В Севастополе объявили состояние боевой тревоги. "Отечество в опасности!.." Это пламенный призыв к патриотизму, к преданности, к самоотречению. Высокие слова, высокие понятия никогда не оставляют русских равнодушными.
Барабаны били, горны трубили, звонили колокола. Сердца трепетали, на глазах выступали слезы, руки сжимались в кулаки, возгласы, полные гнева и воодушевления, сотрясали город.
Всеобщий героизм! Солдаты, матросы, чиновники, рабочие, торговцы, лавочники, буржуа, старики, женщины и дети устремились на улицы с криками: "Мы будем защищаться!.. Не на живот, а на смерть! Да, не на живот, а на смерть!"
Сначала предстояло проделать самое неотложное: земляные работы. Следовало окружить город траншеями. За работу взялось десять тысяч человек. Землекопами они были неумелыми и неловкими, но патриотизм творил чудеса.
Арсеналы предоставили шанцевый инструмент. Люди рубили деревья, изготовляли туры и фашины.
Затем толпа, направляемая офицерами и солдатами инженерных войск, устремилась на незащищенные участки, где следовало построить бастионы. Предводительствовала женщина, одетая в черное; в руках она держала российский флаг. Ее узнавали, приветствовали, за ней следовали с восторгом.
- Княгиня!.. Да здравствует княгиня!.. Да здравствует наша славная патриотка!
Вот и нужные участки. Скорее!.. Офицеры произвели разметку. За работу! Княгиня потребовала, чтобы ей была предоставлена честь первого удара заступом…
Потом толпа набросилась на твердую известняковую почву и принялась ее яростно долбить.
И это длилось часы, дни, ночи, без передышки, без устали, без отдыха.
Дама в Черном, в первом ряду работников, копала с остервенением, вся отдаваясь этой грубой и святой работе. И когда ее окровавленные руки не могли больше сжимать ручку саперной лопаты, когда, в изнеможении, она уже еле двигалась, она нашла в себе силы поднять российское знамя и гордо пронести его вдоль бесконечной линии земляных работ. Женщина была великолепна в своих черных одеждах, окутанная знаменем.
Звучный голос ее реял над толпой:
- Смелее, ребята, смелее!.. Да здравствует наш царь, да здравствует святая Русь!
Столько сил, столько трудов бросили на строительство укреплений, и результаты не замедлили сказаться.
Насколько хватало глаз, в землю уходили траншеи, тянулись насыпи, над землей поднимались бастионы, бесконечные линии окопов соединяли их и прикрывали с флангов. Оборонительные сооружения продвигались вперед…
Для фашин и туров давно уже не хватало дерева. Тогда в ход пошло все: доски, мебель, ящики, тюки, брусья - все годилось этим храбрецам, которые, кажется, готовы были в случае надобности укладывать в брустверы собственные тела. Одновременно к укреплениям подкатили пушки, уложили пирамидами ядра, подвезли бочки с порохом, прикрыли амбразуры мешками с песком.
Эта гигантская работа длилась сто двадцать часов, то есть пять дней и пять ночей.
Защитники Севастополя сделали больше, чем было в человеческих силах.
Итак, когда все было готово, чтобы отразить нападение, когда в каждой амбразуре торчал ствол пушки, когда за каждой бойницей стоял боец, Корнилов призвал священников, чтобы они благословили армию и освятили оборонительные сооружения.
Священники, облаченные в расшитые рясы, обошли укрепления в сопровождении адмирала, ехавшего верхом. И когда молитвы были прочитаны и благословение получено, Корнилов, обращаясь к воинам, произнес следующие исторические слова:
- Дети мои, мы должны сражаться не на живот, а на смерть! Каждый из вас должен быть готов сложить здесь голову!.. Убейте первого же, кто дрогнет и побежит… если я прикажу отступать, убейте меня!
…Теперь отважным бойцам оставалось лишь ждать союзников.
Англо-французская армия вступила на Херсонесское плато двадцать шестого сентября. Два дня она потратила на то, чтобы подобрать и перевязать раненых, похоронить убитых. Ей понадобилось целых четыре дня, чтобы преодолеть двадцать пять километров, отделяющих высоты Альмы от Севастополя.
Правда, из боеприпасов и провианта у солдат было только то, что они несли в своих мешках. Все припасы оставались на кораблях, и снабжение армии на марше было делом долгим и трудным.
Так или иначе, но союзники потеряли время.
Возможно, такой полководец, как Наполеон, водивший свою армию в страшные походы, действовал бы по-другому.
Он без боя вошел бы в деморализованный Севастополь. Но кончилась бы на этом кампания? Конечно нет. Тем не менее это нанесло бы жестокий удар московскому колоссу.
В том, что марш этот оказался таким медленным, историки единодушно обвиняют англичан. Их черепашьи темпы, успевшие уже войти в пословицу, приводили французских офицеров и солдат в ярость.
Что бы ни предстояло делать, они никогда ни к чему не были готовы - ни к выступлению, ни к еде, ни к маршу, ни ко сну!.. Этот кошмар повторялся снова и снова: опять опоздали!
Во время перехода от Альмы до Севастополя их поставили впереди, боясь, что иначе они окажутся далеко в хвосте, позади, Бог знает где!
Непосредственно за ними шагали зуавы Боске, буквально наступая им на пятки.
Эти неутомимые ходоки ворчали, ругались и смеялись над англичанами, острили, веселили самых угрюмых и заставляли их забыть о трудностях похода.
- Привет! Эй, энглезы, поживей!
- Давай, милорд! Пошевеливайся!
- А ну, ноги в руки… Давай, давай!
- Раки вареные!
- Что, ноги заплетаются?
Англичане забавлялись и кричали в ответ:
- Боно!.. Французы боно!..
- Боно! Боно энглезы! - отвечали зуавы и маршировали на месте, печатая шаг.
Когда союзнические армии вступили наконец на Херсонесское плато, чудо уже совершилось - Севастополь был готов к обороне!
Теперь союзникам оставалось лишь приступить к регулярной осаде, которая, как казалось всем, должна была продлиться недолго.
Флоты обеспечили себе и подготовили под выгрузку два весьма удобных и надежных плацдарма. Англичане выбрали Балаклавский залив, расположенный на юго-западе плато, а французы - Камышовую бухту на юго-востоке от Севастополя.
На сушу выгрузили все нужное для материального обеспечения осады, боеприпасы, провиант. Пришлось наскоро соорудить причалы и склады, реквизировать у населения повозки и организовать транспортировку военного имущества к предстоящему театру военных действий. Все это заняло немало времени, в течение которого воюющие стороны наблюдали друг за другом, ограничиваясь короткими перестрелками.
Русские, прикрываемые своими стрелками, продолжали неутомимо переворачивать землю.
Их укрепления составляли теперь две грозные полосы - одну на Корабельной, справа от Южной бухты, и другую - перед самым Севастополем.
Высшее союзное командование решило, что англичане приступят к осаде первой полосы и расположатся справа, а французы - к осаде второй и, следовательно, займут позиции на левом фланге осадной линии. Это и было сделано после многих попыток.
Против англичан находились русские оборонительные сооружения, названия которых следовало бы запомнить, ибо они тесно связаны с историей этой памятной осады. Итак, это были Большой редан, Малый редан, Малахов курган и Зеленый холм. Перед французами располагались Карантинный бастион, Центральный бастион и знаменитый Мачтовый бастион, названный так из-за сигнальной мачты, возвышавшейся на орудийной площадке.
Свои арсеналы и склады французы разместили на участке, который русские называли Пастуший хутор. Посередине возвышалось здание с небольшой квадратной башней, завершавшейся куполом. Его стали называть Дом с колоколенкой.
На взгляд осаждавших, это, безусловно, была самая заметная и самая важная точка.
Здесь же был оборудован и командный пункт занимавшегося осадными работами подполковника Рауля. Этот доблестный офицер олицетворял собой атаку, как Тотлебен олицетворял оборону. Раулю предстояло покрыть себя славой и заслужить похвалу своего противника.
От Дома с колоколенкой до Мачтового бастиона было две тысячи метров. Немного ближе и левее, в одном из уцелевших домов открыли полевой госпиталь, а в так называемом Сожженном доме, несмотря на близость русских, устроили склад, приспособленный для осады.
Обустройство тыла занимало армию до седьмого октября - дня, когда была проложена первая траншея. Операция эта была деликатная, опасная и в высшей степени волнующая.
Ночью тысяча пехотинцев под водительством пятидесяти саперов в полной тишине выдвинулась к Сожженному дому. У каждого из солдат висело на перевязи ружье, на плече лежала лопата и кирка.
Их сопровождали три батальона поддержки, а еще пять оставались в резерве, у Колоколенки, готовые при малейшей тревоге прийти на помощь.
Каждый из работников тащил по туру. Отряд выстроился в две цепочки, которые шагали какое-то время рядом, в сторону противника, а потом повернули, одна налево, другая направо, образуя таким образом уже одну цепь.
По сигналу "Стой!", произнесенному голосом тихим, как дыхание, солдаты бесшумно опустили на землю туры, оружие и инструмент.
Унтер-офицеры из саперов подровняли натянутыми веревками линию туров, и солдаты настороженно ждали, когда будет подан сигнал к началу работ.
Тем временем подразделения, призванные обезопасить работу саперов, группировались по ротам и отделениям и выставляли часовых перед линией фронта.
Строгий приказ запрещал стрелять, бряцать оружием, повышать голос, вообще производить какой-либо шум. В случае тревоги надлежало отступать в полной тишине.
Ничто не двигалось, и в это поистине торжественное, волнующее мгновение было слышно, как бились сердца, как вырывалось дыхание из груди тысячи бойцов, которых один залп картечи мог смести с лица земли.
Наконец капитан тихим голосом отдал команду. Ее передали от человека к человеку по всей линии: "Начали!"
Тысяча заступов поднялась и упала, вонзаясь в землю. Каждый старался изо всех сил соблюсти грозный приказ о тишине. Это был вопрос жизни или смерти.
К счастью, ночь выпала темная - хоть глаз выколи, и русские, занятые, вероятно, какой-нибудь подобной работой, не подавали признаков жизни.
Французы работали очень усердно, с лихорадочной быстротой, подстегиваемые инстинктом самосохранения.
Выдолбленную заступами землю перекидывали лопатами в поставленные стоймя туры, которые постепенно заполнялись.
Наполненные до краев, они послужат хорошей защитой от огнестрельного оружия той, уже далекой от нас эпохи.
В полночь новая тысяча саперов сменила своих уставших товарищей.
В шесть часов утра ошеломленные русские обнаружили прямо перед собой линию траншей длиной в тысячу метров и два бастиона, соединенных насыпью, за которой солдаты могли передвигаться во весь рост и отвечать огнем на огонь противника.
Огонь этот не заставил себя долго ждать. Вся линия русских укреплений заволоклась дымом. Прозвучал, постепенно затихая, орудийный залп. Однако от плохо откорректированной стрельбы оказалось больше шуму, чем ущерба.
Около тысячи ядер израсходовали менее чем за час. Большое их число перелетело через линию траншей и попало в Карантинную бухту, которую с тех пор так и называли: бухта Ядерная. К концу осады там было больше железа, чем земли!
Несмотря на огонь, саперы продолжали с лихорадочной поспешностью вести ходы сообщений. Линия укреплений растягивалась на глазах направо и налево.
Саперы подходили еще и еще. Их энтузиазм не уступал энтузиазму осажденных.
Траншеи готовились к обстрелам и штурму, грозную близость которого ощущали все воины.
Артиллеристы прорезали амбразуры для пушек, уложили мешки с землей, выровняли и утоптали площадки. Саперы выдолбили ступеньки для ружейной стрельбы. Для преодоления брустверов соорудили настоящие лестницы для штурмовых колонн, которые устремятся вперед после того, как пушки разрушат вражеские укрепления.
Неожиданно возникла серьезная трудность. Саперы столкнулись с необычным препятствием - не стало земли для брустверов. Заступы и лопаты, погрузившись сантиметров на пять, отскакивали, наткнувшись на сплошной камень. Пришлось обходить эту трудность: разбивать известняк, взрывать скалы, приносить землю с дальних полей, мешок за мешком, вручную, и наконец усилить защиту против фонтанов камней, которые, без сомнения, будут подымать вражеские снаряды и пули.
Солдаты соперничали друг с другом в усердии и энергии, работали не покладая рук, готовились к обстрелу, к прорыву, к штурму - к победе.
На исходе пятого дня земляные работы закончились. Артиллеристы, не передохнув, готовили батареи к бою, несмотря на адский огонь русских.
Четырех дней и четырех ночей хватило, чтобы доставить восемьдесят осадных орудий и запас пороха, снарядов и ядер к ним.
На батареях установили также восемнадцать мортир тридцать второго калибра с шестьюдесятью снарядами для каждой. Это громадные бомбы весом в девяносто четыре килограмма, несущие по пять килограммов пороха на расстояние двух тысяч метров!
Все эти тяжелые, непростые работы были произведены с редким воодушевлением.
Итак, амбразуры расчистили, пристрелку произвели, все подготовили к атаке со стороны суши.
Со стороны моря тоже все было готово. Поддержку флотов обеспечили. Они ждали лишь сигнала "Приготовиться к бою!".
Не пройдет и двух часов, как корабли приблизятся к фортам и подавят их своим огнем.
Оставалось только ждать сигнала, по которому начнется артиллерийская подготовка, и каждый воин спрашивал себя с дрожью нетерпения, с тоской и надеждой: "Завтра или нет?"
ГЛАВА 2
Новый главнокомандующий. - Два призрака. - Как Оторва становится капралом. - Первые франтиреры. - Бомбардировка. - Гибель русских артиллеристов. - Дама в Черном стреляет из карабина.
Итак, со времени победы при Альме прошел месяц. Как и предвидел Мишель Леви, Сент-Арно скончался к исходу восьмого дня, успев передать командование генералу Канроберу. Случилось это двадцать девятого сентября.
Новый главнокомандующий еще молод - ему сорок четыре года. Он бодр, деятелен, хорош с солдатами, и те отвечают ему любовью. В его бесстрашии, однако, есть что-то показное. Сможет ли он в бою стать хозяином положения?
Что касается его внешности, это человек среднего роста, коренастый, живой, как ртуть, с чуть раскосыми глазами и горящим взглядом. Есть у него и особая примета: он носит очень длинные волосы с проседью, прикрывающие вышитый воротник мундира.
Известен его ответ императрице, которая взялась было вышучивать его прическу, столь далекую от принятого образца: "Мои волосы, мадам, принадлежат истории". Однако он ошибся: забывчивая история скоро потеряла интерес и к нему, и к его шевелюре.
Сколько раз он был ранен, сколько совершил подвигов - не счесть. Это человек, созданный для сражений, командир, который в упоении боем кидается в самую гущу схватки, участник самых жарких атак, воин, который рискует жизнью с совершенной беззаботностью. При Альме, когда он вел в огонь свою дивизию, он был тяжело ранен. Истекая кровью, приказал посадить себя в седло и каким-то чудом продержался верхом до конца боя.
Увы! Этот великолепный исполнитель приказов, став главнокомандующим, не раз проявлял крайнюю нерешительность. Непосильная ответственность, стремление избежать излишнего кровопролития, перепалки с английским штабом, предвидение будущих трудностей и неумение составить себе общую картину военных действий - все это парализовало его инициативу и отдавало во власть событий.
Сейчас, почти в самом начале кампании, всего этого не было заметно. Дела шли как нельзя лучше, события сами толкали к тем или иным решениям.
На завтра назначили артиллерийскую подготовку.
В сопровождении своего штаба Канробер обошел траншеи. Он еще носил на перевязи руку, которую едва не потерял при Альме, и передвигался только пешком. Рядом с ним держался Боске, на голову выше всей остальной пестрой свиты.
Они вышли на центральный плацдарм, напротив Мачтового бастиона, который извергал ядра и гранаты.
Их поджидали двести артиллеристов под ружьем - подтянутые, начищенные, как для парада. Небольшая группа офицеров встретила генералов. Среди них выделялся молодой капитан, еще бледный после недавнего ранения. На его мундире, рядом с двумя потрепанными, потускневшими нашивками сверкала третья - из новехонькой золотой канители… Производство в чин было так же свежо, как рана.
За несколько секунд до появления генералов сюда примчались пятеро вооруженных запыхавшихся зуавов вместе с сыном полка, мальчишкой-зуавом, с мушкетом на перевязи и большим букетом осенних цветов в руках. При виде их молодой капитан сделал дружеский жест, но не успел ничего сказать, ибо тут же раздалась короткая команда:
- Н-на караул!..