитлеровцы?.. Что бы с нами было?..
- Ну, такого я вообразить не могу.
- Понятно, что не можете. Невероятно это, а если бы случилось, то конечно же кончилось бы для нас катастрофой. В такую–то ситуацию мы сейчас и попали. В России 85 процентов населения - русские, а правят нами не русские, и не нам они служат, а противнику нашему - Боре Клинтону. Вот и вся разгадка: власть сатаны у нас воцарилась. Мы с вами понимаем это, а большинству народа невдомек, кто это на нашей земле такой разор учиняет. Вам вот удалось избавиться от сатанистов, а Зюганов, вождь народный, весь облеплен ими, да и сам, может быть, из их же стаи. К нам в Питер недавно Виктор Илюхин приезжал - один из лидеров оппозиции, так его спросили: "Чтой–то, возле вас, лидеров оппозиции, оппортунистов больно много. Вы думаете избавляться от них?" А он, улыбаясь, ответил: "А если мы избавимся от оппортунистов, с кем останемся тогда?" Вот тебе и оппозиция. И у нас может так сложиться, как во Франции после революции. Ихний мудрец Вольтер тогда воскликнул: "Ба! Наша революция сменила одних евреев на других!". Потому–то и компартии такие слабые, не идут люди в стаю, если вожаку не доверяют. Зюганову многие не доверяют, однако на выборах за него голосуют как за меньшее зло.
- Ну, и что же ты прикажешь нам, погибать что ли?..
- Спит русский народ и бороться ни с кем не хочет: то ли трусит он, то ли врага не видит. Ну, если не проснется, не возьмет в руки дубину - погибнет русское государство, на землю нашу желтый и черный люд хлынет, а русские где–нибудь на пятачке собьются, как литовцы или грузины. Миллионов пять–шесть останется. И тогда уж или снова возрождаться, или совсем сойти со сцены. Народ - живой организм, он тоже свой цикл жизни имеет: родится, живет, умирает. Вот только жалко детей наших, внуков–правнуков на заклание сатане отдавать. Бывало такое с другими народами, может и с нами статься.
Уронил руки на стол Иван Тимофеевич, трудно и долго дышал и на друга своего молодого не смотрел. Только в глазах его клубилась грозовая темень, да брови плотно сдвинулись у переносья. Грохнул кулачищем по столу:
- Не согласен я погибать, Серега! Разглядим мы врага за кремлевскими стенами, и тогда уж пусть он на себя пеняет. Боря Клинтон, - тот, что молоденьких баб, как кур, щупает, - ему не поможет.
Потом они сидели молча, думу одну думали: спасемся ли? Выживем ли?.. Иван Тимофеевич, понизив голос, спросил:
- Скажи, Серега, неужто евреи силу такую имеют, что любой народ могут под себя склонить? Их ведь вроде и немного на земле, у нас–то в России, если по паспортам судить, и миллиона одного не наберется.
- По паспортам - да, их всего лишь шестьсот тысяч перепись насчитала, да еще в еврейской сфере три миллиона. От всего–то населения два процента лишь будет. Но не одни только евреи в нынешнем столетии в России четыре революции сотворили. Они как дрожжи - тесто поднимали, народ баламутили. За ними многие, словно бараны, побежали. И первая - интеллигенция.
- Четыре революции! Это какие же?
- Первая - в 1905 году, вторая - в феврале семнадцатого, третья - в октябре того же года, ну а четвертая - в 91–93‑м годах. И, конечно, сами–то евреи не сумели бы нас одолеть - им помогли ублюдки, шабес гои, шариковы всех мастей. Народ этот алчный, все время на жирный кусок зарится. Они–то в нынешнюю революцию вместе с евреями и хапнули у нас шестьсот миллиардов долларов: по четыре тысячи у каждого человека, включая младенцев, из кармана выдернули. И сунули все деньги в иностранные банки. А деньги, сами знаете, что кровь: выпусти ее - организм погибнет.
- Так напечатали бы! Бумаги что ли не нашлось?
- Э, нет, Иван Тимофеевич. Те деньги бумагой бы и остались. Они, деньги, золотое и всякое другое обеспечение иметь должны. Те–то молодцы, что деньги наши уволокли, они и обеспечение это прихватить не забыли. Золота при Горбачеве больше двух тысяч тонн в банках лежало, а тут вдруг сразу до двухсот тонн скукожилось. Рабочие хоть и голодные, но еще долго продолжали трудиться, а за уголь, газ, электроэнергию чем платить? Материалы разные за какие шиши купишь? Словом, тут целый узел сразу завязался. И, конечно, не одни тут евреи с таким делом сладили. Армию подонков за собой повели. Их руками Россию и обвалили.
- Да, пожалуй. Предателей много объявилось. Строго с них спросится. Придет времечко - всех достанем поименно. Ну, а теперь говори: чего приехал к нам? Какая нужда в дорогу позвала?
- Ребят тут наших арестовали.
- Пашу Огородникова да парня из Питера… Не дал их народ в кутузку посадить, отнял у милиции. Но вообще–то, если гнид наших хочешь знать: в мэрии главная сидит, администратор районный - губернатор его прислал. Сам–то русский, но жена - Розалия Львовна. Где они находят таких? Я бы мужиков русских, что судьбу свою повязали с еврейками, в Израиль высылал. Очень уж они коварные и ядовитые, мужики такие. Тут недавно встретил его на улице. Он ко мне с претензией: вы, говорит, двух хороших людей из своей партии удалили, евреев не любите. А почему же мы, говорю ему, всякого еврея любить должны? Еврей что - Моника Левински что ли? Я человек русский и любить обязан русских, потому как род у нас один, - ну, это как семья вроде бы. А братьев своих и сестер я по всем законам человечества любить обязан. А евреи тут при чем?.. Ну, как только я ему сказал об этом, он и зашипел как кобра, готов тебя в порошок истереть. Я так думаю, биология тут роль играет. Дочки–то у него черные и кудрявые - в жену уродились. И такие, я тебе скажу, вреднющие!.. В школу наркотики носят, ребят наших к ним приобщают. И попробуй ты, на месте учителя, скажи им чего–нибудь… Живо из школы вылетишь!..
Хозяйка принесла чай. Стала извиняться:
- Хлеба у нас нет, не обессудьте. Деньги–то нам давно уж не дают. Мы–то еще ничего, а у кого дети? И участка хорошего нет? Возле дома картошку сажают, рядом с тротуарами.
Хозяин добавил:
- На моей памяти второй раз голодаем, был у нас еще в сорок шестом голод. Мужики только с войны возвращались, поля пустовали, а тут недород прибавился, все посевы суховей спалил. Лебеду ели, кору древесную. А и ничего - выжили. Думаю, и эту напасть перетерпим.
- Наши ребята денег немного достали, как бы их раздать по справедливости всем жителям района.
- А это просто. Мы тут недавно Комитет общественного спасения создали, к нему постепенно власть переходит. Соберем активистов, пошлем по дворам. Список составим, - так, чтобы никого не забыли. И потом вам для отчета дадим.
Сергей обрадовался. Поблагодарил за угощение и направился к дивану, где ему хозяйка постель сладила. Уснул он сразу же, а часу в двенадцатом телефон, лежавший под подушкой, разбудил. Говорил Николай Васильевич:
- С Шахтом истерика случилась, он в своей комнате мебель ломает, стекла выбил и пытается решетки на окнах выломать. Я к нему заходил, так он на меня тигром бросился. Насилу отбился. Что делать будем?
- Его выпускать никак нельзя. Он тогда охрану позовет и дом со всеми бумагами спалит. Продержитесь еще часа полтора, я выезжаю.
Cтал прощаться.
- Не успел я с администратором связаться, в милиции побывать.
- А и не надо. Делать там нечего. Власть теперь к нам перетекает. Ребят в обиду не дадим, весь город на улицу выведем, в щепки разнесем и мэрию, и милицию.
- Тогда ладно, я поехал, а вы ребятам передайте привет, а если что, я скоро здесь буду. Парня нашего поберегите. По секрету вам скажу: не парень он вовсе, а девица, да только любит, когда ее за парня принимают.
- Знаем мы все! - махнул рукой Иван Тимофеевич. - У нас тут их вчера на руках качали, так и увидели, какой она парень. Хороша, чертовка! Всем ребятам душу замутила, только о ней и говорят. Девочки наши для ваших ребят черные рубашки шьют, эмблемы на уроках труда вышивают. А скажите мне, Сергей Владимирович, как понимать эмблему эту: на рукаве в круге белом то серп и молот изображен, а то знак какой–то, вроде того, что у немцев был, а?.. Что бы это значило?
- А вы, Иван Тимофеевич, по делам о ребятах судите. А тому, что телевизионные мерзавцы говорят, не верьте. Они действуют по принципу: на воре шапка горит. Сами фашисты, а чтобы гнев народный от себя отвести, на других показывают и кричат: вон они, фашисты!.. Так–то, Иван Тимофеевич. Ну, бывайте. Ребятам привет передайте. Да я им с дороги позвоню. Пусть скорее деньги людям дадут.
В полдень в городском Доме культуры собрался актив Комитета общественного спасения. За столом на сцене сидели Иван Тимофеевич и Александра. Павел Огородников расположился в партере на краю первого ряда. Александра кивнула ему: дескать, иди сюда, за стол, но он решительно замотал головой. Павел держался в тени, не хотел брать на себя роль лидера.
Александра не могла собраться с духом, не знала, с чего начать. Оглядывала зал радостным приветливым взором, и вид этого юного прекрасного существа, гуляющая по румяным щекам улыбка, роскошная мальчишеская прическа, - и просторная блуза из черного блестящего шелка, - все в ней было ново, необычно, вид ее завораживал, разливал вокруг незримый дух энергии и красоты, обаяние нежной юности и струящейся безграничной доброты.
Она еще ничего не говорила, но ее уже любили, за ней готовы были идти куда угодно.
Кто–то из зала крикнул:
- Как вас зовут?
- Александра.
- Но вы же девушка!
- Я и говорю: Александра.
Слышала, как пламенеют щеки, упруго стучит сердце, смотрела на листок, оставленный ей Павлом.
В зале раздался приглушенный смешок, но чей–то зычный голос крикнул:
- Тише вы!
Поднялся Иван Тимофеевич, заговорил:
- По праву председателя предоставляю слово Александре.
И Саша встала, обвела всех посерьезневшим взглядом и хотела было начать, но из боковой двери кулис на сцену вышел медведеподобный мужчина. Он подошел к краю стола, поздоровался с Александрой, кивнул Ивану Тимофеевичу.
- Я - глава Сосновской администрации, должен заявить: данное собрание не санкционировано властями.
Зал загудел, кто–то кричал:
- Мы тебя не выбирали, катись ты туда, откуда приехал!
Иван Тимофеевич поднял руку, попросил тишины. И повернулся к администратору:
- Вам известно, что в городе создан Комитет общественного спасения, создавал его народ, - между прочим, единогласно, и вы, демократы, если вы действительно демократы, должны считаться с волею народа.
- Хорошо, хорошо, Иван Тимофеевич, - поднял руки администратор, - я с этим фактом считаюсь и тоже готов вступить в ваш комитет. Разрешите мне присутствовать на вашем собрании?
Александра подвинула ему стул, сказала:
- Садитесь, пожалуйста!
И повернулась к залу, заговорила звонко, уверенно:
- Я хочу передать вам привет от молодежного движения - тоже общественного, - "Черные ястребы" и поздравить с созданием Комитета общественного спасения. Вы уже знаете, что мы обложили налогом подпольных производителей водки, и этот налог раздаем населению. Вчера мы собрали очередную дань и хотели бы раздать собранные деньги жителям города и района. На каждого человека выделяем сто двадцать пять рублей и сто долларов. В районе вашем живет сорок тысяч человек - вот вам, Иван Тимофеевич, деньги.
Подвинула к нему два чемодана - один с рублями, другой с долларами. И села.
Поднялся администратор:
- Не знаю, как и назвать эту акцию. Она незаконна.
Наклонился к Александре:
- Не стану спрашивать, как вы достали эти деньги, но если вы уж хотите раздать их нуждающимся…
Зал загудел, задние ряды поднялись, кто–то кричал:
- Да какое собачье дело этому борову до наших денег! Он хочет забрать их и прикарманить, как они прикарманивают все наши денежки. Пусть лучше расскажет, на какие шиши они тут понастроили себе дворцы!
Иван Тимофеевич снова остановил шум. Обратился к администратору:
- Что вы хотите?
Администратор замахал руками:
- Ничего я не хочу! И не буду вам мешать. Если уж попали в руки деньги, распоряжайтесь ими, как хотите. Только не обращайтесь ко мне за помощью, когда вот этого молодца…
Он показал на Александру.
- И того вон…
Показал на Павла.
- И всех, кто носит эти черные рубашки - этих новых фашистов…
Зал снова взорвался:
- Фашисты - это вы, сволочи такие! Обворовали народ, не платят зарплату. Наручники на вас наденем! Убирайся отсюда, свинья жирная!..
- Хорошо, хорошо, я уйду. Но когда раскроются ваши преступления…
Последние слова его потонули в гуле возмущенных голосов, в топоте и свисте разгневанных людей.
Когда зал успокоился, Александра сказала:
- Нам бы хотелось, чтобы все деньги распределили по справедливости.
- Не надо беспокоиться. Это дело мы берем в свои руки, - заверил ее Иван Тимофеевич.
Она тронула пальцами оба чемодана, как бы передавая их председателю.
И сошла со сцены, села рядом с Павлом.
Павел шепнул ей: "Пойдем обедать", - взял ее за руку, и они направились к выходу. И уже за спиной услышали громкие аплодисменты… Сосновцы бурно выражали им свою благодарность.
Александра хотя и ночевала у Павла, но не успела разглядеть всех членов его семейства. А семья у него большая: в огороде с утра до вечера трудился отец, семидесятилетний больной старик, у плиты хлопотала мать, и рано утром ушла на работу в парниковое хозяйство жена Галина. Четверо детей ходят в первую смену, и Саша их не видела, но вот теперь они один за другим заглядывали в большую комнату, где за столом сидели их отец и незнакомый парень в форме "черных ястребов". Они робко кивали ему, не решаясь войти. Собрались на веранде, ожидая, когда бабушка им даст чего–нибудь поесть. Александра вышла к ним и, обращаясь ко всем сразу, сказала:
- Давайте знакомиться, меня зовут Сашей.
Три мальчика и девочка повернулись к ней, но заговорить не осмелились. Саша подошла к девочке, протянула ей руку:
- Как тебя зовут?
- Ирина.
- А сколько тебе лет?
- Тринадцать.
- О-о!.. Ты уже совсем большая. А братьев твоих как зовут?
- Вот его, - показала Ирина на самого большого, русоволосого, синеглазого парня, - Игорь. Он учится в шестом классе. И хочет ездить с отцом на мотоцикле. А эти… Федя и Вадим. Федя еще маленький, он у нас первоклашка.
- Я уже умею читать, - осмелел Федор. - И на папином дисплее могу сложить любые цифры.
- Не любые.
- Любые! - настаивал Федор.
Вадим обратился к Саше:
- А правду говорят, что ты девушка, а только парнем назвалась, чтобы тебя приняли в "черные ястребы"?
Александра наклонила к нему голову, повела плечом:
- А если девушка - разве это плохо?
- Не плохо. А почему у тебя знака белого нет, как у нашего папы? Хочешь, я тебе свой отдам?
- А у тебя есть такой знак?
- Есть. Из белого шелка. Я сам вышил Серп и Молот. На уроке труда. У нас ребята многие вышили и девочки, только нас не принимают в "ястребы".
- А учитель не ругает вас за то, что вышиваете?
- Василий Кузьмич даже помогает. Он только говорит: вы немножко подрастите, и тогда вас примут к себе "ястребы". И дадут мотоциклы.
Потом пришла их мама, Галина Степановна, тонкая, стройная женщина, сохранившая девичью фигуру. Поздоровалась с Сашей:
- Не хотела будить вас рано, ушла на работу, а там мы опять "волновались".
Павел пояснил:
- Это они свою акцию протеста так называют: "волнуются". Бросают работу, осаждают директора, грозят взять его в заложники. Им зарплату вот уже семь месяцев не выдают. Продукцию они выпускают, а зарплату не дают.
- А вам в школе платят? спросила она Павла.
- Тоже не платят - вот уже три месяца.
Саша хотела спросить: "А как же вы живете?", но не спросила, а только подумала: "Сколько мы денег привезли, а он и копейки себе не взял". Она не могла знать наверняка, взял он себе деньги или не взял, но почему–то была уверена: не взял.
Всей семьей сели обедать. Женщины принесли дымящуюся картошку, огурцы, полную миску яблок.
- Хорошо хоть яблоки уродились, - сказала Галина Степановна, - а то бы и угостить нечем было.
Чай подавали без сахара. Павлу было неловко за такой бедный стол, но денег у них давно не было и ничего другого они не ели.
- А где Антон? - спросила хозяйка. - В городе болтают, что его будто бы из ружья ранили и теперь он в больнице лежит?
Павел ниже склонил голову, ничего не сказала и Александра. И старики, и Галина Степановна, и даже дети все поняли, и никто не задавал больше вопросов.
- А вы сегодня деньги можете получить! - сказала Александра. - Хотите, Галина Степановна, я пойду с вами и скажу, чтобы вам дали деньги на всю семью.
Она оглядела сидевших за столом и радостно добавила:
- Вас восемь человек, вы много получите.
Павел их не задерживал, и они в сопровождении Ирины и Игоря пошли в Дом культуры. Уже на пути их догнали Федор и Вадим, - мать хотела было отослать их домой, но Александра обняла обоих, сказала:
- Они тоже будут получать деньги.
И они зашагали веселее.
У Дома культуры толкался народ; весть о деньгах быстро распространилась в городе, и к Дому культуры шли и шли люди. Народу было много, и Саша с детьми Павла едва протиснулась на сцену, где Иван Тимофеевич и несколько мужиков хлопотали над составлением списков. Саша наклонилась к Ивану Тимофеевичу:
- Огородниковы могут получить?
Иван Тимофеевич сразу сообразил, в чем дело, показал на очередь у окна. Там две женщины выдавали деньги горожанам, жившим на улице Степана Разина. Саша заняла очередь, и когда они с Галиной Степановной и ребятами предстали перед женщинами, они улыбнулись Саше. А Саша им сказала:
- Огородниковы. Их восемь человек.
И на всех получили деньги - в рублях и долларах.
Галина Степановна не могла сдержать буйной радости:
- Ну, ребята, у нас теперь зашло. Мы теперь целый год будем жить с хлебом, сахаром, и даже масла я вам буду покупать.