"Видно, одно их присутствие помогает саксам, - успокаиваясь, подумал парень. - Теперь, когда мое обещание королеве будет исполнено…"
Его мысли прервал голос бенедиктинца.
Per singulos dies benedicimus te;
Et laudamus Nomen tuum in saeculum,
et in saeculum saeculi.
Dignare, Domine, die isto sine peccato
nos custodire.
Вратко увидел его.
Бернар вытащил из-под одеяния маленький ларец, длиной в пядь, а шириной не больше двух вершков. Темное дерево не блестело на солнце, будто поглощая лучи. Новгородец узнал шкатулку. Эдгар Эдвардссон предал ее священнику перед сражением у Стэмфордского моста. Там хранился ноготь Иисуса Христа, остриженный у Сына Божьего вскоре после снятия с креста.
"Чернорясый" поднес ларец к губам и благоговейно прикоснулся к крышечке.
Miserere nostri domine, miserere nostri.
Fiat misericordia tua,
Domine, super nos, quemadmodum
speravimus in te.
In te, Domine, speravi:
non confundar in aeternum.
Затаив дыхание, словен смотрел, как из тумана над рядами нормандских рыцарей соткался силуэт.
Невысокий мужчина не отличался шириной плеч и могучим телосложением. Не воин, не боец.
Узкое лицо обрамлено темно-русой, слегка кудрявой бородкой. Карие глаза обведены кругами - свидетельство бессонных ночей и долгих размышлений. На челе сочились кровью глубокие царапины. Одет в простую, из некрашеного полотна рубаху длиной до середины бедра. Ни вышивки, ни рисунка… На ногах потрепанные, пропыленные сандалии.
Еще до того, как новоприбывший бог поднял руки и сползшие рукава обнажили сквозные раны на запястьях, Вратко узнал его.
Сам Иисус Христос!
Урманы и королева Маб называли его Белым Богом.
Почему белый?
Может, они имели в виду чистоту помыслов и сердца Сына Божьего?
Per signum crucis de
inimicis nostris libera
nos, Deus noster.
In nomine Patris,
et Filii,
et Spiritus Sancti.
Amen.
Иисус простер к языческим богам открытые ладони. Кротостью и прощением дышало его лицо.
В ответ Тор зарычал и поднял Мйольнир, Цернуннос наклонил голову, будто бы намереваясь бодаться, а Мананнан схватился за рукоять меча.
Укоризненно покачав головой, Иисус шагнул вперед.
Позади нормандских рядов надрывался отец Бернар:
Anima Christi, sanctifica me.
Corpus Christi, salve me.
Sanguis Christi, inebria me.
Aqua lateris Christi, lava me.
Passio Christi. conforta me.
Его слова подхватили сгрудившиеся вокруг бенедиктинцы.
О bone lesu, exaudi me.
Infra tua vulnera absconde me.
Ne permittas me separari a te.
Ab hoste maligno defende me.
In hora mortis meae voca me.
Et iube me venire ad te,
ut cum Sanctis tuis laudem te
in saecula saeculorum.
Amen.
К удивлению новгородца, первым из вызванных им богов не выдержал Огмиос. Вот тебе и бог мудрости! Плешивый неуловимым движением вскинул лук и натянул тетиву. Стрела с шелестом устремилась прямиком к сердцу Иисуса.
Погибший на кресте будто бы нехотя отодвинулся в сторону, пропуская наконечник в волоске от рубахи.
"Что они творят! - ужаснулся Вратко. - Разве богам пристойно сражаться между собой?!!"
Вторым сорвался Тор. Оно и понятно - гроза йотунов никогда не отличался спокойным нравом. Крякнув, он послал Мйольнир в полет.
И свершилось чудо!
Молот, расколотивший столько великаньих и тролльих черепов, отлетел от раскрытой ладони сына Марии. Закувыркался воздухе и истаял, слившись с туманом.
Рыжебородый ас очумело уставился на противника. Перевел взгляд на пальцы, сжатые в кулаки. Едва только не почесал в затылке…
А Иисус сделал еще один шаг, качая головой и нахмурив брови. Он словно хотел сказать: "Одумайтесь, братья! Вы не ведаете, что творите!"
Одноглазый Хрофт крутанул над головой копье. Остро отточенное лезвие Гунгнира запело, рассекая воздух. Словену померещились две черные тени, рванувшиеся прочь от Отца Богов к поднебесью. Хугин и Мунин с хриплым карканьем спешили прочь от битвы. Горестно завыли вдалеке Гери и Фреки.
Выхватил меч Тюр.
Поднял палицу вана Ньёрд.
Дагда замахнулся своей огромной, устрашающей дубиной.
Иисус встретил их спокойной улыбкой и грустным, исполненным сочувствия взглядом.
Крепкое, окованное железом оскепище Гунгнира переломилось, столкнувшись с предплечьем Спасителя. Клинок Тюра соскользнул по плечу Иисуса и сломался у самой крестовины. Зазвенел и лопнул, рассыпавшись в осколки, меч Нуада, доселе считавшийся непобедимым.
Ошеломленные боги несколько мгновений взирали на безнадежно испорченное оружие… И вдруг их очертания задрожали, побежали рябью и растворились в тумане. Аса Тор, лишившийся Мйольнира, отстал от них лишь на один вздох.
Тогда в бой вступили Ньёрд и Дагда. Их палицы мелькали в воздухе, сливаясь в размытые пятна. Могучих ударов хватило бы, как показалось Вратко, чтобы расколотить в мелкую крошку скалу. Ни один из смертных не выдержал бы такой скорости. Это было по силам только богам.
Внизу, на склоне холма, отступающие в панике нормандцы валились в глубокий ров, отрытый саксами у подножья Сенлака. Верхние топтали и калечили свалившихся раньше. Трещали кости. Стон и ржание вознеслись к небу.
Новгородец затаил дыхание.
Сперва палица Ньёрда, а потом и Дагды разлетелись в щепки.
Иисус стоял невредимый. Выражение скорби и участия не сходило с его лица. Спаситель жалел своих противников и противостоял им лишь по необходимости.
С горестными вздохами урманский бог моря исчез в клубах тумана. За ним последовал и Дагда, унося с собой волшебную арфу.
С рычанием, в котором не было ничего человеческого, на Иисуса бросился Цернуннос. Оленьи рога уперлись Христу в грудь. Раздвоенные копыта били мглу, словно взрывали дерн.
Кротко улыбнувшись, Иисус благословляющим жестом коснулся темени бога-оленя.
Тот исчез с легким хлопком.
Длинным, скользящим шагом, словно заправский вояка, уроженец Назарета поравнялся с Мананнаном и Лугом и отправил их в небытие двумя легкими касаниями.
Взревели трубы нормандцев. Отдохнувшая позади войска конница, возглавляемая самим Вильгельмом и братом его, Эвдом Байеским, обрушилась на увлекшихся преследованием саксов. Изображавший ложное бегство отряд под предводительством Эстаса Булонского развернулся и ударил танских дружинников в лоб.
Наверху же, между туманом и облаками, остались лишь двое. Иисус Христос и Перун, отец дружин. Огмиос, все-таки недаром звавшийся богом мудрости, куда-то благоразумно исчез. Будто и не было его никогда.
Спаситель и Перун застыли, глядя в глаза друг другу.
Мгновение бежало за мгновением. Они тянулись, словно века. Казалось, что за это время могли возникнуть, достигнуть расцвета и исчезнуть без следа империи, подобные Римской, могла подняться из-под воды и вновь уйти на морское дно Атлантида.
Перун хмурился. Желваки ходили на его скулах. Рыжая борода шевелилась и топорщилась. Бог Грозы примерялся, не метнуть ли секиру, сверкающую по краю голубоватым огнем.
Лицо Иисуса хранило неизменное выражение скорби. Так суровый, но любящий родитель переживает за неразумное чадо, тянущееся пухлыми пальчиками к весело скачущим в очаге языкам пламени.
Вратко захотелось вслед за столпившимися на высоком днепровском берегу киевлянами закричать: "Выдыбай, Боже! Выдыбай!" Он даже прошептал что-то подобное… Но, как и сто лет назад, Владыка Молнии не услышал его.
Взмах секиры!
Ослепительный высверк, пронзивший и туман, и облака.
Христос раскрытой ладонью остановил смертельный полет голубоватой стали.
Перун скривился, будто его ожгли ударом плети.
Но ни одна черточка не дрогнула на лице Сына Божьего.
Брат Солнца и Огня растаял, словно прозрачный дымок над углями затухшего костра.
"Вот так и старое время уйдет… - со щемящей тоской подумал новгородец. - Уйдет время старых богов, которые не гнушались спускаться к людям, говорить с ними, учить ремеслам и тонким искусствам. Новая вера будет требовать лишь смирения и подчинения, умерщвления плоти и соизмерения разума с установлениями священников".
Но приблизившиеся глаза Спасителя, ставшие в одночасье огромными, в полнеба, затмили разум ворлока. И вдруг сменились серо-стальными отца Бернара. Будто два клинка пронзили сердце Вратко. Острая боль запульсировала в межреберье. Парень захрипел, попытался вырваться из колдовского морока и понял, что проваливается в бесконечную глубину, заполненную непроглядной чернотой.
- Не-е-ет!!! - с отчаянным криком он удержался на грани разума.
Боль исчезла. Канули без следа и все чувства.
Он больше не был человеком, купеческим сыном, недоучкой-ворлоком из славного торгового Новгорода.
Он был стрелой…
Глава 24
Стрела судьбы
Так же ясно, как прежде руки, ноги и голову, Вратко ощущал длинное древко, с любовью вырезанное из ореха, выскобленное и выглаженное до блеска; оперение, принадлежавшее некогда серому гусю; остро отточенный наконечник-клин. Он знал, что, несмотря на льняное масло, пропитавшее древко, его древесина чуть-чуть отсырела, а второе перо слегка заломилось, когда его засовывали в колчан.
Из-за ужасной тесноты - со всех сторон Вратко окружали сородичи - он не мог пошевелиться, но это почему-то не пугало. Напротив, казалось привычным. Только слегка зудел пропил на торце древка в ожидании соприкосновения с тетивой. Темнота внутри колчана не давала возможности хоть что-нибудь разглядеть. Спасали только запахи и звуки.
Запахи. Едва уловимый - ореховой древесины, прогорклый - старого масла, кисловатый - плохо выделанной кожи, из которой пошит колчан. Мерзко воняла запекшаяся кровь - должно быть, лучник плохо очистил чей-то наконечник.
И звуки. Лязг стали слышался вдалеке. Что ж, похоже на правду - лучники нормандцев последний раз вступали в сражение еще утром, а потом были отведены далеко назад, за спины пехоты и конницы. Если бы Вратко оказался стрелой в колчане сакса, хоть в этом бою они почти не пользовались луками, то грохот боя был бы куда ближе.
А еще колчан покачивался и, поскрипывая, ударялся о бедро лучника.
Тесно прижатые друг к дружке стрелы подрагивали от желания вырваться на свободу. И бронебойные, и срезни, и обычные, подходящие против любого врага.
Вратко понял, что вместе с другими жаждет оказаться на воле. Почувствовать свежее дыхание ветра, увидеть бездонное синее небо и устремиться к нему. А потом ринуться вниз, выбирая цель в людской толпе. Острие, словно клюв сокола, хищно ищет жертву… А потом с влажным "чпоканьем" пробить легкий доспех и кожу, впиться в горячую живую плоть! Попадется ребро? Плевать! Его наконечник способен сломать любую кость, даже самую крепкую.
Малая часть души новгородца возмутилась той радости, с которой воображение парня живописало полет стрелы и попадание в цель. Но большей частью он уже не разделял себя с оружием. Дрожал вместе с товарищами в ожидании, когда же сильные пальцы лучника пробегут по торчащим наружу перьям и выберут того счастливчика, кто станет первым…
- Товсь! - донеслось издалека.
Лучник затоптался на месте. Наверное, ищет сейчас хороший упор для ноги, натягивает тетиву на лук. Сгибает и разгибает пару раз оружие. На пробу.
"Выходит, атака нормандских рыцарей вновь захлебнулась? И саксы встали насмерть на вершине холма? Что ж, самое разумное, что Гарольд может сделать, потеряв правое и левое крыло войска, это уйти в "глухую" оборону. Сомкнуть щиты, попробовать восстановить часть палисада и ждать. Выстоит до сумерек, считай - не проиграл. Хотя и не победил тоже. Но в его положении сохранить хотя бы треть собранных бойцов равнозначно победе. Глядишь, подоспеют Эдвин и Моркар. Ведь сам Гарольд примчался им на подмогу, не чинясь и не заботясь о стертых ногах и сбитых копытах. Если не Мерсия с Нортумбрией, то таны с востока Англии пришлют еще подкрепления, а там, глядишь, южане подоспеют. Они хоть и притаились, увидав несметную силу Вильгельма, но должны помнить величие воинственных предков - подтянутся, встанут рядом, подопрут плечом усталых, слабеющих хускарлов. Опять же, Уэльс еще не присылал своих бойцов. Пускай валлийцы подумают, хорошенько подумают, будет ли Бастард Нормандский лучшим сюзереном, чем Гарольд Годвинссон?"
- Залпом!
Вот и долгожданные пальцы.
С радостным всхлипом бронебойная уходит вверх.
"Прощай…" - шепчут ей те, кто лежал рядом. Стрелам незачем обманывать себя. Надежды вновь встретиться в колчане - никакой. Ну, разве что чудо произойдет…
- Цельсь!
Скрипит тетива. Лучник втягивает воздух поглубже и застывает.
- Бей!!!
Щелчок.
Удар тетивы по кожаной рукавице.
Счастливый визг бронебойной сливается с воплями сотен других стрел, сорвавшихся в смертоносный полет. Почему люди не слышат их криков? Для них стрелы - безмолвная смерть.
- Цельсь!
Вторая бронебойная…
- Бей!
Вратко недоумевал: ну почему, почему бронебойные? Откуда такое пренебрежение остальными стрелами, томящимися в ожидании? Сколько можно?
Выбери меня!
Ну, выбери! Пожалуйста!!!
И вот грубые пальцы лучника коснулись его оперения.
Ах, если бы стрелы умели кричать!
Как бы он заголосил: "Сбылось! Свершилось! Наконец-то!"
Свежий воздух, дурманящий множеством запахов, каких в затхлости колчана ни за что не почуешь, омыл стальной, жадный до крови наконечник, легким ветерком пробежал вдоль древка, встопорщил перья.
Прикосновение отшлифованной кибити невиданным наслаждением ворвалось в душу.
Тетива решительно вошла в пропил…
Как же можно радоваться, оказывается, просто свободе. Пусть она призрачна и вскоре ты отправишься в цель. Но полет…
- Цельсь!
Заскрипела тетива. Пальцы нормандца впились в древко, будто клещи.
- Бей!
Могучий толчок, и стрела по имени Вратко вылетела прямо в синее, сверкающее, подобно драгоценному самоцвету, небо.
Вот оно!
Ради этого стоит жить. Даже если эта жизнь протекает в душном колчане или на телеге, в связке. Даже если после короткого стремительного полета ты истлеешь вместе с трупом или завязнешь в далеком ясене и будешь гнить и ржаветь от непогоды.
Клиновидное жало со свистом рассекало воздух.
Тугие струи воздуха врывались под оперение и закручивали стрелу, словно веретено.
Внизу, посреди золотых лесов Южной Англии, торчал холм Сенлак, напоминающий могилу. Тысячи трупов покрывали его склоны. Люди и кони. Погибшие от холодной стали и затоптанные во время бегства своими же. Здесь валялись отрубленные руки, ноги, головы… Лошадиные уши и ноздри…
На вершине холма вилось знамя с человеком, вскинувшим копье для удара. И рядом - знамя с драконом. Вокруг них продолжали держать строй саксы. Тысячи полторы, если на глазок. Они стояли плечом к плечу, закрывшись щитами, а вокруг громоздились тела зарубленных нормандцев.
Тем кусочком сознания, в котором сохранились человеческие чувства, Вратко понял, что Вильгельм так и не сумел одолеть хускарлов в честной схватке, а потому приказал взяться за дело стрелкам.
Дружинники Гарольда, даже погибая, оставались в строю. Утыканных стрелами воинов от падения удерживали спины и плечи товарищей. Когда некуда упасть, мертвые занимают место рядом с живыми. Пока еще живыми…
Оперенный, брошенный в полет тетивой, Вратко устремился к земле. Точнее, к последнему оплоту английской короны на английской земле.
У стрел нет сердца. Будь по-иному, оно разорвалось бы от восторга.
Наконечник верещал, предчувствуя поживу.
Раскрашенные щиты все ближе.
Клепаные шлемы…
Светлые бороды и слипшиеся от пота волосы, торчащие из-под бармиц…
Исполосованные потеками грязи лица.
И глаза…
Серые, карие, зеленые, синие…
Льдисто-голубые…
Они смотрели из-под сурово сдвинутых бровей, и новгородец узнал их.
Так же строго и решительно они глядели на норвежский строй у Стэмфордского моста.
И звучали безжалостные, но правдивые слова:
- Конунгу Норвежскому, с мечом явившемуся на эту землю, король Гарольд может предложить лишь семь стоп земли. Или больше, ибо слышал король Англии, что Харальд Сигурдассон выделяется среди людей ростом и крепостью телесной.
Словен вспомнил вису, которую сложил по просьбе Марии Харальдовны:
Местию отмечена
Смерть на наконечнике
Ясно око выколет
Королю саксонскому.
Стальное острие стрелы вошло в глаз королю Гарольду Второму Годвинссону!
Вратко взвыл, будто бы сам получил пядь железа между ребер, и рванулся прочь, освобождая душу из плена в сердцевине орехового древка…
Очнулся новгородец сразу. Будто вынырнул из омута.
Все тело ломило. Каждый сустав отзывался болью.
Но ведь если руки-ноги болят, значит, они есть!
И если веки отказываются подниматься, значит, глаза вновь на месте.
Какое счастье - почувствовать себя человеком!
Вратко не открывал глаз и прислушивался к ощущениям.
Он лежал, укутанный до горла, на чем-то упругом. Не доски и не соломенный тюфяк. Не куча листьев, но и не меховая подстилка. Ложе слегка потряхивало.
На телеге его, что ли, везут?
Ну и пусть…
Сейчас не важно, на чем и куда его везут. Важно узнать: чем закончилось сражение?
Если король Гарольд погиб, саксам не устоять.