* * *
Преодоление ста с лишним метров длиннющей мессинской пристани обернулось нешуточным испытанием. Чихая и кашляя от стелившегося вокруг черного клочковатого дыма, Казаков ковылял вперед, волоча и подталкивая свой живой трофей. Позади и вокруг трещало, рушилось и искрилось, не хуже праздничного фейерверка. Пару раз Казакова чуть не сбила с ног и не скинула с настила в залив несущаяся к кораблям орава моряков. Корабли в спешке пытались отвалить от причала, удалившись от охваченных огнем собратьев. Пламенные язычки легкомысленными белками скакали по путанице снастей, треск горящего дерева и людской гомон слились в режущую ухо оглушительную какофонию. Сергею уже начинало казаться, что они бегут по прогибающимся доскам целую вечность, когда ноги вдруг ощутили твердый и надежный камень набережной. Казаков сделал еще с десяток шагов, не выпуская жалобно скулившего пленника, выскочил из туманного облака и немедля на кого-то налетел. Пострадавший немедля принялся честить тупого раззяву – кажется, по-немецки. Казаков огрызнулся исконным славянским речением, протер слезящиеся глаза и воззвал, перхая набравшимся в легкие дымом:
– Хайме! Транкавель, матушку твою донну! Где ты?
– Сюда! Да не туда, Серж, направо!
Верный соратник обнаружился неподалеку. В весьма занятном обществе – двое оборванцев, сидящих в позиции "сплющенной жабы" и жалостливо голосящих на все лады, а также десятка хмурых мужиков при кольчугах и в наброшенных сверху холщовых накидках, украшенных одинаковым изображением креста и короны. Судя по деловитой угрюмости физиономии кольчужников и их почти одинаковой амуниции, они представляли местную власть. Патруль, не иначе. Явились разбираться, что за бардак творится в их околотке. Но, пропади все пропадом, неужто этот воображала Хайме умудрился в одиночку зацапать целых двух поджигателей?! В жизни не прощу!
Казаков толкнул своего пленника в общую кучу и огляделся. Гавань живописно полыхала, окутываясь клубами черного дыма. В городе панически трезвонили колокола. Мессинцы и крестоносцы с озабоченным видом носились туда-сюда, толкаясь, мешая друг другу и вовсю распоряжаясь. Хайме ожесточенно препирался со старшим патруля, и Сергей еле дождался паузы, чтобы влезть со своим вопросом:
– Чего ему надо? Если ты лично их всех поймал, то я иду вешаться. От зависти.
– А? – все-таки норманно-франкский Казакова оставлял желать лучшего. Хайме нахмурился, осознавая услышанное, и постарался ответить как можно проще: – Это городская стража Гискара. Спрашивают, кто мы такие и почему схватили этих людей. Нет, я изловил одного. Вот этого, – он указал пальцем, – второго задержали какие-то господа и передали мне со словами: "Это поджигатель", – он прервался для нового оживленного обмена мнениями с патрульными. – Серж, стражники намерены отвести бродяг в городскую тюрьму. И нас заодно.
– Нас-то за что? – оторопел Казаков. – Мы ведь это… злоумышленников ловили! Их работу делали, между прочим!
Вокруг места происшествия тем временем начало стягиваться людское кольцо, образованное сицилийцами, моряками, рыцарями Креста и вездесущими зеваками. Те, что уже давно созерцали сцену на набережной, пересказывали соседям суть перепалки между мессинской стражей и двумя приличными с виду молодыми людьми. Бродяги опять попытались улизнуть и снова были пинками водворены на место. Кто-то заорал, что изловили виновников пожара в гавани. Слух стремительно пополз дальше. Если Казаков что-нибудь соображал в психологии толпы, то скопище пострадавших от пожара грозило вот-вот превратиться в кровожадное чудовище, не разбирающее, где правые, а где виноватые. Это понял и старшина патруля, и Хайме, обеспокоенно покосившийся вокруг.
– Что, мессинская тюрьма начала казаться уютным местечком? – съязвил Казаков. – Сейчас добрые горожане разберутся, что к чему, да как начнут нас топать ногами…
– Это вряд ли, – довольно легкомысленно откликнулся потомок семьи де Транкавель. – Если я не ошибаюсь, грядет спасение. Кричи, да погромче – зови на помощь.
Орать Сергею не потребовалось. "Спасение" – отряд верховых числом не меньше двух десятков – рассекал вопящую толпу с грацией прущего через джунгли носорога, отжимая ее к стенам домов и укрепленному валунами береговому скосу. Выглядели всадники уже больно роскошно и нарядно – опыт Казакова гласил, что так здесь одеваются по праздникам, а не для банального проезда по улице. Предводитель отряда, долговязая каланча с неприлично растрепанной светловолосой головой и отчаянием во взоре, вообще смахивал на передвижную выставку портновского и ювелирного искусства XII века.
"Ой… – Казакову вдруг захотелось юркнуть в какой-нибудь укромный угол. – Ой, мама дорогая… Здравствуйте, я ваш король… Он-то откуда тут взялся? Ну конечно же, ехал со свадьбы, с молодой женой и семейством, при параде и регалиях… Накрылся Крестовый поход медным тазиком, стать мне червяком в следующем рождении… Нет кораблей – не на чем плыть… И новые нанять не на что – Ричард же весь в долгах… Вот так предотвратили волнения…"
Хайме, заметив Ричарда, немедля нацепил маску высокомерного задаваки, удостоив короля Англии единственного холодного взгляда. Причем сверху вниз. Как он умудрился проделать эдакий трюк, стоя на земле, для Казакова осталось загадкой. Не иначе, высшая школа здешней куртуазии.
– Что здесь происходит? – изволил осведомиться правитель Англии, нарушив тем самым относительно почтительную тишину и выпустив на свободу оглушительный взрыв воплей. Каждый из присутствующих считал своим долгом довести до короля свою версию событий в гавани, и Казаков потер свободной ладонью ухо, решив, что сейчас оглохнет от криков.
Ричард понял, что совершил очередную ошибку, и пошел по другому пути, взревев:
– Тихо все! Молчать!..
Стражники Мессины уже поняли, что затащить подозрительных пленников в кутузку вряд ли удастся. Однако после недавнего штурма города подданные Танкреда не испытывали особого уважения к лидеру крестоносцев, и объяснялись с ним сквозь зубы да еще и на местном диалекте. Ричард не понимал ни слова и стервенел, его спутники тщетно пытались не дать ситуации разрастись в очередной политический кризис, а Казаков счел, что пословицу "молчание – золото" наверняка придумали умные люди.
Конец напрасному словоизвержению положил Хайме. Он не обладал рокочущим басом Ричарда, от звуков коего в ужасе приседали лошади, но крылось в его холодном и звонком голосе нечто, заставлявшее окружающих прислушиваться.
– Мы сожалеем, что вынуждены нарушить спокойствие в столь знаменательный день, но тому имеются веские причины, – Хайме мимоходом пнул задергавшегося пленника. – Вот эти люди были захвачены во время попытки поджечь стоящие в гавани корабли…
Фраза оказалась воистину магической. Львиное Сердце получил зримого виновника своих нынешних бедствий и теперь испытывал, похоже, сильнейшее желание собственноручно свернуть предъявленным злоумышленникам шеи.
– Как странно, – озадаченно произнесли над ухом у Ричарда. Даже сквозь кровавый туман английский король узнал воркующее контральто драгоценной матушки. Мадам Элеонора умудрилась пробиться ближе к возлюбленному чаду и, верная своему характеру, незамедлительно вмешалась. – Шевалье, я правильно поняла – вы только что задержали злоумышленников?
– Да, госпожа, – теперь в тоне Хайме появилась та почтительность, коей не дождался Ричард. – Я и мой… э-э…
– А вашего друга я имею честь знать! – Элеонора подслеповато прищурилась. – Да и вы, мессир, кажется, мне не вполне незнакомы… Впрочем, это подождет. Я бы предпочла узнать, во имя чего эти люди творили то, в чем их обвиняют? Не просто же от скуки и безделья?
– Клевета и напраслина! – на редкость слаженным хором заголосили оборванцы. – Господь свидетель, ничего мы не поджигали и не грабили! Мы бедные люди, ни в чем не виноватые, поклеп на нас возводят, а Господь того не допустит!..
Шумная, запруженная народом набережная мало подходила для проведения следствия, что прекрасно понимал даже Ричард. Посему английский венценосец, намеренно проигнорировав сицилийских блюстителей, распорядился:
– Взять их! Доставить в лагерь, живыми и невредимыми! Я сам решу их участь!
– Флаг тебе в руки, – пробормотал по-русски Казаков. – Тоже мне, высшая инстанция…
ГЛАВА ПЯТАЯ
Перекрестки судьбы
Ночь с 13 на 14 октября.
"Даже твои благие намерения всегда заканчиваются крахом! Дева Мария, не сын, а ходячая неприятность, посланная мне в наказание за грехи!"
Почтенный Пьетро Бернардоне, глава цеха суконщиков маленького городка Ассизи, что в провинции Умбрия на Италийском полуострове, ныне получил бы еще одно подтверждение нелестному мнению о своем непутевом отпрыске. И никакие оправдания вроде "Я хотел, как лучше…" не заставили бы сего достойного мужа смягчить приговор. Мессир Пьетро уже давно уверился: от Франческо не дождешься ничего хорошего. Может, лет через десять в этой ветреной голове осядет хоть немного ума. Да и то – если какой-нибудь святой изволит совершить чудо и осенит своей благодатью на редкость бестолкового мальчишку.
Супруга господина Пьетро, Лючия, придерживалась несколько иного мнения, частенько вздыхая – где-то там носит ее Феличите? Может, он давно позабыл мудрые отцовские наставления, связался с дурными людьми… Или, не приведи Господь, ее мальчика уже нет на свете? Хоть бы весточку прислал родителям, шалопай!..
Шалопай, бездельник и огорчение своих родителей уже в который раз измерял шагами отведенную ему комнатушку – шесть шагов вдоль, четыре поперек. Маленькое зарешеченное окошко в толстой стене. Узкая кровать из горбыля. Распятие на беленой стене. Сундук и лавка. Стены давили, мысли путались, отчаянно хотелось с кем-нибудь поговорить, но с кем? Монна Изабелла сегодня днем отругала ни за что, ни про что – подвернулся под руку в неподходящий момент. Мессир Гай более озабочен завтрашним отъездом и тем, что его странствие к Святой Земле продолжится. Мессир Дугал не желает никого видеть – и его можно понять. Только он, Франческо, болтается, как пятое колесо в телеге, никому не нужный и ничего не понимающий.
А что хуже всего – постоянные воспоминания о загадочной обитательнице Ренн-ле-Шато. О девочке-подростке, похожей на ночной цветок, с ее недомолвками, непонятными высказываниями и шальными искрящимися глазами. Франческо придумал уже с десяток разумных доводов, почему он должен как можно скорее забыть эту мимолетную встречу. У него нет и не может быть ничего общего с благородной девицей столь древней и знатной фамилии. Ее родственники прикончат его за одну только мысль еще раз увидеться с Бьянкой. Завтра он уедет и никогда больше не вернется в эти края горьких ручьев. Бьянка позабыла о нем, как только он покинул замок! Он вообще ее не интересовал!
Да, но ведь она сама обняла его на прощание… И смотрела так, будто хотела сказать – "возвращайся"…
Выдумки и пустые мечтания!
Сил оставаться в комнате больше не было. Попутчики, похоже, уже улеглись: вставать завтра рано. Франческо на цыпочках прокрался к входной двери, толкнул створку – после визита мессира Сабортезы гостей более не держали взаперти.
"Никто меня не увидит, – убеждал сам себя молодой человек. – Уже вечер, все разошлись. Поброжу немного и вернусь обратно. Даже от дома далеко отходить не буду".
Очередное благое намерение осталось невыполненным. По чужой вине – в вечерней тишине отчетливо прозвучал быстрый стук сапог по камням. Кто-то стремительно пересек двор, остановившись у дальней стены. До слуха Франческо долетела сбивчивая местная речь, порой перемежаемая красочными проклятиями. Голосок у ругавшегося был совсем юношеский, тонкий и чистый, отчего произносимые им цветастые речения звучали не грозно, а скорее смешно. Итальянцу пришла в голову несуразная мысль: именно так честила бы весь свет разозленная Бьянка. Да только никакой Бьянки здесь нет и быть не может. Она в Ренн-ле-Шато, под защитой высоких стен и верной стражи. Это кто-нибудь из светских слуг Ордена. Или…
Человек у стены высказал все, что он думает об этом грешном мире, и нехотя поплелся обратно. Он понятия не имел о присутствии Франческо, а тот рассеянно глазел на движущуюся через сумрак фигуру: невысокую, угловатую, несомненно, мужскую – раз в штанах и высоких сапогах. Вот человек замешкался, поднял руку, откидывая свисающую на лицо прядь.
– Бьянка?..
Франческо выдохнул имя, даже не задумываясь. Морок это, плод собственного разыгравшегося воображения, или обман зрения – но человек по ту сторону решетки поправлял волосы движением Бьянки.
Незнакомец остановился, не завершив шага и нелепо застыв на одной ноге. Наклонил голову, прислушиваясь. Сомнений больше не оставалось – это она. Откуда она появилась, каким образом попала в прецепторию – не имело значения. Она была рядом, в десяти шагах, отделенная бронзовой решеткой.
Во второй раз девица де Транкавель увидела, кто ее зовет. Быстрой тенью пролетела расстояние до решетки – только каблуки простучали – и судорожно вцепилась в прутья. На миг Франческо напугало выражение ее лица – застывшая гримаска обреченности.
Однако заговорила Бланка спокойно, будто не она только что яростно желала всему миру катиться прямиком в преисподнюю:
– Помоги мне перебраться.
– Здесь рядом калитка, – они молча шли рядом, разделенные оградой, ни о чем не расспрашивая, словно все уже давно было сказано и уговорено. Калитка оказалась запертой, но низкой, в человеческий рост. Бланка поставила ногу на завиток прутьев, еле слышно чертыхнулась, когда сапог соскользнул, подтянулась и довольно ловко для женщины одолела преграду, в самом прямом смысле свалившись с неба на руки Франческо. Она не возмутилась, когда он поддержал ее за талию, и сама протянула ладонь – по дорожке к дому они шли, взявшись за руки. Пальцы у Бланки были холодные, подрагивающие, и пахло от нее мужскими запахами – пыль, едкий конский пот, вино, сквозь которые еле пробивался вяжущий аромат лаванды. Похоже, она долго скакала верхом. Не могла же она в самом деле примчаться к нему из Ренна? Как бы она узнала, что он находится здесь, в прецептории? Неужели догадалась?
– А папенька обшаривает Безье в ваших поисках, – вдруг злорадно хмыкнула Бланка, оказавшись в комнате итальянца. – Ты знаешь, что он – ваш сосед по гостеприимству храмовников?
– Знаю, – кивнул Франческо. Ситуация складывалась самая что ни на есть щекотливая, о коих повествуют притчи: вот, мол, тебе то, чего желаешь больше всего на свете. Бланка стояла напротив, до невероятия привлекательная в охотничьем костюме, превратившим ее в некое удивительное существо среднего рода, не девушку и не юношу. Она молчала, смотря исподлобья маслично-черными глазищами в обрамлении длинных ресниц. Ее взгляд притягивал, завораживал, обещал… Уложенные в узел на затылке густые волосы растрепались, отдельными прядями падая ей на плечи.
С час назад Франческо подкладывал кусочки угля в приткнувшуюся в углу жаровню, но сейчас комнату наполнило иное тепло – исходившее от девицы де Транкавель. Молодой человек с трудом сглотнул – в горле пересохло. Нужно было что-то сказать, объяснить Бьянке, что он испытывал в последние дни, хотя бы узнать, откуда она взялась… но слова исчезали, таяли снегом на солнце… комната плыла, и средоточием водоворота оставались огромные, блестящие, угольно-черные зрачки, в которых так хотелось утонуть.
"Она меня околдовала, – пронеслась на задворках рассудка последняя здравая мысль. – Приворожила… Ну и пусть… Я ни о чем не буду сожалеть…"
Словно во сне Франческо протянул руки и осторожно коснулся шершавой выделанной замши колета Бланки. Что-то слегка укололо его в кончики пальцев – не больно, однако чувствительно. Девушка сделала шаг, оказавшись в его объятиях, с готовностью запрокидывая голову и прикрывая глаза. Ее дыхание сделалось быстрым и прерывистым, руки торопливо искали застежку ремня, комкали рубашку, требуя поскорее избавиться от мешающей одежды. Мужской наряд Бланки придавал игре головокружительный привкус порочности, а кожа ее была горячей и нежной, как драгоценный шелк…
– Все равно, все равно… – еле слышно бормотала она в кратких паузах между страстными поцелуями. – Жаль, что не дома, но все равно… Пусть ты… Это я тебя выбрала, я сама, не они…
Узкая кровать недовольно скрипнула, принимая два сплетенных воедино тела. Мельком Франческо еще успел подумать, достаточно ли толстые здесь стены, чтобы приглушить издаваемые ими звуки. Еще не хватало, чтобы в комнату заглянул кто-нибудь из попутчиков… Хотя как они войдут, он же заложил засов…
Губы Бланки – теплые и имевшие слабый привкус дикого меда – отыскали его собственные, надолго прильнув к ним и надежно заставив позабыть о любых других соображениях. Поцелуй ошеломил юношу, Франческо застонал, чувствуя, как по всему телу пробегает крупная дрожь, а ладони соскальзывают вниз, ложась на упругие ягодицы девушки. Сидевшая верхом Бланка вскинулась, резким движением обоих рук отбрасывая с лица мешающие волосы и обхватывая ногами бедра молодого человека, не то сдавленно ахнула, не то подавила готовый сорваться вскрик, и восхитительно медленно подалась вперед.
Она оказалась девицей. Причем такой, о которой можно только мечтать.