ДОПРОС ФИЛИППОВА
Летчик вошел, сопровождаемый двумя оперативниками. Оглядев сидевших в комнате чекистов, он проговорил, насмешливо растягивая губы:
- Здравия желаю!
Никто не ответил на его приветствие. Брокман сказал:
- На этом и закончим, товарищи, можно разойтись. Все, кроме Величко, Алексея и Воронько, ушли.
Брокман указал Филиппову на табурет:
- Сядь.
Тот сел, закинул ногу на ногу и аккуратно натянул на колено свой кожаный шлем. Видно было, что предстоящий разговор нисколько его не тревожит.
- Несколько вопросов к тебе, Филиппов, - сказал Брокман. - Ты помнишь, какого числа получил приказ о вылете в Николаев?
- Тот, что ты отменил? Помню. Третьего… Ан, нет, второго июля вечером.
- Где ты получил этот приказ?
- Как это - где? В штабе, конечно.
- В штабе? Припомни-ка лучше: ты сам его получал или тебе доставили?
- Постой, постой!.. Действительно, принесли на квартиру…
- Кто - ординарец, курьер?
- Убей меня бог, не помню. Да на что тебе?
- Вопросы будешь задавать после! Сейчас я спрашиваю! - Голос председателя ЧК прозвучал резко, как металлический лязг.
Насмешливое, подчеркнуто беззаботное выражение растаяло на лице Филиппова.
Он ожидал, что Брокман будет распекать его за вчерашнее пьянство, из-за которого не состоялись полеты. Подобные разносы нередко устраивались ему и в штабе херсонской группы и в Особом отделе 6-й армии. Ему не привыкать было к домашним арестам, к тому, что у него отнимали оружие, крыли непечатными словами и даже грозили расстрелом. Опытный пилот, сильный и по-настоящему бесстрашный человек, Филиппов был незаменим как командир авиационного отряда и знал это. С ним носились, его восхваляли, о подвигах его летчиков рассказывали легенды. И Филиппов занесся. С начальством он вел себя вызывающе. В штабе фронта скопилась уже изрядная пачка рaпортов о его поведении, о самовольном изменении, а то и просто невыполнении приказов. Но это Филиппова не беспокоило.
Скандалы обычно заканчивались так: возникала неотложная потребность в авиационной разведке, его вызывали в штаб, строго-настрого предупреждали, что прощают в самый что ни на есть последний раз, возвращали оружие, и инцидент считался исчерпанным до следующего случая.
На этот раз было иначе. Брокман не распекал его: он допрашивал. И по голосу председателя ЧК летчик понял, что дело не шуточное.
- Постарайся вспомнить, при каких обстоятельствах ты получил приказ.
Филиппов потер лоб:
- Сейчас припомню… Второго вечером я был в Маркасовском… Точно! Вспомнил. Был я в тот вечер у одной своей… ну, как тебе сказать… знакомой. Туда мне и принесли пакет.
- Прямо к этой знакомой?
- Ну да. Не впервой. В штабе всегда знают, где меня искать.
- Вот как? Значит, ты с нею давно знаком?
- Давно не давно, а недели две есть.
- Как ее звать?
- Дунаева Надежда.
- Где живет?
- Да на кой тебе, скажи на милость? - развел руками Филиппов. - Или отбить хочешь? Не выйдет!
- Я спрашиваю: где она живет? - повторил Брокман. - Мне с тобой шутки шутить некогда!
- Тьфу ты! Ну, в Маркасовском переулке, дом пять.
Алексей и Воронько записали. Филиппов сидел к ним спиной и ничего не видел.
- Объясни мне такую вещь, - сказал Брокман. - Связные из штаба знают тебя хорошо. Они даже секретные пакеты носят на квартиру к твоей знакомой. Как же случилось, что ты их в лицо не запомнил?
- Что ты от меня хочешь, товарищ председатель? - запальчиво сказал летчик. - Что ты меня ловишь, не пойму! Да я всех связных знаю наперечет! Говорю тебе: не помню, кто в тот вечер приходил, потому что был не в себе…
- Пьян, что ли?
- Ну, пьян!
- Ах, вон что! А может быть, твоя знакомая… эта… запомнила?
- Почем я знаю! Спросите у нее… Только не думаю. - Филиппов натянуто усмехнулся. - Я ведь тогда не один пил, сам понимаешь…
- По-онимаю! - протянул Брокман. - Теперь понимаю.
Он достал свою глиняную трубку, набил ее и закурил. Все молчали. Филиппов дробно стучал носком сапога по паркету. Он заговорил первый:
- Может быть, ты все-таки объяснишь, что случилось?
- Придет срок, объясню. Сначала расскажи мне, уважаемый командир авиаотряда, как ты вчера помог белякам потопить нашу артиллерию?
Лицо и шея летчика медленно налились кровью. Он криво улыбнулся. Начиналось то, чего он ожидал с самого начала: нахлобучка за вчерашнее пьянство. И хотя Филиппов чувствовал себя виноватым, это все-таки было лучше, чем непонятный допрос.
- Ты слова-то выбирай, - сказал он. - До сих пор белякам моя помощь боком выходила…
- И еще расскажи, - продолжал Брокман, точно не слыша его, - как. ты, летчик и командир Красной Армии, хлестал самогонку, когда твое место было в бою? Это как называется, трусость или осторожность?
- В трусости меня упрекаешь?
- Я не упрекаю. Пусть тебя знакомая упрекает. Я интересуюсь: если не трусость, значит, просто предательство? Или как? Приказ ты не выполнил, артиллерию белых не засек, подавить их огонь не пытался, бомбы раскидал по пустым лодчонкам! Как это называется?
Филиппов хотел что-то сказать, но Брокман не дал:
- Ты посмотри на себя, Филиппов, каков ты есть со стороны! Большевик, питерский! А сейчас на кого ты похож? Зазнался? Революцию в самогонке топишь? Да знаешь ли ты, что под тот самогон враги из тебя петрушку сделали!
- Но, но, Брокман, ты полегче!
- Не веришь? Думаешь, для красного словца сказал? Вспомни, сколько раз ты из-за пьянки не выполнял приказа?
- Что пил - моя вина, - проговорил Филиппов, - а петрушкой я ни для кого не был…
- Я с тебя вины не снимаю, - отчеканивая каждое слово, сказал Брокман, - за нее ты еще ответишь. А что тобой враги вертят как хотят - это уже факт. Ты знаешь, что приказ, который я отменил, был предательский?
- Слышал уже!
- Не то ты слышал! В штабе и не думали переводить твой отряд в тыл!
- Как так?
- А вот так-то!
И Брокман в нескольких словах рассказал о своей поездке в Николаев и о том, что он там выяснил.
Филиппов слушал, уронив на колени тяжелые руки. Он был поражен.
- Забыл, в какое время живем? - говорил Брокман. - Кругом враги, за каждым шагом следят, только и ждут, что кто-нибудь оступится. Им наша авиация, как кость в горле: руками ее не достанешь, пулей не собьешь, ан, нашли средство: самогонка! Когда они затевали эту штуку с приказом, у них расчет был верный. Во-первых, Филиппов пьяница. С пьяных глаз не разберет, откуда ветер дует. Во-вторых, зазнался, начальство ни в грош не ставит. Находка, а не человек! Живешь ты разнузданно, шляешься по бабам. Иного на твоем месте, возможно, они и убить попытались бы, а тебя - нет. Зачем тебя убивать? Ведь тогда другого назначат, покрепче. А ты им в самый раз. Вроде и есть у красных авиация и нет ее: в нужный момент командир пьян в доску. И подсунуть ему можно что угодно…
- Хватит! - глухо проговорил Филиппов. Загорелое его лицо приобрело землистый оттенок. - Хватит, Брокман!
- Нет, не хватит, уважаемый! Придется тебе все выслушать! Долго с тобой цацкались: орел, видишь ли! Птица, а не человек, ему больше позволено… Птица, да не та. Петух, а не орел! Ну, что мне с тобой делать? Под революционный трибунал подвести, что ли?
Филиппов только передернул плечами.
- Что молчишь? Нечем крыть?
- Что тебе сказать, председатель… - сквозь зубы произнес летчик. - Хочешь - отдавай под трибунал. Заслужил… На этот раз заслужил, сам знаю… Но только я ни сном ни духом… Правда! Что ты так смотришь на меня?! - вдруг крикнул он. - Не веришь?
- Не ори, - тихо сказал Брокман, - от крика убедительней не будет. С кем ты пьянствовал последнее время?
Филиппов назвал несколько фамилий. Это были в основном известные чекистам штабные работники.
- А случайных собутыльников не было?
- Нет.
- Врешь?
- Правда не было…
- Так… Еще вопрос, - сказал Брокман. - Ты расписывался в получении приказа?
Филиппов несколько секунд напряженно смотрел в одну точку, шевелил губами, потом безнадежно покачал головой:
- Нет, не помню…
- А Дунаева не могла подсунуть тебе, пьяному, тот приказ?
- Куда ей! - отмахнулся Филиппов. - Она баба добрая и глупая.
- А может быть, все-таки?
- Нет, нет, не думаю.
- Кто тебя с нею познакомил?
И этого Филиппов припомнить не мог. Устраивали как-то выпивку по-домашнему, пригласили знакомых женщин, пришла и Дунаева, с кем? - не до того было…
- Ну ладно, хватит. - Жмуря от дыма один глаз, Брокман, точно прицеливаясь, некоторое время смотрел на летчика. - Выйди-ка в коридор, посиди, вызовем, когда понадобишься…
Мнения разошлись. Воронько шумел:
- Судить сукиного сына! Совсем распоясался, думает, управы на него нет!
Величко считал, что Филиппов - человек хотя и распущенный, но честный и что его следует не судить, а проработать по партийной линии.
Алексей был согласен с Величко. Наказывать военного человека за дисциплинарные проступки - дело командования, а не ЧК.
- Я о другом думаю, - задумчиво проговорил Брокман. - "Приказ" Филиппов получил второго вечером. Расписывался за него или нет - не помнит. Наверно, нет, а человека, принесшего пакет, он, скорее всего, вообще не видел. Пакет, видимо, приняла хозяйка. Надо бы ее допросить, авось хоть приметы опишет.
- Допросить не долго, - заметил Воронько. Величко, задумавшись, смотрел в окно на зеленую ветку акации, которая терлась о подоконник. Алексей, насупившись, чувствуя себя неловко под пытливым, изучающим взглядом председателя, сказал:
- Я бы эту женщину пока не трогал.
- Почему?
- За ней надо незаметно понаблюдать. В тот вечер она была наедине с Филипповым… Я думаю: не нарочно ли она его спаивала? Вот и у вас, товарищ Брокман, было сомнение, что это она подсунула пакет…
- Пока будем следить, много времени уйдет, - возразил Воронько. - А кабы знать приметы, так я того типа за день, за два изловил.
- Что - приметы! - сказал Алексей, ободренный молчаливым вниманием Брокмана и Величко. - Приметы можно изменить, а если Дунаева шпионка, она все равно правды не скажет.
- Михалев прав, - заговорил Брокман, - в этом деле зацепок мало: сигнализация на берегу да история с Филипповым, и относиться к ним надо осторожно. Если Дунаева ни при чем, цена ее показаниям не велика: что она запомнила спьяну! Если же она не так проста, как кажется Филиппову, тогда ее допрос насторожит всю шайку, и с нею прекратят связь. Я придерживаюсь такого мнения: Филиппова мы сейчас отпустим. Его арест тоже может вызвать подозрение. Я позвоню в штаб, скажу, что политической подкладки в его действиях нет, и пусть они поступают с ним, как найдут нужным. А ты, Величко, предупреди его, чтобы не болтал о нашем разговоре. Будут спрашивать - пусть говорит, что песочили за пьянство, такое уже бывало… Впрочем, я сам поговорю с ним. Теперь насчет Дунаевой, - Он посмотрел на Алексея. - Раз надумал, сам и займись. Только помни: ей и присниться ничего не должно.
- Понятно.
- Но все это дело второе. Вы мне сигнальщика изловите!
НОЧНЫЕ СИГНАЛЫ
План поимки сигнальщика был простой и, по сути дела, единственно возможный. Для лучшего не хватало людей. Воронько и так с большим трудом удалось собрать только семь человек: Никиту Боденко, Федю Фомина и пятерых ребят из ЧОНа, боевых, но малоопытных. Чоновцев еще днем посадили в засаду поблизости от тех мест, где раньше были замечены сигналы. Остальные должны были с наступлением темноты патрулировать вдоль берега. Разделились попарно: Воронько с Боденко, Фомин с Алексеем.
Кружки на председательской карте, отмечавшие места сигнализации, тянулись вдоль берега неровным прерывистым рядком. Гуще всего они стояли вблизи вадоневских верфей. Пустовато было в окраинном районе берега - в Военном Фортштадте - всего два кружка. Здесь, в наибольшем промежутке между кружками, наметили первый участок патрулирования. Его поручили Алексею и Фомину.
Воронько и Боденко взяли на себя большой участок, включавший верфи, Воронцовский спуск к порту и самый порт, а также базарный пустырь на берегу реки Кошевой, которая широким рукавом отходит от Днепра. Эти места шпион еще ни разу не использовал, как, впрочем, еще и многие другие, но здесь, особенно на базаре, имелись развалины, которые, по мнению Воронько, как нельзя лучше подходили шпиону для сигнализации…
Три ночи подряд чекисты упрямо ходили по темному, изрытому снарядными воронками берегу, а по утрам, возвратившись в ЧК, избегали встречаться с Брокманом. За это время на председательской карте появилось еще два кружка с номерами 6 и 7.
- Может быть, переменить место? - предлагал Алексей.
- И не думай! - урезонивал его Воронько. - Потерпим еще. Рано или поздно, а он наколется!
Четвертая ночь выдалась беззвездная и тихая. Алексей с Федей Фоминым три часа бродили вдоль Днепра. Место было пустынное, не охранявшееся войсками.
Артиллерия постреляла перед вечером и умолкла. Попискивали шальные пули, залетавшие из-за реки.
Прибрежный поселок был сильно разрушен артиллерией, и жители давно покинули его, перебравшись в более спокойные районы, ближе к городскому центру. Ветерок, настораживая, шелестел чем-то на широких, заваленных обломками пустырях. Пахло гарью. За пустырями грудились городские дома, темные, будто затканные плотной непроницаемой тканью. Малейший огонек на их фоне был виден издалека.
Чекисты шли медленно, часто останавливались и подолгу стояли неподвижно, сдерживая дыхание, точно желая раствориться в ночи, в ее черноте и безмолвии. На исходе третьего часа оба уже не верили в то, что шпион обнаружит себя сегодня: его излюбленное время, по расчетам Алексея, давно миновало. И все-таки, когда под ногами зазевавшегося Феди Фомина громко заскрипела галька, Алексей так напомнил ему о серьезности момента, что тот потом долго потирал ушибленный бок. И оказалось, что это была не лишняя предосторожность.
На одном из пустырей стоял низкий, крытый соломой бревенчатый амбар, непонятно каким чудом уцелевший среди общего разрушения. Он стоял на взгорке, обратив к Днепру пустой треугольный провал чердака. Здесь, на чердаке, прикрытый по сторонам соломенными скатами крыши, и устроился шпион.
Первым его присутствие обнаружил Федя Фомин, который шел чуть впереди Алексея. Он ахнул от неожиданности, и Алексей, еще не поняв в чем дело, сердито зашипел:
- Тише, ты, ходить не умеешь!
И вдруг откуда-то сбоку его точно ударила по глазам короткая световая вспышка.
Алексей схватил Фомина за плечо и пригнул к земле.
Прошло несколько мгновений, и снова вспыхнуло раз, другой, третий… Потом, после небольшой паузы, вспышки - то короче, то длиннее - замигали непрерывно. Теперь можно было разглядеть, что их источник находится совсем близко - до него не было и полутораста метров - и что это фонарь, обыкновенный железнодорожный фонарь, с четырехугольным стеклом и коптящим в середине свечным огарком. Его, видимо, прикрывали чем-то. Темнота плавно смыкалась и размыкалась, пропуская аккуратно отмеренные порции неяркого света.
Все это Алексей соображал уже на ходу. Прямиком через пустырь, не разбирая дороги, они бросились к амбару. Они бежали большими скачками, стараясь не производить шума, но это было невозможно. Под ноги то и дело попадались куски каких-то досок, сапоги увязали в кучах леска и щебня.
Когда до амбара оставалось не больше пяти - десяти шагов, пронзительный свист вспорол ночь - сигнальщик был не один, кто-то стоял на страже. И почти одновременно три раза подряд хлестнули выстрелы. На чердаке погас свет. В наступившей тишине послышался удаляющийся топот.
Не останавливаясь и не отвечая на выстрелы, Алексей закричал:
- За ним, Федька, за ним! - И услышал, как осыпался щебень под ногами рванувшегося в темноту Фомина.
Алексей подскочил к амбару. Он подоспел вовремя: с чердака спрыгнул человек. Тяжело и неловко, припадая на руки, он приземлился на груду гнилой соломы возле стены и не успел подняться, как Алексей ткнул его наганом в спину:
- Руки вверх!
Человек громко ойкнул и на четвереньках пополз в сторону.
- Руки вверх! - крикнул Алексей. - Стреляю! Тот быстро поднял руки.
- Смирно стоять! - предупредил Алексей. - Чуть что - убью на месте!
Переложив наган в левую руку, он обыскал задержанного и, к своему удивлению, не нашел оружия. Ничего, кроме каких-то бумаг, которые бережно спрятал в нагрудный карман. Человек был среднего роста и не слишком плотный. Без оружия он был не опасен.
Алексей приказал:
- Иди вперед! Руки можешь опустить, но смотри!.. Стрелять буду сразу!