А дом? Ах, какой дом был у Домиция Флора, любой бы позавидовал такому дому! Большое, в два этажа, выстроенное по римскому типу здание имело все, что необходимо, и даже более того. Обширная прихожая – атриум – была обставлена привозными греческими скульптурами (точнее сказать, произведенными в Массилии и выданными хитрым торговцем за чисто греческие) и обшита дубовыми плашками с золоченым геометрическим узором. Кроме того, потолки и стены в ларариуме, спальне, столовой и всех прочих комнатах, исключая, разве что, расположенные на втором этаже уборную с водосливом и кухню, украшали великолепные фрески, изображавшие Юпитера, Юнону, Меркурия, Марса и всех прочих богов и богинь, причем богинь – преимущественно в голом виде и очень похожих на некоторых городских матрон, что всегда вызывало самое пристальное внимание гостей. А гостей хозяин любил и, можно сказать, жаловал, дом Домиция всегда славился гостеприимством… оказываемым, впрочем, только лишь тем, кто по каким-то причинам становился данному господину нужным для каких-то дел. Кроме того, приглашались и римские знакомые, ежели таковые случались в Медиолане проездом, как вот теперь в особняке чествовали некоего Тита Анния Милона, того самого, что устраивал мунус на Сатурналиях. Того самого, что был столь известен в Риме, того самого Милона, что в острейшей борьбе за консульство просто-напросто убил своего политического противника Публия Клодия Пульхра, так вот и говорили – "убил", хотя доказать ничего не могли, однако слухи ходили. Домиций Флор, однако, похоже, не верил слухам и принимал залетного гостя по высшему разряду: с музыкантами, с полуголыми танцовщицами, с гладиаторами, в числе которых нынче находился Виталий-Беторикс, в силу своего образования – почти доктор наук – и образа жизни (реконструктор-ранятник) вполне себе представлявший столь известного политического авантюриста, каким являлся Милон, имевший все шансы быть избранным консулом в текущем году. Предвыборная кампания, затеянная год назад дружком и покровителем Милона, претором и народным трибуном Марком Целием Руфом, уже должна бы была закончиться в прошлом году, и вовсе не так, как хотелось бы обоим пройдохам, однако… однако, похоже, еще никто из них не предстал перед судом, из чего Виталий и заключил, что некоторые хорошо известные события римской истории несколько подзадержались – на месяц, полгода, год – вероятно, из-за победы Верцингеторикса. Что ж – все это сейчас нужно было учитывать, чтобы обрести свободу, отыскать сгинувший золотой обоз, направив сокровища на то, чтобы вынудить Цезаря поскорее покинуть Галлию. Обоз… Золото… Где-то теперь его отыщешь? И все же нужно, нужно искать, а для того – вырваться на свободу.
Почетный гость, плешивый римский политик Тит Анний Милон возлежал на среднем ложе, на так называемом "консульском" месте, опираясь на вышитую подушечку у боковой стенки. Вместе с ним, на том же почетном ложе (только на менее почетных местах) вальяжно расположились еще какие-то люди в белых патрицианских тогах и с лавровыми венками на головах. Сам же хозяин с супругой – дебелой и, как видно, очень сильной, женщиной с чуть тронутым морщинами, но, в общем, довольно приятным лицом – уместился на левом от стола (если смотреть со стороны прислуги) ложе, так называемом "нижнем", правое же – "верхнее" – занимали местные скоробогачи, одного поля ягода с хозяином, не старым еще человеком, самого добродушнейшего вида толстяком с круглым крестьянским лицом, мясистыми щеками и столь же толстым носом. Маленькие карие глазки, однако, излучали и ум, и ту самую простонародную хитрость, этакую мужицкую смекалку, без которой Домиций наверняка не стал бы тем, кем стал. Угодил бы за все свои спекулянтские художества на каменоломню – и это еще в самом лучшем случае.
Все это Беторикс узнал от ланисты, вовсе не воспротивившегося корыстной инициативе своих "звезд", а, наоборот, как и предсказывал Поркус, давшего ей зеленый свет.
– Будьте там поосторожнее, п-с-с, – напутствовал Теренций бойцов. – Меньше болтайте, больше слушайте. А по возвращению – доложите мне обо всем. Да! С посудой-то обращаться умеете? К столу подавать, это вам не мечом махать – ежели вдруг разобьете что-нибудь, я платить не буду.
Видно было, что ланиста даже в некотором роде завидовал собственным рабам. То есть не то чтобы завидовал, а все ж Теренцию неприятно было ощущать, что ему-то – пусть даже человеку и не бедному и даже в чем-то влиятельному – в такие дома вход навсегда заказан. Да уж, да уж, неприятное было чувство – п-с-с…
– Вот! – махнув рукой нанятым бойцам, давно уже стоявшим наготове с амфорами и золотыми блюдами, хозяин принялся хвастаться перед гостем. – Уважаемый господин Анний, не догадываешься, кто все эти слуги? Нет? Ха! А ты ведь их прекрасно знаешь и видел не раз… Подсказать, где? На цирковой арене, когда устраивал мунус. Помнишь, в декабре, на Сатурналиях?
– А-а-а! – поправив тогу, оживился худой и нескладный Милон. – То-то я и смотрю. Гладиаторы! Ну, друг мой, Домиций, скажу тебе, такое даже и в Риме не часто увидишь. Не каждому по карману, далеко-о-о не каждому. Постой, это ведь, кажется, Поркус? Ну да, ну да – у кого же еще такие свинячьи глазки? Эх, славный Поркус, герой! А это… это не Упрямец ли?
– О-он.
– Молодец, друг мой! А кто же третий? Я что-то его не узнаю… Хотя, нет. Молчи, молчи, друг мой Домиций, я сейчас сам вспомню. Ага! Это тот самый парень, темная лошадка. Новичок, который так славно себя показал в первой же схватке… А ну, подойди сюда, как там себя?
– Люди называют меня Галльский Вепрь, господин, – поставив блюдо на стол, вежливо поклонился Беторикс.
– Возьми, Галльский Вепрь, этот кубок! – радостно воскликнул Милон. – Выпей со мной и с господином Домицием. Клянусь Марсом, ты славно бился! Признайся, ты и раньше был гладиатором? А потом, верно, бежал?
– Выкупился, – Беторикс одним махом выпил действительно хорошее вино. – Ну а потом… всякое было, и вот…
– Понятно, понятно. А где ты бился? В Риме я тебя не мог видеть?
– Нет, господин. Только в Нарбонне.
– А! Так ты из провинции. Я почему-то так и подумал. Что ж, ступай, гладиатор, надеюсь, ты еще порадуешь нас славными своими победами.
Синеглазку Беторикс заметил уже потом, когда самые важные гости вышли в сад, где собралось все приглашенное общество, местный истеблишмент и особо доверенные клиенты, других Домиций сегодня не звал. Все конечно же – в тогах, как символе римского гражданства, предоставленного италикам не так уж и давно.
Юная матрона, судя по длинному тяжелому платью – столе, – украшенному по подолу затейливой вышивкой, и столь же богатой ярко-синей – в цвет глаз – накидке-палле, явно уже была замужем, быть может, за тем противным крючконосым стариком, что увивался рядом, гнусно ухмыляясь и беспрестанно говоря гадости, кои, верно, почитал за веселые шутки.
– Ах, ах, моя милая, какой приятный вечер, ты не находишь? И такие же приятные дамы… кроме вон той, что в тоге – и как она решилась одеться, словно шлюха? Что ты повесила нос? Скучно? Ну, ну… Пойдем-ка скорее к беседке, клянусь Бахусом, там сейчас будет что-то интересное, не зря же собрались актеры.
– Да, да, идем… – рассеянно отвечала женщина… и тут же моргнула, нос к носу столкнувшись с Беториксом.
Молодой человек как раз вынес в сад большое, уставленное яствами, блюдо, которым едва не задел противного старика…
– Но-но! – обернувшись, заворчал тот. – Поосторожнее, раб!
Беторикс его не слушал, он смотрел на синеглазку, на ее бледное, с тонкими чертами, лицо, красивое, как лицо греческой статуи, на светлые, стянутые в пучок, волосы, на лебединую шею, украшенную золотой пекторалью, на…
– Гладиатор! – распахнув глаза, вдруг выдохнула красавица. – О, боги… Может ли такое быть?
– Гладиатор? – старик прищурился, поморгал. – Ах, ну да! То-то я и смотрю – где ж его видел. На арене! Ну, точно же!
– Да-да, на Сатурналиях, в декабре.
– И еще – на паре домашних мунусов. О, Домиций сегодня не скупится! Жаль, что мы с тобой опоздали, попробовали бы тушенных в вине дроздов.
– Что я, дроздов не едала?
– В фалернском – нет! Даже я себя такого не позволяю, хоть и римский всадник, а как же! Ну, идем же, Луция, кажется, у беседки уже начинают читать стихи.
– Да-да. – Луций рассеянно моргнула. – Идем… Гладиатор! Раз уж ты сегодня тут всем прислуживаешь… может, принесешь нам вина?
– С большим удовольствием, моя госпожа, – с чувством отозвался Беторикс.
Он и сам не мог сейчас понять, что его так притягивало к этой юной красавице? Обычное сексуальное влечение? Или что-то иное? Что? Может быть, просто интерес – она ведь так смотрела на него, там, на арене, так…
– Ну, что застыл, как журавль на болоте? – с усмешкой ткнул кулаком в спину подошедший сзади Капитон. – Красивая женщина, верно? А живет с таким козлом!
– Ты ее что же, знаешь? – живо заинтересовался Галльский Вепрь.
– Да знаю, – Упрямец небрежно махнул рукой. – Зовут ее Луция, Луция Маргона, супруга старого ворюги Вителия Маргона – ну, того лысого старика.
– Ты говоришь, он вор? Так почему ж не долбит где-нибудь камень? Или вообще не распят на кресте?
– Ха! – отбросив упавшие на глаза волосы, скривился Капитон. – Если ты ограбишь чей-нибудь дом или украдешь чужого раба – не сомневайся, с тобой так и поступят. Но ежели похитишь миллионы сестерциев да еще не забудешь поделиться с кем надо… Будешь всадником, как вот, Маргон.
Да-а… Виталий лишь покачал головой – ничего на этой планете не ново.
– Кстати, женушка частенько обводит своего муженька вокруг пальца… А тому все равно – купил себе для утех кудрявых мальчиков и рад!
– Зачем тогда женился?
– Ну, как же! Престиж. Такая красавица! Говорят, старый Маргон прикупил дом в самом Риме. И не какую-нибудь там убогую хижину – особняк! Уже подбирает слуг, видать, надумал совсем перебраться в столицу. То-то Луция такая радостная.
– Радостная? Что-то не заметил.
Капитон неожиданно прищурился и ухмыльнулся:
– А она ведь положила на тебя глаз… Пользуйся!
– Что, прямо вот так… просто? – Беторикс аж покоробился.
– А что в этом такого? – пожал плечами Упрямец. – Если она тебя возжелала… ты, я думаю, тоже не будешь против.
– Да не буду, – со вздохом признался Галльский Вепрь. – Только как-то это все… по-скотски, что ли…
– Все люди – скоты, – промолвил Капитон с большим чувством. – Только одни больше, другие – меньше. Так что не теряй времени, Вепрь! Заодно вызнаешь кое-что о Маргоне – будет что доложить ланисте.
И это верно подмечено. Только вот как-то на душе противно.
Где-то слева захрустели кусты, и на аллею выбрался Поркус. Постоял, осклабился:
– Говорят, ты зацепил супружницу старого пройдохи Маргона?
Тьфу ты! И этот туда же!
– Кто говорит?
– Упрямец, кто же еще-то? Так давай, мы тебе сейчас все устроим…
– Что устроим? – Виталий все еще никак не мог понять складывающуюся почти без его участия ситуацию.
– Все устроим! – громко расхохотался Поркус. – Ближе к ночи тут такое начнется! Как всегда… А у привратника, на краю сада, есть небольшой домишко, там и… Но уговор – все, что узнаешь о Маргоне, считается нашей общей добычей, идет?
– Да, но…
– Да не "нокай", не запряг! Луция на язычок бойкая и, раз глаз на тебя положила, не сомневайся – своего не упустит. Но и ты не подкачай!
Беторикс уже не знал – то ли ругаться, то ли хохотать? Как-то тут все за него решили… С чего, спрашивается? Они даже словом с этой Луцией не перемолвились, лишь взглядами пересеклись. Умному достаточно? Или – наблюдательному?
– В общем, бери сейчас на кухне поднос да неси утку… Луции и подашь.
– Она вина просила.
– Вот, видишь! Тогда тащи вино. И, главное, выспроси все о Маргоне… да и не только о нем, эта женушка все местные сплетни знает, бабы – они уж такой народ.
– Да ладно! – вступился за женщин Беторикс. – Мужики – сплетники ничуть не меньшие. Ладно… Пойду. Где там вино-то?
– На кухне спросишь.
Темнело, и начинало уже холодать, однако в саду было светло и даже жарко от горящих факелов и костров, меж которыми, словно призраки, мелькали людские тени. Слышались пьяные голоса, смех, на дальней аллее кто-то горланил песню, а у беседки, на специально выстроенном помосте, актеры на высоких платформах-сандалиях давали какую-то пьесу, конечно же – греческую, эллинская культура сейчас входила в большую моду, и считалось особым шиком вставлять в речь греческие слова, приглашать артистов, иметь ученых рабов-греков. Люди обеспеченные даже отправляли своих детей учиться в Афины – стоило это очень даже прилично. Многие считали, что именно эллинские нравы делают римлян изнеженными развратниками и сибаритами… впрочем, это тоже становилось модным.
– О, Ахиллес! – тонким пронзительным голосом вскричал молодой актер, явно играющий женщину. – О, мой герой!
Зрители зааплодировали, и подошедший с кувшином вина Беторикс в задумчивости остановился близ кустов акации. Поискал взглядом Луцию… или его пройдоху-супруга. Да-а… найдешь их тут, пожалуй. Народу-то!
– Ты принес вино, гладиатор? – женский голос, томный и нежный, прозвучал где-то совсем рядом.
Молодой человек обернулся:
– Госпожа!
– Называй меня просто – Луция, – выйдя из-за акации, синеглазка негромко засмеялась. – Ой… А бокалы ты что, не принес?
– Забыл, – Беторикс глуповато улыбнулся и поспешно представился. – Мое имя…
– Я знаю – Галльский Вепрь. Я много чего знаю. Есть знакомые гладиаторы…
Молодой человек хотел было спросить про Каруссула, но почему-то прикусил язык. Почему? Чтоб лишний раз не обидеть? Что-то властно влекло его к этой юной женщине, что-то такое глубоко природное и, может быть, даже в чем-то скотское, противиться чему не было никаких сил… и желания. Нет, желание, конечно, имелось… только совсем-совсем другое. Точно такое же, что вспыхнуло сейчас в синих глазах матроны. Или там просто отразились факелы?
– Пройдемся, гладиатор? – улыбаясь, Луция кивнула на аллею. – Ты расскажешь мне о сражениях. Я любопытная, да.
– А твой муж? Он не…
– Муж? – женщина громко расхохоталась, не обращая внимания ни на кого вокруг.
Впрочем, тут никто ни на кого не обращал внимания: все веселились, орали, играли в какие-то подвижные игры, а кое-кто, не обращая внимания на ночной холод, без всякого стеснения занимался любовью в ближайших кустах. Кто-то с девушками, а кто-то – и с мальчиками – хозяйскими рабами, предназначенными для плотских утех гостей.
– Мой муженек уже выбрал себе трех юный невольников, – оглянувшись, пояснила Луция. – Не знаю, как уж он с ними управится, но… Его дело. Ну, идем же, гладиатор, что ты стоишь?
Беторикс прекрасно осознавал, чего именно хочет от него эта юная изнеженная матрона, но он и сам хотел того же, греховное желание вдруг охватило его огнем, да и Луция – видно было – давно уже дрожала от нетерпения. Они оба знали, чего хотят, и вовсе не собирались противиться любовному зову.
Взявшись за руки – а почему бы и нет, ведь сейчас, здесь, все можно! – матрона и гладиатор быстро зашагали по темной тенистой аллее к самой ограде, у которой – Поркус не обманул – угадывалось небольшое здание – сторожка или будка привратника.
– По праздникам столь укромные места обычно предназначаются для гостей, – ускоряя шаг, прошептала Луция. – Лишь бы никто не занял этот домик до нас. Поспешим же!
В призрачном свете луны из-за кустов вдруг возникла чья-то грузная фигура… Поркус!
Узнав Беторикса, Поросенок облегченно махнул рукой – мол, свободно, заходите, располагайтесь…
Женщина вошла первой. Чуть скрипнув, распахнулась двухстворчатая римская дверь. Небольшая прихожая… темнота… Виталий едва не запнулся… Однако где-то впереди показался свет.
– Здесь кто-то есть?
– Дурачок, – послышался в ответ негромкий смех Луции. – Светильники всегда оставляют… и жаровню… и даже бокалы здесь есть. Входи, входи же, не медли.
– Вино у меня есть…
– Потом! Мы оба знаем, зачем сюда пришли, – усевшись на низкое ложе, матрона вытянула ноги и шепотом приказала: – Сними с меня обувь. И паллу.
Опустившись на левое колено, молодой человек поспешно развязал ремни… расстегнул фибулу…
В углу, в жаровне, тускло светились угли. Установленный на треноге медный светильник, похожий на заварочный чайник, безбожно дымил, и Беторикс, поднявшись, быстро снял нагар привешенными к треноге щипчиками.
– Да, – расслабленно кивнула Луция. – Так лучше. Теперь нам ничто не мешает.
Больше они не разговаривали – действовали. Властно притянув к себе женщину, Беторикс с жаром поцеловал ее в губы… наткнувшись на такой ответный пыл, от которого, пожалуй, весь дом мог вспыхнуть пламенем!
Руки скользнули к поясу, потом – вниз, к подолу… тяжелая стола мягко упала на край ложа. Оставшийся на Луции полупрозрачный хитон из тончайшей ткани отнюдь не скрывал соблазнительных очертаний юного прелестного тела… Плоский живот, стройные бедра… Статуя! Прекраснейшая ахейская статуя! И что еще надобно старому идиоту Маргону? Променять такое на мальчиков? Тьфу!
– Стой… теперь я тебя раздену… подними руки… вот так… А теперь снова – ты…
Дрожа от возбуждения, гладиатор быстро снял с матроны хитон с корсетом, развязав стягивающую грудь полоску ткани, принялся целовать и ласкать соски, упругие и твердые… Луция застонала, притягивая к себе любовника, повалилась на ложе… и вот уже тела обоих слились в любовной неге. Какое-то время слышались лишь вздохи и сладострастные стоны, да еще потрескивали угли в жаровне… О, сколь упоительно было охватившее любовников наслаждение, и все их мысли, чувства, эмоции, сплетясь в единый клубок, вдруг унеслись высоко-высоко, к небесам.
– О, мой гладиатор…
– Моя прекраснейшая госпожа…
Да-а… Вот снова Беторикс изменил любимой жене. Что поделать, он ведь всего-навсего был просто мужчиной.
Как и эта обворожительная матрона – женщиной, да еще какой!
– А вот теперь можно и выпить вина! – наконец, в изнеможении прошептала Луция. – Постой, я сама налью.
Ничуть не стесняясь своей наготы – а чего стесняться-то? тут гордиться надо! – женщина поднялась с ложа, налив из кувшина в бокалы, протянула любовнику:
– Пей, гладиатор, пей! Я слышала, Домиций всегда добавляет в вино красный перец. Это хорошо для любовного пыла… а он сегодня тебе еще понадобится. Пей! Жаль, нечем заесть.
– Твои губы – лучшая закуска, моя госпожа!
– Ах, хорошо сказал! Поистине, хорошо. Ну, так что же ты? Закусывай!
И снова поцелуи. Сначала – короткие, потом – все длиннее, жарче… И вновь горячая волна накрыла обоих, и вновь сплелись тела…
– Ах, – прикрыв глаза, стонала Луция. – Ах, гладиатор, ах… Ох, как ей все это нравилось – еще бы! Да и Беторикс чувствовал себя так хорошо, как не ощущал еще никогда с того времени, как вновь оказался в рабстве.
Ой, как прильнула к широкой груди гладиатора эта юная красотка, как прищурилась, взмахнула ресницами, длинными и пушистыми, как соболиный мех.
– Как мне сейчас хорошо!
Кто бы спорил?
– Мне тоже. Ты такая славная! – молодой человек нежно погладил женщину по спине. – И, знаешь, у меня такое чувство, будто мы с тобой давным-давно знакомы.
– Я тоже что-то такое чувствую. А ты – добрый.
– Добрый?