В ту же минуту горны запели встречный марш, вплетая свои веселые трели в раскаты пушечной пальбы, в россыпи ружейных выстрелов. Канробер подошел к капитану, салютовавшему саблей, и, переждав звуки горнов, громко произнес:
- Именем императора! Лейтенанты, прапорщики, капралы, канониры и трубачи, вашим командиром отныне становится капитан Шампобер, здесь присутствующий, и вы будете выполнять все его приказы на благо службы и во исполнение воинского устава. - Затем главнокомандующий торжественно добавил: - Капитан, я счастлив пожать руку такому храбрецу, как вы, ваша рана зажила?
- Да, господин генерал!
- Прекрасно!.. А кто эти зуавы? - продолжал генерал, улыбаясь своим старым - еще по Африке - боевым друзьям.
- Это те, что спасли меня там, на плато Альмы, и отбили атаку на наши орудия, господин генерал.
- И они захотели первыми поздравить вас с новым чином… Хорошо, мои отважные шакалы!
Канробер остановился перед зуавом, который командовал маленькой группой, и, заметив у него сверкающий крест, спросил:
- Как это получилось, ты даже не капрал и - такой орден?
- Господин генерал, я сегодня вышел из лазарета.
- Как тебя зовут?
В разговор вмешался Боске:
- Господин генерал, я рад представить вам Оторву, героя Второго зуавского полка, отважного парня, который спас нас всех, предупредив о взрыве в имении Нахимова. Из наших старых сержантов, отличный солдат, с большим опытом, но упрямец, каких мало…
- Ну и прекрасно! Из таких получаются лучшие бойцы. Мы произведем его в офицеры… Ты, как кавалер ордена Почетного легиона, не можешь стоять в карауле и выполнять наряды, и я пока присваиваю тебе звание капрала… А вы, ребята, вольно! Развлекитесь немного и будьте начеку… Завтра утром я приглашаю вас на славную потеху!
В ответ раздались восторженные клики:
- Да здравствует Канробер!.. Да здравствует отец солдат!.. Да здравствует Боске!..
Перед уходом генералы обменялись несколькими торопливыми репликами, и Канробер кивнул в знак согласия. Затем добавил:
- Ну что ж!.. Великолепная идея! Займитесь этим.
Боске крикнул своим звучным голосом:
- Оторва!
- Здесь, господин генерал!
- Мы будем обстреливать Севастополь на рассвете. Ты повторишь, но в большем масштабе, ту операцию, что провел на Альме. Понял?
- Да, господин генерал, - радостно отозвался зуав.
- Речь идет о том, чтобы обойти спереди французские траншеи и перестрелять русских артиллеристов на их позициях.
- Превосходно!
- Отбери сотню самых искусных стрелков… я предупрежу твоего полковника. Остальное зависит от тебя, и я уверен, что ты справишься.
- Справлюсь и с русскими расправлюсь, господин генерал!
- Удачи тебе, Оторва!
- Спасибо вам за все, господин генерал.
Оторва гордился возложенной на него миссией. Он лихо повернулся кругом и кинулся к капитану Шампоберу, который заключил его в объятия.
- Мой капитан… о, как я счастлив… Мы пришли, чтобы от нашего имени и от имени полка, который видел вас в деле и полюбил вас…
В это мгновение к офицеру с радостным лаем бросилась собака, запрыгала как сумасшедшая, норовя лизнуть в лицо.
- Картечь!.. Славная Картечь!..
Мальчишкой-зуавом с букетом цветов в руках был этот Тонтон Буффарик. Он протянул охапку цветов командиру и выкрикнул звонким голосом:
- Господин капитан, от имени старослужащих Второго полка и моей семьи… поздравляю вас с новым чином и с выздоровлением…
Капитан обнял парнишку за плечи и расцеловал в обе щеки.
Артиллеристы прокричали во все горло:
- Да здравствуют зуавы!
Зуавы ответили:
- Да здравствует артиллерия!
А потом все вместе и от всего сердца:
- Да здравствует капитан Шампобер!
Взволнованный капитан пожимал протянутые к нему руки и собирался сказать в ответ несколько слов благодарности и любви, но крик, вырвавшийся из горла Питуха, горниста зуавского полка, прервал командира на первом же слове:
- Бомба! Берегись!
Со стороны неприятеля мчался на высоте тридцати метров металлический шар, из которого вырывался хвост дыма. Слышался свист воздуха. В высшей точке своей траектории снаряд на мгновение остановился. Тут-то и раздался крик Питуха.
Бомба отвесно упала вниз. Все, кто в эту минуту оказался на плацдарме, ничком бросились на землю.
Бум! Громадная глыба металла разорвалась, разбросав град осколков, железо, камни, гальку и вскопав воронку глубиной в два метра.
По счастливой случайности никого не задело. Все поднялись с земли, и капитан сказал, смеясь:
- Ну что ж, я продолжу прерванную речь. Благодарю вас, зуавы, мои друзья, мои спасители! Благодарю вас, артиллеристы, мои дорогие товарищи по оружию! Мне хотелось бы выразить вам симпатию, которая переполняет мое сердце… Но время не ждет, и эти чертовы русские не дают нам передышки… Ограничимся сказанным. Держите, у меня здесь бочонок крымского вина, несколько окороков и корзина шампанского. Перекусим наскоро… по-братски… выпьем за исполнение желаний… за счастье тех, кто нас ждет дома… и, главное, за нашу старушку-Францию… за славу ее знамени!
- Да, вы правы, господин капитан, - кивнул Оторва. - Время не ждет, каждая минута на счету. Мне надо возвращаться в полк.
- Но вы едва оправились от этих страшных ожогов…
- Так же как вы от удара сабли.
- Но я капитан и я отвечаю за…
- А я только что стал капралом, и у меня тоже есть командирские обязанности.
- Ба… командирские?
- Да, я должен в ближайшие часы набрать отряд, о котором вы завтра же услышите. Рано утром вы увидите, как мы ринемся на казаков, в то время как вы пушечными залпами сотрете с лица земли их укрепления.
- Браво, мой славный Оторва! Вы пойдете через Камыш?
- Да, капитан. Я обойду маркитантов и найду за их столами крепких ребят, которые подойдут для моего дозора.
- О, это будет поистине адский дозор!
- Словцо мне нравится, капитан, и я вас уверяю, что крестный отец Адского дозора сможет гордиться своим крестником!
- Поблагодарите еще раз сестру Элен, мамашу Буффарик, мадемуазель Розу, чья неустанная забота нас спасла!
- И от вашего имени, и от моего - непременно, капитан! Да, мы немало натерпелись, когда валялись в лазарете, умирая, сгорая в лихорадке, а Картечь лежала между нами!
К ним приблизился запыхавшийся офицер связи и вручил капитану Шампоберу конверт.
Капитан вскрыл его и прочел:
"Приказываю командиру Третьей батареи ровно в шесть часов ударить тремя бомбами по Мачтовому бастиону, после чего продолжать безостановочно вести огонь".
Капитан протянул зуаву руку и сказал:
- Я подам сигнал всей заварухе. До свидания, приятель!
- До встречи, капитан.
Союзную армию в мгновение ока охватила лихорадка. Весть о наступлении распространилась с молниеносной быстротой. Все предвкушали боевой азарт бомбардировки, яростный хмель атаки. Никто не сомневался в успехе. Солдаты назначали друг другу свидания завтра в Севастополе!.. Время тянулось томительно долго, и, несмотря на вечернюю зо́рю, никто не мог сомкнуть глаз.
В три часа ночи солдаты вылезли из палаток и принялись варить похлебку. Двумя часами позже был готов плотный завтрак, а к нему каждый получил двойную порцию вина и стопку водки. Последние приготовления заканчивались, настроение у всех было приподнятое. Пехотинцы плели фашины и проверяли экипировку, вплоть до штрипок своих гетр. Кавалеристы седлали лошадей, инженерные части нагружали на повозки брус, ко́злы, лестницы и прочие приспособления для штурма. Артиллеристы прочищали амбразуры и заряжали орудия. Погода стояла великолепная, на небе торжественно разгорался рассвет. Через двадцать пять минут взойдет солнце.
Было ясно слышно, как городские часы Севастополя пробили шесть.
Три мощных взрыва, с интервалом в десять секунд, раздались на Третьей батарее и волной прокатились вдаль, над городом, над морем, над плато.
Это был сигнал! Тотчас линия атаки англичан и французов с Корабельной стороны и до самого Карантина затянулась дымом. И тут же бухнули новые громовые раскаты. Сто восемьдесят пушек и мортир изрыгали железный ураган, который обрушивался на русские позиции.
Но противник не дремал, и контрудар не заставил себя ждать. Располагая неисчислимыми резервами боеприпасов и большим количеством орудий, русские открыли огонь неслыханной интенсивности. Уже невозможно было ни услышать друг друга в адском грохоте, ни увидеть что-то в клубах густого дыма. Французы стреляли без передышки благодаря тщательно проведенной накануне пристрелке. Русские, видимо, допустили жестокий просчет. Да, из-за артиллерийского огня противника они теряли в обороне немало людей.
Но этого следовало ждать. Поразило же и привело в ярость бойцов обороны то обстоятельство, что множество артиллеристов были убиты ружейными выстрелами.
Пули долетали с большими интервалами, но с устрашающей точностью. Время от времени среди грохота орудий наступают минуты успокоения, и тогда слышались короткие, резкие звуки, похожие на хлопок петарды, запускаемой ребенком, затем - короткий свист, и еще один русский канонир падал, сраженный наповал, на свою пушку. Штуцерные пули вдребезги разбивали черепа, насквозь пронзали груди, ломали кости, точно курительную трубку. Самые отборные артиллеристы выбывали из числа защитников города.
Это безжалостное уничтожение продолжалось. Стоило только кому-то мелькнуть в амбразуре - командир ли орудия проверял наводку, кто-то из обслуги орудовал банником, как тут же - паф! - раздавался выстрел из карабина.
Еще одним бойцом становилось меньше!
Защитники города всматривались, обыскивали взглядом все впадины и неровности почвы, наводили бинокли на малейшие шероховатости и наконец различили небольшие бугорки между позициями атакующих частей и оборонительными сооружениями.
Там, где еще вчера глазу не за что было зацепиться, выросло более полусотни насыпей. И за каждой находился окопчик, в котором залегли, прижимаясь друг к другу и укрываясь от пуль, по два человека.
На бортике каждого из маленьких брустверов располагались стволы двух карабинов. Это все, что можно было заметить с высоты русских укреплений, да еще временами мелькал кусок материи ярко-красного цвета.
Этот Адский дозор, так красочно окрещенный капитаном Шампобером, уже заставил русских говорить о себе.
Оторва действовал в соответствии с приказом генерала Боске. На его призыв толпой сбегались добровольцы. Одна мысль о вылазке под началом Оторвы кружила головы. Воодушевлению не было предела, весь полк рвался следовать за ним.
Молодой человек отобрал около семидесяти человек из Второго зуавского и довел число добровольцев до ста за счет Венсенских стрелков, стоявших лагерем по соседству.
В эту сотню входили самые меткие стрелки дивизии Боске.
Они выступили в девять часов вечера, каждый нес заступ, мешок с провиантом, подсумок, набитый патронами, фляжку с кофе. Под водительством своего бесстрашного командира солдаты пересекли линию траншей и углубились на ничейную территорию в поисках наиболее выгодной позиции.
Прежде чем покинуть Третью батарею, Оторва тщательно изучил, пользуясь амбразурой, рельеф местности.
Он хорошо ориентировался, несмотря на полную темноту, и расставил своих франтиреров по двое на линии протяженностью около километра.
Черт возьми! Это оказалось не так-то просто. Стрелки передвигались ползком, стараясь не производить ни малейшего шума, толкали перед собой инструменты, обмотав тряпками металлические части, чтобы ничто не звякнуло, их двигала вперед не только отвага, но и неслыханное везенье.
Уф! Задание выполнили - до русских бастионов осталось четыреста - четыреста пятьдесят метров.
С бесконечными предосторожностями стрелки вонзили заступы в землю и выкопали себе убежище. Работать заступом обычно дольше, чем киркой, но зато от него получалось гораздо меньше шума. Как при рытье траншей, земля выбрасывалась вперед и образовывала буствер.
Оторва вместе со своим товарищем, горнистом Питухом, занял позицию в середине линии.
К четырем часам утра земляные работы закончились. Всем стало немного не по себе, и Питух резонно заметил:
- Мы здесь, как в пустом корыте.
- Тихо! - оборвал его Оторва.
- Я выкурю трубочку.
- Нельзя!
- Тогда б я выпил стаканчик.
- Береги питье… сегодня будет жарко.
- Раз нельзя ни болтать, ни пить, ни курить, я сосну, пока не заиграла музыка.
- Прекрасная мысль! Я посторожу.
- Твое дело. Ты начальник.
Через пять минут горнист, забившись в глубь окопа и свернувшись калачиком, уже спал как убитый. Разбудили его три выстрела мортиры. Он потянулся, притворно чихая, и воскликнул, доставая флягу с водкой:
- Будьте здоровы!
Будучи человеком предусмотрительным, Питух запасся лишней флягой. Теперь он открыл ее и предложил товарищу, который возился со своим карабином.
- Глотни как следует, Оторва!
- Что ж, это не помешает.
Отхлебнув хороший глоток, Жан приложил к плечу карабин, пристально вгляделся в амбразуру и выстрелил. Питух проследил за полетом пули, со свистом взрезавшей воздух, и радостно вскрикнул:
- Парень кувырнулся!.. Начало хорошее.
Русский артиллерист, в которого целился Оторва, уронил банник и ничком упал на пушку.
- Боно! - заключил Оторва. - Дружок номер два работает не хуже моего покойного старикашки.
Питух с наслаждением прополоскал горло последним глотком водки и тоже взялся за карабин. Он прицелился в артиллериста, который тотчас сменил своего товарища, сраженного Оторвой.
Выстрел! Артиллерист как подкошенный упал на землю.
- Прямо в яблочко, старина Питух.
- Раз так, пропущу еще стаканчик.
- Смотри, окосеешь. Не слишком налегай.
- Да ну! Ни от чего другого в башке так не светлеет, как от хорошего глоточка.
Справа и слева из-за насыпей вырывались дымки. Стрелки доблестно выполняли свою задачу. Выстрелы их карабинов заглушались грохотом пушек, мортир, свистом ядер и гранат, но они без устали делали свое коварное дело. И делали его с таким успехом, что огонь русских временами слабел, сбивался, иногда даже совсем умолкал.
В ужасном грохоте боя, в густом дыму, который стелился по земле, люди не слышали и не видели друг друга. То там, то здесь рушились насыпи, осыпались амбразуры, падали выпотрошенные туры.
Невозмутимые франтиреры, съежившись на дне окопчиков, слушали, как проносился над ними ураган железа, и в ожидании просвета курили трубочки.
Внезапно земля содрогнулась от мощного взрыва. На линии французских укреплений вырвался вверх столб огня, окутанный дымом, как при извержении вулкана. В воздух взлетел пороховой склад. Двадцать пять человек были разорваны в клочья, три орудия вышли из строя!
Русские шумно рукоплескали, издавая победные клики. Получасом позже, с интервалом в пять минут, взлетели в воздух два пороховых склада на их стороне - на Мачтовом и Центральном бастионах.
- Обмен любезностями, - серьезно заметил горнист.
Подчиняясь одной и той же мысли, французы и русские ослабили огонь, чтобы дать дыму улечься и посмотреть, каковы результаты бомбардировки.
Одиннадцать часов. Разрушения оказались значительными, особенно у русских, но все же менее существенными, чем можно было ожидать. Прорвать укрепления не удалось, получилось лишь множество отдельных обвалов, которые противник восстанавливал под огнем с бесстрашием, вызывавшим у союзников восторженные крики.
Успешной эту операцию назвать было нельзя, и сильно разочаровались те, кто рассчитывал на штурм до наступления ночи.
Пушки и мортиры стреляли теперь лишь изредка. Как только стрельба утихала, на укрепления высыпали любопытные. Там встречались и штатские, и дамы в выходных туалетах; они смотрели в театральные бинокли и жестами грозили противнику.
Среди них Оторва с первого взгляда различил Даму в Черном, которая ловко обращалась со своим карабином. Ока оживленно говорила что-то и как будто показывала рукой на окопы, где франтиреры, по двое в каждом, использовали передышку, чтобы выкурить трубочку.
- Не хочет ли она выколоть нам глаза? - спросил Оторва у своего товарища.
- Нет, она направляет на нас огонь пушек и мортир. Что же это за армия, если в ней командуют бабы!
- Ну и ну! Посмотрим, что будет дальше.
- Ясно что. Береги башку!
Бам-м! - в двух шагах от Дамы в Черном стрельнула мортира. Бомба поднималась все выше, выше и упала отвесно, с шумом разорвав воздух.
Оторва и Питух видели, что снаряд летел прямо на них, и словно лягушки выпрыгнули из своей ямы.
Громадная бомба упала в яму с дьявольской точностью и разорвалась.
В то же мгновение раздался выстрел карабина, которому предшествовал пронзительный свист.
Оторва, отпрянув, прижал к груди руку.
- Ты ранен? - спросил Питух, побледнев.
- Я… я не знаю!.. - прерывающимся голосом ответил зуав. - Меня словно бы… словно бы шарахнули молотом…
- Они сейчас снова… давай туда… скорее в яму… бомба ее еще углубила… там безопаснее… Ты же знаешь… два снаряда в одно место не ложатся.
- Да!.. Да… - пробормотал Жан, бледный как полотно.