Гардемарины вошли в небольшую комнату, на скорую руку оборудованную под кабинет. Пылал камин. Какой-то человек в сером маскарадном костюме вышел из угла, внимательно посмотрел на юношей и сразу вышел.
В кресле подремывал, откинув голову, пожилой человек в лиловой мантии, маска в виде огромного красного клюва была задрана на лоб, что придавало ему зловещий вид.
Человек в сером - Яковлев - запалил в прихожей свечу, поставил ее на стол и увидел сидящего на лавке Лядащева.
- Это вы хорошо придумали… свеча, - сказал он.
- Ты обожди здесь, - бросил Яковлев.
- А мне некуда торопиться, - отозвался Лядвщев. - Теперь Лестоку конец. Государыня ему сроду не простит…
- Чего? - Яковлев глянул на него с удивлением.
- Его люди подрались с самим Разумовским и пропороли ему плечо. Из-под носа графа Шувалова похитили фрейлину. А датский посол мечется вдоль пруда в поисках любимого сына… - спокойно пояснил Лядащев.
- Ловок ты, братец! - восхитился Яковлев.
- Угу… ловок, - только тут стало видно, как смертельно Лядащев устал…
Кабинет Бестужева. Гардемарины по-прежнему стояли вытянувшись. Бестужев приоткрыл глаза, не меняя позы, внимательно осмотрел Сашу, Никиту и Алешу, потом выпрямился в кресле.
- Бумаги…
Алеша вытащил что-то, засунув руку за рубашку, Никита вынул письма из рукава, Саша снял документ с ноги, засучив штанину. Потом все трое подошли к столу и сложили бумаги стопочкой.
Бестужев опять откинулся в кресле.
- Читали?
- Никак нет, - искренне воскликнул Саша.
- Ух ты, какой молодец! Врет и не краснеет. Люблю таких. Чего хочешь за это? - Бестужев кивнул на письма.
- За это, - Саша сделал ударение на последнем слове, - ничего… но мечтаю о лейб-гвардии.
Бестужеву понравился его ответ.
- Охота мундиром покрасоваться? Ты большего стоишь, - он перевел глаза на Алешу:
- А ты о чем мечтаешь?
Алеша не уловил иронии, прозвучавшей в вопросе вице-канцлера.
- О море, - воскликнул он искренне. - Капитаном мечтаю пойти в дальние страны.
Бестужев уловил интонацию предельной искренности, задержал на Алеше грустный взгляд, потом обратился к Никите.
- Ну а ты чего хочешь?
Тот молчал.
- Ничего не хочешь? Экий ты гордый! Прямо княжеский сын!
- Вы правы, ваше сиятельство. Мой отец, князь Оленев, посол в Париже. Он даст мне образование, и я послужу России.
Бестужев с серьезным видом кивнул головой, согласившись со словами Никиты.
- Ладно, все в свой черед, - он поднял руку, и друзья поняли, что аудиенция окончена.
- Ваше сиятельство, позвольте… - Саша шагнул вперед. - Прошу милости для Анастасии Ягужинской. Это она передала нам бумаги.
- Вон что? - и бросил равнодушно. - Ягужинской ничего не угрожает.
Гардемарины были уже в дверях, когда Бестужев окликнул их.
- Стойте! А ты знаешь, где сейчас Анастасия Ягужинская?
- В Париже… - Саша чуть помедлил. - С господином де Брильи.
- Ладно, идите… - и про себя пробормотал, - все дороги ведут в Париж…
Когда Яковлев вошел в кабинет, Бестужев просматривал бумаги, принесенные гардемаринами.
Яковлев застыл подле стола. Бестужев поднял голову.
- Я одного не понимаю, ваше сиятельство, - сказал Яковлев. - Почему Лесток так стремился забрать эти бумаги у де Брильи? Ведь все они вместе с Шетарди в одной упряжке.
- Да, игра у них общая, но в чем-то у каждого своя. Шетарди надо выслужиться перед французским двором и вернуть себе место посла. Лестоку надо быть первым при Елизавете, а для этого - скинуть меня. Слушай и запоминай, чтобы я дважды не повторял тебе урок политической мудрости… - Бестужев встал и заходил по кабинету, - Лесток помог государыне занять трон, но нет ничего более зыбкого, непрочного, чем монаршая благодарность. Кто он такой? - Бестужев говорил почти вдохновенно. - Неутомимый интриган, острого, но недалекого ума человек, иностранец, посредственный лекарь. Что ему делать дальше? Клистиры ставить? Сейчас он несколько укрепил небя Лопухинским делом, но государыня в глубине души не очень верит в серьезность этого заговора. Казнь - она больше для острастки, чтоб другим было неповадно. Лесток вкусил власти и не хочет с ней расставаться. Он видит себя французским Бироном при русском дворе, но я ему не позволю. И он это знает. Он служит прежде всего себе, я же служу России, а потом себе. Нам с ним не ужиться.
- А эти бумаги? - Яковлев кивнул на стол. - В огонь?
- Ни в коем случае. В тайник.
- Стоит ли рисковать? - поморщился секретарь.
- Я хочу, чтобы меня судили не современники, а потомки, - почти торжественно произнес Бестужев. - Пусть знают мои черные и белые дела и вынесут нелицеприятный приговор, - странная гордость осветила его грубое лицо.
- Я все понимаю, - поспешно сказал Яковлев, но обыденность его интонации показала полное непонимание высоких задач вице-канцлера, - но… еще не придумали такого тайника, откуда нельзя снова выкрасть эти письма. Игра ведь еще не кончена.
Бестужев задумчиво посмотрел на Яковлева.
- Ты прав, игра еще не окончена. Поэтому нет тайника более надежного, чем…
- Чем?.. - не выдержал Яковлев.
- Пусть они хранятся в Париже у кардинала Флери. Яковлев оторопел.
- Простите, ваше сиятельство, - выдохнул он, - но я вас не понимаю.
- Что же здесь непонятного? Тот враг безопасен, который уверен, что держит тебя в руках.
- Мы пошлем Шетарди подложные бумаги! - наконец, осенило Яковлева.
- Но одну настоящую! - Бестужев вытащил из вороха бумаг расписку, испещренную цифрами. - Она придаст солидности всем остальным.
- Но ведь Шетарди не дурак, он сразу заподозрит обман.
- Надо, чтобы этого не случилось, - вице-канцлер подумал мгновенье. - Гардемарины хотят послужить России? Так пусть они начинают свою службу. Зови Лядащева!..
Ночь. Особняк княгини Черкасской.
Гаврила сидел в комнате, отведенной ему хозяевами, и напряженно смотрел на дверь. Где-то в глубине дома забили часы. Гаврила открыл дверь и нос к носу столкнулся с дежурившим подле его комнаты гайдуком.
- Куда, Гаврила Петрович? - почтительно спросил он.
- В парк, за дурманом.
- И я с вами, - с готовностью отозвался гайдук.
- Дурман надо собирать в полнолуние и непременно в одиночестве, а то лекарство силы иметь не будет.
Гайдук согласно кивнул головой.
- Вот и пошли. Я буду в одиночестве, и вы… рядом будете в одиночестве, - сказал он серьезно.
- Хабэас тиби! - прикрикнул на него Гаврила, - Что значит - стой здесь и чтоб тихо! - И он стремительно бросился к лестнице.
Как только Гаврила выбежал в парк, окно на вторам этаже распахнулось, и истошный женский гллос завопил:
- Лекаря!
Гаврила увеличил скорость, обогнул фонтан с мраморной нимфой, лилейной ручкой указывающей ему правильное направление. В доме уже хлопали двери, метался в окнах свет. Потом кто-то зажег фонарь, и толпа с гвалтом ринулась в парк ловить беглеца.
Гаврила мчался к решетке у Фонтанной речки, где в условленное время его ждали друзья.
Когда до решетки осталось метров десять, не больше, и уже были видны взволнованные лица Никиты, Алеши и Саши, Гаврила схватился за сердце и рухнул на землю.
- Все… не могу бежать… - прохрипел он без сил.
- Гаврила, что с тобой? - Никита стремительно перемахнул через решетку и бросился к камердинеру.
Тот негромко стонал. Почти волоком Никита подтащил Гаврилу к решетке и попытался оторвать от земли обмякшее тело, но мелькавший между деревьями свет фонаря и орущая дворня совершенно парализовали силы великого парфюмера.
- Все… конец… - причитал он. - Барин… уходите… Прощайте, Никита Григорьевич…
- Тогда вплавь! - Никита решительно столкнул Гаврилу в воду.
- Я плавать не умею, - успел крикнуть Гаврила и покорно пошел ко дну, но рука Никиты ухватила его за воротник камзола, подняла над водой облепленную тиной голову. Несколько сильных гребков, и Никита, волоча безжизненнее тело, вылез на сушу по другую сторону решетки. За спиной их бесновалась дворня княгини Черкасской. Друзья подхватили тело алхимика и бегом бросились к стоящей на верхней дороге карете. Карета сразу тронулась.
Гаврила снял со лба водоросли и зяблым голосом сказал:
- Вина бы, господа…
- Держи… - Алеша вложил в его руку бутылку токайского.
Гаврила сделал большой глоток.
- Такого помощника в науке, как Алешенька, мне никогда на найти, - сказал он грустно.
Никита рассмеялся.
- Я выучусь, Гаврила. Не робей! Мы едем в Париж!
- В Париж? Прямо сейчас? - засуетился Гаврила. - Куда ж я в мокром-то? И компоненты надо уложить. У них там, в Париже, поди, ни пустырей, ни болот…
- Не волнуйся. Успеешь обсохнуть, - успокоил его Никита.
- Кха… О Париж! О Сорбонна! - Гаврила приосанился и неожиданно тонким, скрипучим фальцетом запел: - "Гаудэамус, игитур, ювенэс дум сумус…"
- Гаврила, ты пьян. Ради всего святого, не надо латыни!
- Пусть поет, - улыбнулся Саша. - На этот раз латынь к месту. Будем веселиться, пока мы молоды! Вперед, гардемарины!..
Мчится карета по прямому, как мачта, тракту. Шумят желтеющие березы, солнце сияет… Задержка у шлагбаума - проверка документов. Чужие мундиры, чужая речь…
И опять несется карета. Стучат подковы по каменной мостовой. Мелькают чистые домики под красной черепицей…
На большом пароме карета вместе с нашими героями переправляется через реку. На другом берегу - незнакомый город с остроконечными соборами и дворцами.
И вот они уже сидят в небольшой уютной, богато обставленной столовой. Стол накрыт на четыре персоны, в хрустальной вазе - осенние цветы, горят свечи.
Гаврила, в парике и нарядном камзоле, внес на огромном блюде запеченного фазана, обложенного фисташками и шампиньонами. Ловко орудуя лопаточкой, он разложил дичь по тарелкам и вытянулся, как на параде, за спиной барина, седого человека шестидесяти лет.
- Мы по делу, отец, - сказал Никита.
Старый князь Оленев ласково положил руку на плечо сына. Никита вздрогнул и замер под этой рукой.
- Ваше сиятельство, - почтительно сказал Саша, - мы прибыли по поручению… секретному поручению, - он сделал ударение на слове "секретному", - от их сиятельства Алексея Петровича Бестужева. Велено передать вам… - Он протянул пакет.
Князь Оленев углубился в чтение, лицо его стало серьезным. Молодые люди молча ждали. Кончив читать, князь пристально всмотрелся в каждого из них…
- Государственные поручения - удел стариков, - наконец, сказал он. - Или Россия так помолодела? Доброе предзнаменование… Вам необходимо узнать, где имеет жительство кавалер де Брильи?
- Так точно, - неожиданно для себя отчеканил Саша и смутился.
- Это нетрудно выяснить, - сказал дипломат и вышел из-за стола. - Погодите, я сейчас…
Гаврила удалился вслед за князем.
- Ну Никита, если б я знал, что ты такой… важный… - шутливо протянул Саша.
- Перестань, - остановил его Никита. - Я сам себе не верю. Я не видел отца целых пять лет, с тех пор, как меня отослали в навигацкую школу. Признаться, я крепко струсил, все боялся, что отец меня не признает.
Вошел князь с папкой в руке, сел на прежнее место и раскрыл бумаги на закладке.
- Та-ак, - начал он. - Дворянин де Брильи, Серж-Бенджамен-Луи-Жермен-Симон, тридцати пяти лет от роду, шевалье трех орденов, в том числе ордена Святого Людовика, - князь оторвал глаза от бумаги, - отчаянный господин… Далее, - он перевернул лист, - доверенное лицо из свиты маркиза де Шетарди. Проживает в своем родовом замке в шестидесяти верстах от Парижа по дороге на Эперне… - Оленев закрыл папку и снял очки. - Может быть, назвать его обиталище замком слишком сильно, де Брильи небогат, но французы спесивы, любой загородный наследственный дом горазды называть замком… Шевалье проживает там после своего неудачного вояжа в Россию. Но я думаю, что немилость Шетарди временная, он погневается для виду и, конечно, простит де Брильи. Как любой азартный игрок, Шетарди любит отчаянных людей…Н-да, - вздохнул князь и серьезно посмотрел на друзей.
Вид у всех троих был ничуть не испуганный.
- Чем могу быть полезен? - спросил князь. - Лошадей я дам, проезд обеспечу…
- Спасибо, отец…
- А теперь - спать. Отдохните с дороги…
Князь Оленев и Никита сидели в гостиной у горящего камина. Князь переоделся в халат, правая нога его стояла в ведре, наполненном горячей водой. У ведра суетился Гаврила, сыпал в воду какие-то порошки.
- От падагры нет лучшего средства, чем брусничный лист, - говорил Гаврила, - а у них тут, поди, и брусники-то нету. Ладно, что-нибудь придумаем, ваше сиятельство.
- Иди, Гаврила, - князь откинулся в кресле, поудобнее устроил ногу и обратился к Никите. - Ну вот, теперь можно поговорить, - он легко дотронулся до руки сына. - Боже мой, как ты вырос! Когда из кареты стали выпрыгивать эти молодые люди, я, грешным делом, не узнал тебя.
Никита рассмеялся.
- Ну и чему же ты собираешься учиться?
- Всему, - беспечно отозвался Никита. - Для начала я бы хотел поступить в Сорбонну.
- В Сорбонну? - князь посмотрел на сына с удивлением. - Ты хочешь заниматься богословием? Неплохая карьера для сына князя Оленева - стать капуцином!
- Но я вовсе не хочу заниматься богословием, - Никита был смущен. - Я думал, что Сорбонна и университет это одно и тоже. Гаврила говорил…
- Гаврила… - князь рассмеялся. - Десять лет назад Гаврила чуть было не поехал со мной в Вену, и с тех пор решил, что он повидал свет. Сорбонна в силу старой традиции руководит университетом, но учит только схоластике и теологии. Да и весь университет проникнут средневековыми традициями. Просвещенному человеку в восемнадцатом веке не латынь нужна, и не римская хирургия, а механика, архитектура, история…
- Я согласен учиться где угодно, лишь бы быть рядом с вами, отец!
Князь с улыбкой посмотрел на сына.
- Тогда возвращайся домой. Я недолго задержусь в Париже. Пост посла - временный, - князь потер ногу. - А знаешь, полегчало… Что Гаврила намешал в эту воду?
Услыхав из-за двери свое имя, Гаврила немедленно появился в комнате и стал вытирать ногу князя полотенцем. Кончив процедуру, он взял ведро и удалился.
Оленев легко прошелся по кабинету, потом остановился напротив сына. Глаза его были печальны, резко обозначились горькие складки вокруг рта.
Никита встал, смутился, не зная, куда девать руки и как спрятать повлажневшие глаза. Лицо старого князя дрогнуло, и они обнялись.
- Мальчик мой, - сказал князь тихо. - Надо пережить завтрашний день. Он может быть очень тяжелым. Было бы слишком нелепо после стольких лет разлуки встретить единственного сына и… потерять его, - он высморкался в большой платок.
- Не волнуйся, отец, - Никита вдруг почувствовал себя взрослым. Он увидел, что отец постарел, слаб и болен, и нуждается в его поддержке. - Все будет хорошо.
Старый князь уже взял себя в руки.
- Что бы там ни случилось, я хочу сказать тебе. Ты мой единственный… ты мой наследник. Не всегда я был внимателен и справедлив к тебе. Прости…
- Батюшка…
- Не перебивай. Возьми вот это…
Князь снял с груди большой тяжелый медальон на массивной цепи и надел на шею Никиты.
- Этот медальон - подарок твоей матери. Я не расставался с ним никогда. Она так и не увидела тебя, мой мальчик. Ей было столько же лет, сколько тебе сейчас. Да сохранят тебя память о матери и мое благословление, - и князь трижды поцеловал сына.
Это действительно был замок: довольно обветшалый, запущенный, что выдавало стесненные обстоятельства владельца, с покосившейся и кое-где рухнувшей оградой, заросшим парком, подступающим к замшелым стенам главного здания, где никем не тревожимые паслись свиньи и разгуливали куры.
Из двери кухни шел чад. На порог вышла служанка с ведром и вылила в канаву помои. Свиньи, визжа и отталкивая друг друга, бросились к еде. Девочка лет шести кормила кур из решета.
По дороге к замку тащился в упряжке мул. Молочница в чепце, поддерживая кувшины, подстегивала его кнутиком.
Крестьянин в залатанных штанах принес на двор вязанку хвороста, слуга провел на конюшню лошадь.
Из угловой башни раздались редкие выстрелы. Видно, прислуга давно привыкла к этим звукам, все мирно продолжали заниматься своими делами. Топько капуцин в капюшоне, спящий под стогом, перекрестился и повернулся на другой бок. Чьи-то руки вьвалили на подоконник гору пуховиков просушиться на жарком солнце.
Все было буднично и привычно, когда на дороге к замку показался одинокий всадник…
В гостиной скучающий де Брильи упражнялся в стрельбе из дуэльных пистолетов. Он только что превратил туза пик в тройку, отшвырнул пистолет на диван и услыхал быстрые шаги.
Перед ним возник молодой человек в дорожном плаще и высоких сапогах с ботфортами.
Курсант?! - де Брильи в совершеннейшем потрясении смотрел на Сашу, - Ты?.. Здесь?.. Что тебе нужно в моем доме? - он сжал кулаки.
- Сядьте, - невозмутимо предложил Саша и сел к ломберному столику. - Поговорим.
Де Брильи не двинулся с места.
- Я буду краток, - продолжал юноша и вынул из камзола знакомый пакет с бестужевскими бумагами, перевязанный розовой лентой. - Бумаги Бестужева, - он положил пакет на стол, - в обмен… на Анастасию.
Звук, похожий на рычание, вырвался из груди шевалье. Было видно, что он не верит ни одному слову молодого человека и готов в любую минуту вцепиться ему в глотку.
- Я знаю, вы мне не верите, - сказал Белов. - Ничего не поделаешь, обстоятельства складываются против меня, и вы вправе не доверять мне, - он подумал и искренне добавил, - так же, как и я вам. Я не хотел причинить вам зла, но так уж получилось… Я невольно оказался единственным свидетелем похищения Анастасии в Москве. Тогда я еще не знал, что она бежала с вами. Я думал, что ее увезла Тайная канцелярия, и охотно дал показания. Я был пешкой в большой игре, долго не понимая этого. Потом Лесток послал меня с Бергером на опознание в "царев домик"… Все остальное вам известно…
- Щенок! - Де Брильи бросился к двери и запер ее. - Даже если все, что ты говоришь, - правда, это уже не имеет значения. Рано или поздно положение мое восстановится. И плевал я на тебя и на твоего Лестока.
- Вы не поняли меня! - воскликнул Саша. - Мне не нужны эти бумаги. Я похитил их с одной целью - вернуть Анастасию. Я люблю ее.
- Вор! Как ты смеешь мне это говорить!
- Так знайте, - не выдержал Саша. - Я буду преследовать вас всю жизнь - слово дворянина! Я буду стоять на вашем пути до тех пор, пока не увезу Анастасию домой в Россию. Отпустите ее, прошу вас, - добавил он умоляюще.
- Безумец, - прошипел де Брильи. - Все русские - безумцы. Жаль, что я не пристрелил тебя тогда на болотах, последний русский…
- Ну убили бы вы меня… и что изменилось? Моя смерть не заставила бы Анастасию полюбить вас! Не надейтесь, этого не будет никогда!