Тряхнул мошной, звоном монет давая понять, что платит. Опытное ухо сразу звук золота уловило. Пожалел было купчина, что продешевил, да вовремя сообразил, что товар порченый продаёт. И если помрёт та раньше срока, пока он не покинет Аркону, то как бы за обман на правёж жрецов Святовида не попасть… Бересту о продаже быстро нацарапал. У старшины торга заверили. Отдали Храбру покупку. Как та ни шипела, ни плевалась, а оказавшись на коне, прижатой рукой могучей к груди, в металл закованной, притихла. А Храбр сразу в лагерь отправился, где переселенцы на новую землю живут, дожидаются отхода лодей. Последнюю ночь люди на земле спят. Дале – на качающихся палубах да в трюмах им ночевать предстоит… И сомлела хазаринка-тугаринка. Чувств лишилась. Уж больно рана тяжела да запущена. Ну и голод тоже. Купец на еде для пленников экономил. Не рассчитывал, что по пути попадутся, и провизию под них не брал с собой. Корми, гость, рабов получше, справился бы организм её с раной. Сам бы выздоровел. А теперь без помощи сторонней не излечиться ей.
Молодой воин в отдельной палатке жил. Один потому что. Да и положение у него в дружине теперь высокое. Наравне с Крутом в старших ходит, несмотря на возраст… Добрался парень до лагеря, уже месяц на вторую половину ночи перешёл. Велел сразу воды ему принести горячей да одёжу женскую. А сам за дело принялся. Тело бесчувственное на помост уложил, на котором спал. Снял с девицы кафтан грязный, стянул и штаны вонючие, в кале и моче измазанные. Обмыл наскоро грязь. Потом тело понизу полотном прикрыл, ножом повязку старую разрезал. Кровь ордынки засохла, ткань, как он понял, от рубахи исподней, слиплась. Снова за водой горячей послал. Принесли. Опять обмыл. На сей раз начисто. Повязка размокла. Потихоньку отдирать начал от тела. Девка очнулась, закричала дико, попыталась ударить. Куда там! В рот ей тряпицу чистую вогнал с маху. Руки-ноги к краям своего топчана притянул ремнями. Затем вновь за рану принялся. А та мычит, бьётся. Снял тряпки, уже гнить начинающие, ужаснулся. За малым девку не распластали надвое. Края багровые. С синевой. Кое-где уже и чернота появляется. Запах сладковатый, как у мертвеца, что на солнышке дней пять полежал. Словом, трупный. Хвала богам, червей нет. А вот это и плохо. Надо рану чистить. Не ножом же живое мясо от мёртвого отделять? Впрочем, вспомнил…
Прикрыл девку шкурой. Вышел из шатра. На отроков, что его поручения выполняли, глянул сурово, велел ждать, но в палатку не входить без него. Сам едва ли не бегом к яме выгребной отправился, куда всякий мусор сваливали. Там нашёл то, что искал. Черви жирные. Белые. Набрал горсть. Опять бегом вернулся. Шкуру откинул, тело обнажая, девка вновь замычала, забилась. Но Храбр на такую мелочь внимания не обратил. Из котомки, на столбе висящей, извлёк тряпицы, бабкой в путь даденные. Посыпал рану мхом особым, истолчённым мелко, да порошком из плесени сушёной. Далее сыпанул, не жалея, червей, что с собой принёс, прямо в рану. Зудеть страшно будет. Но куда как менее, если бы он резать стал наживую. Вычистят трупоеды всю гниль. А плесень мертвечине дальше развиваться не даст. Ну а черви, как порченое мясо съедят, сами из раны выпадут. Только придётся следить внимательно за этим. Потом по новой рану чистым полотном замотал. Эх, будь времени побольше, за седмицу бы на ноги девку поставил…
А она успокоилась. Смотрит на него хоть и с ненавистью, но без отвращения того, что раньше было. Дёрнул щекой устало, отправил отрока принести похлёбки с кухни. Тугаринке-хазаринке сейчас твёрдой пищи нельзя. Так, жиденького похлебать. Иначе заворот кишок будет. Отвязал руки от помоста, потом ноги. Сразу же получил удар коленом в живот. Взвыла, словно рысь в капкан пойманная. Ещё бы: кожей нежной – да по кольчуге стальной. Словно в стену каменную с размаху. А он деву на руки подхватил да на кучу шкур, в углу сложенных, перетащил. Лёгкая, словно пёрышко. Даже что-то глубоко внутри шевельнулось, словно жалость. Удивился сам себе.
Она завозилась. Стала в меха зарываться. Там отрок явился, дымящийся вкусным паром горшок принёс. Усмехнулся воин, перед девкой поставил прямо на землю. Ложку положил. Сам отвернулся, попросил отрока помост свой спальный пока у костра просушить. Пока тот в порядок приводился, девка всё в три глотка выдула. На Храбра голодными глазами смотрит. Тот показал, нельзя, мол, больше пока. Потом одёжу принесли: платье женское славянское, сверху шубу тёплую лисью да сапожки мягкие. Отдал отрокам горшок. В охапку сгрёб шкуры вместе с хазаринкой-тугаринкой и уложил на помост. Кольчугу с плеч стянул, на колышек, в столб вбитый, повесил. Пояс с ножом там же. Сапоги с ног скинул, портянки смотал, ступни обмыл водой ключевой. Ноги для воина – дело важное. Подошёл к куче мехов – девка глазищами своими сверкает, на него шипит, плюётся. Ну, зараза… Не будь повеления князя – померла бы в своей клетке! Рубаху нижнюю взял, руки тугаринке заломил и, как девка ни дёргалась, натянул. Тогда отпустил. А как та опять в меха зарываться начала, сгрёб её рукой, к себе прижал крепко. Второй полость медвежью на обоих натянул. Шепнул:
– Спи.
А поняла – не поняла, парня меньше всего волнует. Глаза закрыл, захрапел нарочито. Она подёргалась-потрепыхалась и затихла. Сообразила, что ослабленная раной да после голодовки длительной ей из объятий славянина не вырваться. Ну а враг исконный, земляной червь, себе ничего пока позорящего её не позволяет, тем более что тело у него большое и горячее, словно печка. И пожалуй, впервые после того, как Йолла попала в плен, она согрелась и сыта. Да к тому же, несмотря на зуд, и рана болела намного меньше. Её перестало дёргать. И прикосновение чистого белья к обмытому телу было приятно… И вдруг провалилась в сон. Мгновенно, успев лишь подумать, что, может, теперь и выживет. И всемогущий Хайтан позволит ей вновь увидеть родные степи…
– Храбр! – вполголоса позвали его за тонкой полотняной стенкой, и парень мгновенно проснулся.
Миг – на ногах сапоги, второй – уже возле палатки своей стоит. Перед ним князь, смотрит серьёзно, вопрошающе. Воин ничего не сказал, лишь полог откинул – на мехах, под полостью, силуэт виден. Да голова наружу торчит, с волосами длинными.
– Кто?
– Хазаринка, княже. Или тугаринка. Неведомо мне. Да и не выспрашивал. Некогда было. Вчера купил себе.
– Купил?! – удивлённо протянул Гостомысл и глаза сощурил: – Значит…
– Прости, княже. Ты слово дал. Велено мне было жёнку найти к утру. Так?
– Так. Да…
Перебил князя парень, впервые осмелился:
– Не сказано было, что она из нашего рода должна быть.
И… усмехнулся князь:
– Хорошо. Слово моё крепкое. Как сказал – так тому и быть. Хвалю за смекалку.
– Одно плохо, княже.
Тот встревожился, взглянул серьёзно. Пояснил ему Храбр:
– Поранена она сильно. Тяжко девке в пути придётся. Да и уход за ней нужен.
– Добро. Повелю тебе выделить клеть. Будете с ней вдвоём. Чтобы прочих меньше утомлять.
Просиял парень, поклонился низко:
– Благодарю за щедрость и доброту, княже.
Тот усмехнулся:
– Значит, не ведаешь, кто она?
Парень горько усмехнулся:
– Одно лишь знаю – семнадцать зим назад её родичи мой род под нож пустили…
Глянул князь потрясённо, головой покачал. Но слова не сказал. Только кинул:
– Неси её на мою лодью. Там тебе место.
Храбр кивнул, в палатку вернулся. Девка уже не спит, глазами сверкает. Парня увидела – зашипела вновь злобно. А тот спокойно кольчугу на плечи вздел, пояс с ножом застегнул, наклонился к ней, на ноги поднял. Понёву поверх рубахи натянул. Потом шубку. На руки вознёс. Тугаринка было ему в уши вцепилась, да по своим ручонкам и получила. Не балуй! Притихла малость. Отнёс её к отхожему месту. На жердь усадил, чтобы дела свои справила. Вышел, подождал, сколь нужно. Вернулся, понёс обратно, в палатку. Там уже котелок с кашей ждёт, паром дышит. Руки ей сам помыл. Дал ложку чистую и сам взял. Смолотили пищу в мгновение ока дочиста. Дно выскребли. Потом воин её снова на меха свалил, одёжу начал снимать. Девка бьётся, кусаться пытается… Содрал с неё шубу, понёву, рубаху нижнюю раздёрнул, с плеч стащил, стал полотно разматывать. Тут только сообразила тугаринка, что не о том подумала, затихла. А Храбр рану при свете белом осмотрел. Ночью-то жирником подсвечивал. Оглядел всё тщательно. Вздохнул облегчённо. Повезло девице неслыханно. Не задел меч жилу жизни, что по всему телу идёт, в разных местах проходит. Чудом не вскрыл. На ноготь младенческий не достал. Каждый знает: пока цела эта жила, от любой раны оправиться можно. А что заражено место, побитое мечом, – то не лихо. Бабкиными снадобьями да порошками он тугаринку быстро поставит на ноги.
Улыбнулся довольно, а девка и замерла зачарованно, лишь руками грудь прикрыла обнажённую. Знать, стыдно. Ну да ничего… Снова плесень сушёную достал с порошком дубовым. Черви своё дело делают. Уже черноту почти всю съели. Теперь за гной принялись. Да и прибавилось их. Знать, множатся. Ну, вывести их после очистки раны – дело нехитрое. Знакомое. Посыпал больное место, порушенное лезвием, снадобьями. Потом снова тело забинтовал, рубаху поправил, понёву с шубой надел. Развёл в воде отвар один из котомки. Дал кружку в руки, знаками показал, мол, пей. Зашипела злючка опять на него, но… выпила послушно. Бросила наземь пустую кружку, за что схлопотала подзатыльник. Не больно, но обидно. Кулак с её голову к носу поднёс, волосы на второй накрутил, аж вскрикнула от боли.
– Ясно?! Не балуй!
– Храбр! Храбр! Князь велит на лодьи всходить! – Отроки за стенкой палатки кричат.
– Слышу.
Оглядел палатку, в которой два месяца прожил. Забросил на спину котомку бабкину со снадобьями да свою с немногими пожитками. Оружие уже на лодью погружено. Только обратный путь теперь не со всеми в трюме, а в клети, на корме устроенной, крохотной. Зато только на них двоих… Ухватил деву рукой, на ноги поставил:
– Пора.
Повёл за собой. Та пошла. Хотя и упиралась. Лодью увидела, задрожала. Кочевники испокон веков воды боятся, ясное дело… Вздохнул, вновь на руки подхватил, да так и внёс по трапу, словно жених новобрачную в свой новый дом.
Протрубил рог, ударили вёсла. Сорок лодий великих в путь вышли. А вернутся ли домой корабли али нет – один Святовид знает.
Глава 15
Факелов было море. Но освещали они лишь гладкие головы, на которых было по длинной пряди волос, да обнажённые, покрытые узорами тёмные тела. Рядом возник дозорный, спустившийся с вышки по гладкому шесту, торопливо выдохнул:
– Волки спасли, княже! Чужинцы хотели тайно подкрасться, через ограду перелезть да в ножи нас взять. Только звери их почуяли. Рык подняли и, видно, прихватили кого-то. Мы свет бросили, а там… Увидели, что мы не спим, и назад. Потом факелы зажгли…
Брячислав слушал, а рядом уже выстраивались дружинники, облачённые в полные доспехи. Неужели опять? Что в бою падут, князь не боялся. Придут наши – отомстят. Люто. Тут другое – трудов жалко. Едва ли не до слёз. Дома, только выстроенные, поля, потом людским обильно удобренные, обещающие невиданный урожай. Детей будущих, ещё неродившихся. Чудинки-жёнки все на сносях ходят… Но ежели оружие у находников такое, что в том захоронении нашли, то славяне отобьются. Будут раненые, убитые, но град отстоят. Эх, миром бы дело решить…
Но чужаки пока не атаковали. Чего-то ждали. В груди Брячислава затеплилась крохотная надежда, впрочем погасшая с первыми лучами солнышка – с полуденной стороны к месту, где располагался град, к врагам спешило подкрепление – десятки лодок, в которых сидели вооружённые копьями и луками полуголые враги. Теперь можно было рассмотреть противника лучше. Коричневые тела, изукрашенные узорами, нанесёнными то ли синей глиной, то ли ещё чем. Короткие фартуки, прикрывающие срам. Копья с широкими наконечниками. У всех луки. Но простые. Явно уступающие по силе и дальности стрельбы боевому составному оружию славянской дружины. Как уже стало привычно, железа у противника не увидели. Кость, камень… Ни на что не надеясь, князь отдал распоряжение:
– Дым бросьте.
– Дым?!
– Мне повторить?!
Добрыня с Ольгом бросились с тына вниз, мгновенно раздули огонь, швырнули на него охапку сырой травы, плеснули из кувшинчика. Взвился пламень, выбросив густой чёрный дым. Юноши схватили турью шкуру, накрыли огонь. Снова скинули покрышку… Облака чёрного густого дыма одно за другим вздымались к небу. Древний, как сама славянская земля, знак войны. Тревоги. Просьбы о помощи. Враг наступает на родные очаги, грозится порушить дома, сжечь поля. Людей рода славянского уничтожить или в полон увести…
Чужинцы подкрепление увидели и сигнал градский, ещё громче завопили, копьями затрясли. Потом один зашагал к граду. Смело идёт, несёт гордо голову, потрясает в воздухе своим топориком. Теперь ясно, для чего тот у скелета лежал. Оружие это у них боевое. И с таким против меча? Подивился Брячислав дикой храбрости, спустился к воротам, повелел открыть, его выпустить. Засады, уловки он не боялся: чуть что – и пятьдесят стрелков в краткий миг выпустят сотни стрел. И от ливня стали не спасёт ничего. Тем более лёгкие, обтянутые кожей щиты с личинами… Верно угадал. Поединщик. Только вот на такое тот не рассчитывал. Увидел закованную в сталь глыбу, на голову выше себя, побледнел, губу прикусил, но ни шага не изменил, ни осанки. Не подаёт виду остальным, что уже распрощался с жизнью, поняв опытным взглядом, что нет у него ни шанса против славянина.
Князь по земле стелется, идёт мягким шагом, глаза из-под личины стальной, что два ножа острых. Щит у него круглый, для всадника, зато бляхами железными окованный и с острым шишаком в центре. И не просто кожаный, а ещё из дуба морёного внутри. Такой каменным наконечником копья не пробьёшь. Топориком своим не зацепишь. А стрелой из лука – если в глаз попадёшь. Так это ещё суметь надо. Пусть и метки стрелки вражеские, но и воины дружинные не лыком шиты. А князь – первый по силе среди всех. Стрелу на лету рукой ловит.
На ходу достал князь меч свой верный из ножен, крутанул кистью, описывая полукруг – замер на миг чужинец, потом завопил дико, метнул копьё. Брячислав даже уклоняться не стал. Грудью оружие принял. Звякнул чуть слышно доспех, с жалобным хрустом наконечник разбился обсидиановый. Чужак было следом прыгнул, с топориком своим в руке, думая скоростью взять, но наткнулся в прыжке на щит, прямо на шип торчащий, ногу просадил насквозь. Хотя вида не подал. Рванулся, отскочил, запрыгал на одной ноге, в левой руке щит свой потешный держа, а правой смешным оружием потрясая. А потом вдруг метнул его, да так метко, что едва не в лоб князю. Да шлем спас. Выдержал удар, хоть на миг потемнело в глазах, но рана не дала противнику быстро подбежать и нанести удар ножом. А Брячислав рассвирепел. Взметнулся меч, блеснул молнией, и… распался враг на две половины, рассечённый от макушки до паха. Взрыло острие мягкую землю. Взвыли враги. Но с места не двинулись. Дождались, пока князь удалится к себе, потом бегом подбежали к поверженному, в свои ряды утащили. И оружие его поломанное. Затихли.
Между тем лодки вражьи к берегу пристали, оттуда воины начали высаживаться. Как князь понял, другого рода, но союзного тем. И тоже тьма-тьмущая. А славян и двух сотен нет.
– Дым бросайте, – процедил князь сквозь зубы отрокам.
Те продолжили своё дело. А враги начали охватывать град кольцом, беря в окружение. Потом выстроили три клина, с четвёртой стороны не давала подойти вода. Гортанный крик – и в небо взвилось столько стрел, что на мгновение потемнело. Вмиг взметнулись, прикрывая воинов, червлёные щиты, о которые забарабанили, отскакивая, лёгкие стрелы. Брячислав вскинул меч, и по этому сигналу, едва стихли вражеские залпы, славянские стрелки, не таясь, взошли на помосты, и… Это не охотничья стрела с каменным или костяным наконечником. Это куда страшнее. Длинная, заготовленная долгими зимними вечерами из прочного светлого ясеня. Оперённая орлиным пером, с отточенным наконечником лучшей стали, пробивающая любой доспех… Да в упор. И пять штук в воздухе, а шестая на луке. И все в цель. Будь у дружинников больше стрел, никто даже не успел бы до тына добежать! Да количеством задавили. Падают сразу по двое-трое, но остальные бегут. Бросают верёвки длинные с петлёй на конце, как степные люди арканы в родном краю, цепляются за острые вершины кольев. Ловко перебирая руками, вскарабкиваются по валу, вспрыгивают на частокол и… валятся, взмахнув руками, отброшенные страшной силой удара боевой славянской стрелы: лучники уже оттянулись к центру городка и бьют оттуда навскидку, без промаха.
Ворота же града распахиваются, и стальная стена щитов и секир врубается в бесформенную массу. Но не сдаются дикари. Пытаются метать копья, потрясают своими топориками, на удивление метко и ловко бросают их в дружинников. А те уже приспособились. И все попытки нанести им вред тщетны. И начинает уже стальной безжалостный ёж свой жуткий круг, сгоняя врагов к стене града, но новый торжествующий вопль издают раскрашенные груди туземцев – из леса появляется новая армия, и их столько же, сколько уже пало от рук закованных в сталь воинов…
Брячислав обречённо тряхнул головой в островерхом шлеме, надсадно закричал:
– Помните, братья, за нами дети и жёны! Не бывало такого, чтобы славяне сдавались! На миру и смерть красна! В бой, братие!
И ответил ему рёв глоток разъярённых боем воинов:
– На слом! На слом!
Начал оттягиваться было к граду стальной ёж, да завяз в сплошной массе краснокожих тел. Застыл на месте. Не первый час уже бой идёт лютый. Устали люди. А чужаки всё прибывают и прибывают… Видать, со всей земли новой собрались, чтобы с пришельцами покончить…
И вдруг вновь распахнулись ворота града, и оттуда ещё один отряд вышел, в сталь закованный, на выручку к стоящим насмерть посреди раскисшего от крови поля воинам двинувшийся. А следом – ещё один, куда больше предыдущего, смертный круг закручивающий вновь. Да ливень стрел, со стен городка бьющий, вдруг куда гуще стал…
– Потянем, братья!
– Гой-да!..
Крики умирающих, вопли краснокожих воинов, дико улюлюкающих свой клич, хруст разрубаемых костей, скрежет камня и кости о металл. Вой рассекающих воздух стрел и надсадное хеканье, словно у дровосеков, дружинников, рубящих сплеча. Стоны раненых…
Брячислав, шатаясь и волоча за собой меч, двинулся к вышедшему из стены воинов высокому человеку в доспехе. Добравшись, стянул с головы шелом, кое-как просипел:
– Не такой встречи хотел я, брат… Но хвала богам нашим, вовремя ты…
Гостомысл шагнул вперёд, и рёбра брата затрещали от объятий.
– Жив! Главное – жив!
…Дым переселенцы увидели издалека. И сразу навалились на вёсла так, что те даже затрещали от натуги. Одновременно мужчины облачались в доспехи, торопливо извлекали из трюмов тулы с запасными стрелами, готовясь к бою. Едва дощатые корпуса лодий коснулись пристани, как с них бросились в бой первые ряды, чтобы поддержать своих, дать им хотя бы немного роздыху, оттягивая на себя следующий удар нападающих. Ну а тем временем прочие корабли закончили швартовку, и почти все мужчины ринулись в бой.
– Воды… – прохрипел князь, и тут же в руки ему ткнулась кожаная фляга с прохладной озёрной водой. Сделал несколько глотков, пополоскал во рту, выплюнул. Чуть подождал, на этот раз выпил чуть-чуть. Потом спросил терпеливо ждущего брата: – Сколько вас?