Тот горделиво ответил:
– Две тысячи. Сорок лодий.
– Две?!
– Две. Все семейные. Так что…
Договорить ему не дали. Из-за спин воинов вывернулось нечто визжащее, плачущее, бросилось Гостомыслу на шею, начало торопливо, лихорадочно покрывать его лицо поцелуями. Младший князь деву не отрывал, только прижал крепче к себе свободной рукой, стиснул так, что у той перехватило дыхание. Потом ответил на поцелуй, чуть отстранил, опустил на землю:
– Замуж пойдёшь ли за меня, девица красная?
Та задичилась, прикрыла заалевшее лицо рукавом длинной славянской рубахи, смущённо кивнула. А Гостомысл улыбнулся брату:
– Не дождалась меня Дубрава. И к лучшему, как я понял. Ладно. Веди людей в град, брат. Там говорить будем. И думу думать.
Навстречу братьям и воинам, возвращающимся с поля брани, вышли жрецы, прибывшие с караваном, глянули быстрым взглядом на заваленное телами убитых и раненых поле, багровое от крови, торопливо отдали распоряжения. Из городка заспешили люди, стали разбирать тела. Убитых складывали длинными рядами, раненых клали отдельно, на чистое место. Жрецы захлопотали возле них, делая перевязки, вправляя выбитые булавами кости. Гостомысл было дёрнулся, но брат удержал его:
– Нам миром всё порешить бы, брат. А воевать против всей земли – не потянем.
Тот утих, прижимая к себе идущую обок Эпику. Понял. Брячислав добавил:
– Народу много теперь. Кто лодьи пусть выгружает, а кто тут поможет…
К вечеру скорбный труд закончили. Насчитали две с половиной тысячи убитых врагов. Раненых было едва больше сотни. Тяжёлых – немного. Но жрецы заверили, что выживут все. На всякий случай пленным связали ноги, но те не предпринимали никаких попыток бежать или навредить лечащим их служителям Святовида, молча глядя на неуязвимых для их оружия пришельцев с невиданно бледной кожей. Выставили удвоенные дозоры. Славянские волкодавы, приехавшие с хозяевами, свирепо порыкивали на охраняемых воинами пленников да молча кружили вокруг города, который сразу вырос в несколько раз. Пока, правда, из-за шатров походных, но это ненадолго.
Брячислав быстро пришёл в себя после битвы. Убитых не было. Зато поранены оказались почти все. В пылу боя люди не обращали на раны внимания, охваченные бешенством сражения. А теперь и славянам пришлось обратиться к лекарям за помощью. Лечили наравне с туземцами, разницы не было, и те, видя это, делали нужные поселенцам выводы.
За день выгрузили скот, птиц. Пригнали в городок, поставили в новенькие, изготовленные загодя теми, кто оставался на зимовку, стойла. Что удивительно было для всех – собаки не тронули волков, живущих с людьми. Обнюхали, запоминая запах, но не сцепились насмерть. Те, впрочем, тоже агрессии к извечным врагам не проявили. Миром обошлось… Ночью почти не спали. Кто вернулся, делились новостями с остававшимися. Рассказывали, что нового в мире.
Храбр нашёл Слава сразу после битвы. Тот командовал требучетами, которых на всякий случай построили десять штук, и стрелки этих орудий внесли немалый вклад в победу. Хотя и им досталось тоже. Небольшой отряд смог преодолеть частокол, и воинам пришлось сойтись врукопашную. Впрочем, вырубили краснокожих быстро, хотя некоторых из славян те поранили… А теперь оба побратима сидели в новенькой избе Слава за богато накрытым Анканой столом, не меньше мужа обрадованной возвращению Храбра. Тугаринка, за долгий путь уже окончательно оправившаяся от раны, молча ела, бросая острые взгляды на славян и иннуитку, время от времени отвлекавшуюся на ребёнка.
– Значит, сын у тебя? Рад, друже. Весьма рад.
– Ага. Парень. Первый, родившийся здесь. Ну, да ты рассказывай, что дома?
Тёк неспешный рассказ… Пока Слав не догадался спросить:
– А что супружница твоя молчит? Из каких краёв родом будет? Чьего племени? Что не наша – по облику вижу, несмотря на одёжу.
Парень нахмурился:
– Не жена она мне пока. Зовут Йолла. А роду-племени того самого, что семнадцать зим назад род первых Волков под корень извёл…
Слав начал подниматься из-за стола. Молча. Страшно. Но побратим осадил его:
– Охолонь. Время прошло. Но я тоже не забыл. Но вот, выбрал. Можешь – прости. Нет – расстанемся.
Парень снова сел, взглянул тяжёлым взглядом на тугаринку. Помолчал, потом вздохнул:
– Ежели так…
– Здесь, среди нас все роды живут. Все племена. И все – равны. Коли сможет она нас принять, станет такой же. Нет… значит, не судьба. Но дева мне по сердцу, хоть и нравом дика, как рысь лесная. Не знаю почему, сразу глянулась, честно признаюсь. Надеюсь, станет мне женой по доброй воле со временем…
Слав вздрогнул, перехватив острый, внимательный взгляд, брошенный тугаринкой на побратима, но промолчал. Потом, спустя мгновение, спросил:
– А как ты с ней объясняешься?
Храбр неожиданно смущённо улыбнулся:
– Да как ты с Анканой поначалу. Знаками. Иногда, правда, приходится и подзатыльник отвесить, чтобы не кусалась.
Хозяин дома усмехнулся, потом обратился к Йолле:
– И не надоело тебе? Парень тебя хороший выбрал. Всё по чести делает. У князя, как вижу, на добром счету. Будет тебя любить, оберегать. Чего прикидываешься?
И Храбр ахнул, услышав обиженный ответ на чистом родном языке:
– А он меня спрашивал? Выкуп платил отцу? Увёз, не спросив…
Воин запальчиво выпалил:
– Да коли б я тебя не купил, давно померла бы, или тешились бы с тобой все, кому не лень!
Услышал не менее горячий ответ:
– Потому и жив до сих пор! Любого другого давно удавила бы во сне! – И замерла, когда он прижал её к себе и коснулся губ своими губами. Потянулась навстречу…
Рассвело быстро. Только-только туман сизый от озера Великого на берег языками лохматыми полз, ан уже истаял под лучами солнышка красного. Скорбное поле брани озарилось светом, выявив павшие тела, уложенные рядами. Люди копошились на стройке, благо работы предстоял непочатый край: первым делом укрепить град заново. Поправить расшатанный кое-где частокол, собрать стрелы, что на вес золота сейчас, оружие трофейное, да сжечь его, чтобы неповадно впредь было. Раненых врагов обиходить да решить, что дальше делать с ними. Жрецы решили их излечить да пристроить к делу – мало ли работы в граде найдётся? Лес заготовить, поле распахать, пни выкорчевать да новые делянки расчистить. Даже не обученным сельским работам рукам занятие подыщут. Ну и ещё кое-что – увидят чужие, что не обижают пленных, не казнят их лютой смертью, глядишь, додумаются дела миром решать. Не хотят славяне на те же грабли наступать, что и на Зелёной земле. Нет у них желания вновь истреблять всех. Ведь земля новая велика и обильна, и народу в ней, как выяснилось, множество превеликое. Просто измором возьмут те, кто жил здесь прежде, пришельцев-новичков. Выжгут поля, скот перебьют, зверя лесного и птицу отвадят, рыбу распугают. Что тогда, вновь уходить неизвестно куда? Вести жизнь кочевую, пока либо не перебьют всех, либо не потеряют славяне уклад свой и обычаи, превратятся в племя кочевое без истоков и корней… Не хотят этого князья. Не желают жрецы. Да и прочий люд так же думает.
Кое-кто из пленников краснокожих уже осваивается. Но, похоже, они доброту за слабость считают. Не понимают щедрости сердца и души победителей. Она ведь у славян отходчивая. Да, в бою воин земли славянской суров, беспощаден, жесток и злобен. Но после сражения не зазорно раненому врагу воды подать, оставить раненого в живых, раны его перевязать. Но при условии одном: коли бился супротивник честно, подлых приёмов не использовал, людской мукой не тешился. Честный враг – честная битва. Ну а коли преступил законы войны – не обессудь. Пока в могилу последнего ворога осиновый кол не забьют – не успокоятся.
Так вот один из пленников вдруг ударил жреца, над его товарищем склонившегося, что тот ему солнышко застил. Ударил, на землю свалил и смеётся. Нагло причём. Зубы щерит. А остальные ждут – что будет? Тоже скалятся. Но молча… Ну и не было ничего. Подошёл караульный, свалил посмевшего святителя Святовида обидеть на колени, а потом… Вопль дикий раздался, когда сверкнул серебряной молнией меч и вывалились наружу потроха наглеца.
Спокойно воин вывернул рёбра рассечённые да лёгкие наружу вытянул. Кровавый орёл. Лютая по своей жестокости казнь. И – как обрезало все улыбки, ухмылки. Притихли мгновенно пленники. Кое-где посерели от ужаса лица красные. Не привыкли они к подобному зверству. А жрец осенил знаком святым воина да вновь за свои дела принялся: кому настой дать, лихоманку сбить, кому повязку поправить или поменять. Спокойно так. Словно и не крутит глазами изуродованный человек рядом, не в силах молвить ни звука, не бьётся его тело, не хлещет кровь струёй, пузырясь на земле. Равнодушно, словом.
…Брячислав с Гостомыслом на вершине холма стоят. Показывает старший брат окрестности, что приглядел. Младшему нравится: леса высокие, озёра – что моря. Ровно под свежим ветром шумят деревья, в вышине – птицы, облака. Простор, душа радуется.
– Что скажешь?
– Красиво. Хорошо!
– Места здесь богатые на диво. Сразу видно. Земля – жирная! Смотрел всходы – растёт и рожь, и пшеница, и прочее. Душа радуется, брат!
– И у меня так же пела. До того дня, пока эти вот, меднолобые, не явились…
Младший хмыкнул, растянул губы в усмешке:
– Меднолобые, говоришь? Значит, под молот их.
– А не боишься? Видал, сколь их подступило к городу?
– Чем закончилось – тоже видел…
На сей раз оба улыбнулись. Понимают без слов друг друга.
– Если бы не поля…
– А что – поля? Как видел – не тронули. Не станут они землю портить да нас обижать. Пусть живут. А коли опять сунутся – прости, брат, но придётся, похоже, как на Зелёной земле порядки наводить…
Брячислав передёрнул плечами, сплюнул:
– Опять?
Младший руками развёл:
– Видать, доля у нас такая. Но пока у медных людей железа нет, мы сильнее. Сам видел – никого в сече не потеряли. А у них без счёта полегло. Лучше давай решим, что делать с пленными станем. Отпустим?
Старший брат опять дёрнул плечом:
– Отпустим. Но не сразу. Как на ноги поднимутся, работой нарядить. Её тут море разливанное. Ров копать, лес валить. Камень добывать. Скотины ты мало привёз. Пока расплодится…
– И эту-то живность с горем да слезами доставили!
Младший едва не выругался вслух, продолжил:
– Веришь ли – последние два дни перед Зелёной землёй люди без воды сидели, чтобы этих напоить!
– Верю.
Старший посерьёзнел:
– За недолго до вас разведчики явились, что на полдень ходили. Оттуда стада великанские двинулись к нам. Скоро явиться должны. Я что думаю: меднолобые за ними сюда вслед пришли. Туры звери умные: как холода начнутся – откочёвывают. Медные – за ними тянутся. Не хотят здесь зимовать. А потеплело, трава в рост пошла – зверь возвращается, и люди за ними. Мы тут по осени всё вокруг обходили. Ни следа человека не нашли. И взглядов людских тоже не ловили. Лишь шерсть на деревьях. Так что осенью, как тур откочует, спокойно здесь станет. Уйдут меднолобые. Нам бы и продержаться до того времени. Гостомысл уверенно махнул рукой:
– Простоим. Не волнуйся. Тут вот что: слышал я, что двулодник твой на диво удачен получился?
Брячислав в улыбке расплылся:
– Сами диву дались!
– Есть у меня задумка… Сейчас нам кони нужны. Чем больше – тем лучше. Коли всех воев на лошадей посадить – мы здесь быстро всё вычистим. Да пахать на коне можно…
– Думаешь его послать куда?
– Куда-никуда – опять на Оловянные острова. Кони нам нужны. Как вода. Как хлеб.
– Снова ромеев щипать?
Тот пожал плечами:
– Выхода другого нет…
– А кого пошлёшь? Опять сам?
Брат улыбнулся:
– Есть кому. Хочу Храбра отправить с дружиной малой.
– Что, парень по сердцу пришёлся?
Гостомысл кивнул:
– Разумен. Врага не боится. Исполнителен. Добрый воевода будет, когда вырастет. Умеет людей сплотить.
– Так ведь только прибыли…
– Времени нет, брат. Сердцем чую.
– Как знаешь. Но на такое дело – согласен я. Людей из дружины дам. Твои пусть осваиваются. А пять десятков народу я наберу. Сам бы пошёл, да пока ты ещё тут не освоился…
…Через седмицу диковинный корабль о двух корпусах от городка отчалил, командовал на нём, как решили князья, Храбр. Дружинники такому назначению подивились, но приняли как должно. Лишь жёнка его молодая на пристани губы кусала, чтобы не разрыдаться, когда корабль диковинный отчаливал. Косились на неё люди – ведь роду-племени хорошо знакомого. Исконного ворога славянского, лютого. Только… Слёзы те да щёки, трясущиеся от рыданий, на место поставили всё сразу. Не кровь важна, а что у человека внутри. Если крепок он духом, как Брендан-ирландец, или Эпика-гречанка, или Анкана-иннуитка с сёстрами, обычаи рода своего нового соблюдает и уважает, то принимает его племя славянское как единокровного. А коли гость не зван, да ещё и плюёт на порядки дедовские – такого и прибить не грех. И народ оставшийся трудился изо всех сил: ставили избы под жильё. Ладили кузни и прочие мастерские. Косили сено, заготавливали стога большие. Пуще глаза своего поля стерегли. Волкодавы кружили по границам, отгоняли ворога. А то и не прибегая к помощи человека сами кончали лазутчиков. Уже не одного медного с перекушенной шеей нашли.
Волки от них не отставали, вообще звери держались дружно, внушая этим страх пленникам. Те, кстати, почти все уже на ноги поднялись, и, заковав их в цепи, к делу приспособили. Кто послабже телом – ров копают великанский вокруг поселения, границы будущего града очерчивают. Что посильней – лес валят, сваливают в штабели огромные. Он потом на постройку пойдёт, когда просохнет зиму. Да и заодно поля увеличиваются. Жрецы ещё семян привезли. Распахал народ огороды. Решили попробовать. А вдруг что взойти успеет? По записям, да по памяти, снег прошлый год поздно выпал. Может, и успеет что вырасти? Солнце здесь теплее, чем дома. А земля жирнее. Понемногу, правда. Большие гряды не делали. Так, на пробу…
Подивились жрецы и на механизм, Бренданом измысленный, одобрили. Но сразу сказали, что это не дело. И не потому, что богами не одобрена сия махина. Вовсе нет. Использовать её лишь на ровных полях можно. А тут и холмы, и лощины… Словом, пока решили на конях да быках пахать. А махину постановили на рудниках да на доставке брёвен от леса использовать. Там ей самое место.
Глава 16
Как-то незаметно месяц целый пролетел в трудах непрестанных. Пришла пора первый урожай собирать, осенью прошлой посеянный. Выходили в поле поутру, с песнями, жали серпами, приговаривали слова древние, от сердца идущие, – благодарили мать сыру землю за щедрость, ибо взошло зерно невиданное – урожай сам-пять-десят оказался. И каждый колос полон и налит на славу, пустых зёрен нет! Скотина привезённая тоже на новых землях прижилась – отъелась за дорожный пост, повеселела. Нашла себе траву по нраву. Да и новой живности поприбавилось – чудов лесных наловили, в загоны наскоро устроенные запустили. Те едят всё, что дают. Курлыкают, свадьбы птичьи играют. Сытые, здоровые, довольные. Но девок, за ними ухаживающих, по-прежнему обижают, за ноги щиплют больно. Те, бывало, ревмя ревут. Зато яички не переводятся с общинного стола, всем хватает. И мясо розоватое нежное тоже по нраву всем.
Чужинцы-дикари меднокожие притихли. А что? Силу их, со всех окрестных племён собранную, как князья поняли, в первой же битве перемололи. Теперь им не до войны – прокормить бы тех, кто сиротами да вдовами остался. Иногда к граду мелкие группки дикарей подходят, но в бой не вступают. То ли собак огромных боятся, ужас на них наводящих. То ли смотрят, чем пришельцы бледнокожие занимаются. Раз нашли шкуры разостланные, на которых травы да коренья сложены невиданные. Посмотрели, жрецов кликнули. Те глянули, унесли, проверили, что к чему, – свой вердикт вынесли: лечебные это растения. На другой день на те шкуры положили десяток ножей. Не боевых. Охотничьих. Из металла поплоше. Простого. Не из стали. Через неделю на том месте снова шкуры легли. На сей раз нечто непонятное. Вроде как мясо сушёное, жиром сверху залитое. Пленники увидали положенное, загомонили сразу. На рты показывают, мол, жуют. Значит, продукт какой-то. Проверили – не отравлено. На вкус – терпимо. Зато сытно до невозможности. Куда лучше обычной вяленой дичины или домашнего мяса. Опять отдарились ножами. Правда, больше чужинцы такого не устраивали. Но зато и спокойней стало. То ли у медных времени на то, чтобы товары новые изготовить, нет. Ибо туры дикие появились вокруг озёр во множестве, то ли хватило им ножей. А может, посчитали, что невыгодно им.
Но пока вот так стало. Впрочем, подобная мена явно на пользу пошла. Отошли меднолобые от города славянского на другие берега Больших озёр. Там своими лагерями стали. Как смирились с тем, что пришельцы теперь на этом берегу живут. Впрочем, князья на лаврах не почивали и без дела не сидели. Едва туры дикие в лесах чесаться начали о деревья да потомство принесли, отправили отряды телят молодых отлавливать. Живьём. Удачно оказалось. Наловили почти сотню и бычков, и коровок. Согнали в загоны. Те ревут, мамок с папками кличут. Да только их родители уже давно в желудках людских побывали. Так что плачь не плачь, судьба у вас, зверей, одна: человеку полезными помощниками быть.
Так и живут славяне. Отправили на лодье вверх по реке, что в море ведёт, отряд рудознатцев. Те нашли места рудные, богатейшие. Поверху земли руда лежит, бери да в домницу кидай. И пустой породы немного будет. Ещё и туда пленников приспособили. Правда, одевать их пришлось – мёрзли теплолюбивые аборигены на берегах Ледяного моря. Конечно, их никто не обижал. Одного раза хватило, чтобы всем мозги вправить. Работай, слушай, что тебе говорят, – будешь и сыт, и обихожен, и не обидят тебя. Кормили от пуза. Как себе, так и этим стол собирали. Одевали опять же, как своих. Правда, пленники рубахи носить не стали. Одни штаны освоили. У них такие же были. Только из двух штанин по отдельности. А вот заморские, цельные, сейчас лишь увидели. Вначале нос воротили, потом – ничего, привыкли.
Слав с Анканой за Йоллой присматривают. Та каждый день на пристань бегает. Любимого ждёт. Но старается и по хозяйству работать. Что ни скажут ей старшие делать – слушается. Чего не умеет – учится старательно. Избу молодому воеводе лично Гостомысл повелел одному из первых ставить, и уже готова она. Не просто изба – чуть ли не терем о двух этажах с клетями-переходами. Мастера и печи сложили, но Йолла там пока жить не хочет – мужа ждёт. Вместе с ним хочет в новый дом войти. Одобрили люди такое. Ещё немного к тугаринке оттаяли их сердца. А потом и вовсе случилось…