Как говорится, пришло время разлить вино по бокалам. Английский офицер поднял саблю, нацелил ее на меня, словно бросая вызов, и пустился в галоп. Нет на свете ничего прекраснее, чем доблестный воин на добром коне! Я глаз не мог отвести от этого всадника. Он держался в седле с небрежной удалью, саблю опустил на уровень лошадиного плеча, гордо поднял голову, и его белый султан летел по ветру – воплощенная молодость, сила, бесстрашие! Позади темнела роща, над ней раскинулось лиловое закатное небо. Однако любоваться было не время. Может, у Этьена Жерара и есть недостатки, но в бою за ним дело никогда не станет. Мой верный Ратаплан так хорошо меня чувствовал, что двинулся еще до того, как я успел тряхнуть поводьями.
Две вещи я запоминаю навсегда – лицо хорошенькой женщины и ноги прекрасного коня. И вот, пока мы с англичанином скакали навстречу друг другу, я все время спрашивал себя, где же я видел эти мощные чалые плечи и такую дивную щетку? И тут я вспомнил, поднял взгляд и увидал глаза с искоркой и дерзкую улыбку. Ну конечно! Это был он – мой спаситель, тот самый, с кем я играл в карты на свободу. Не кто иной, как милорд достопочтенный сэр Рассел.
– Барт! – закричал я.
Он уже занес саблю, открывая мне для удара целых три части тела, ведь рубака он был не слишком опытный, и тут я отсалютовал ему. Англичанин опустил руку и вытаращил глаза:
– Кого я вижу! Жерар!
Вел он себя при этом так, будто мы заранее условились о встрече. Что же до меня, то я бросился бы ему на шею, если бы он подъехал чуть ближе.
– А я-то уж думал, повеселимся, – сказал Барт. – И представить не мог, что это вы.
Его огорчение меня раздосадовало. Вместо того чтобы радоваться другу, он сожалеет, что потерял врага!
– Я бы и сам охотно присоединился к веселью, дорогой мой Барт, – ответил я, – но, право слово, не могу поднять оружие на своего спасителя.
– Забудьте.
– Нет, невозможно. Я бы никогда себя не простил.
– Бросьте. Это сущий пустяк.
– Единственное желание моей матушки теперь – обнять вас. Если судьба приведет вас в Гасконь…
– Лорд Веллингтон отправляется туда с шестьюдесятью тысячами солдат.
– Что ж, некоторые выживут, – рассмеялся я. – Прошу, вложите саблю в ножны!
Наши кони стояли рядом, и Барт похлопал меня по колену.
– Вы славный малый, Жерар. Только вот родились не на том берегу Ла-Манша.
– Нет уж, как раз на том, – возразил я.
– Бедняга! – воскликнул он с таким искренним сожалением, что я опять рассмеялся. – Послушайте, друг мой, – продолжил Барт. – Все это прекрасно, однако так не годится. Не знаю, что скажет Массена, но Веллингтон выпрыгнет из сапог, увидев, как мы тут беседуем. Ведь наши отряды отправили сюда не на прогулку.
– Что же вы предлагаете?
– Помните, мы спорили, кто лучше – гусары или драгуны? Вот мои пятьдесят молодцов из Шестнадцатого полка, и они готовы пули грызть от нетерпения. У вас за спиной – тоже полсотни бравых ребят, ерзающих в седлах. Если мы атакуем друг друга с правых флангов, то красоты мундиров не испортим, а небольшое кровопускание в этом климате пойдет лишь на пользу.
Предложение было заманчивое. Господин Алексис Морган, графиня Ла Ронда и аббатство Альмешиаля мигом вылетели у меня из головы. Теперь я беспокоился только о ровном дерне и предвкушал знатную потеху.
– По рукам, дорогой Барт. Лица ваших драгун мы видели, сейчас посмотрим на спины.
– Ставка? – спросил он.
– Честь конфланских гусар, не меньше.
– Тогда приступим! Если мы одержим верх – отлично, если вы – тем лучше для маршала де Комильфо.
Услышав это, я остолбенел.
– Что вы сказали?
– Так зовут негодяя, который устроил неподалеку логово. Лорд Веллингтон приказал его повесить.
– Боже милостивый! Да ведь я получил такой же приказ от Массена!
Мы рассмеялись, вложили сабли в ножны, и за спиной прошелестела сталь – отряды последовали нашему примеру.
– Значит, мы союзники! – воскликнул Барт.
– На день.
– Мы должны объединиться.
– Непременно.
Вместо того чтобы драться, мы развернули полуэскадроны и двумя колоннами поскакали вперед. Правда, кивера и каски то и дело поворачивались в сторону – гусары и драгуны рассматривали друг друга с ног до головы, точно старые бойцовые псы с порванными ушами, которые научились уважать клыки противника. По большей части ребята улыбались, однако нашлись и такие, кто поглядывал на неприятеля хмуро, с вызовом. В особенности английский сержант и мой Папилет. Эти двое были старой закалки и не могли так просто изменить своим принципам, а Папилет к тому же в бою при Буссако потерял единственного брата. Мы с молодым офицером ехали бок о бок во главе отряда и говорили обо всем, что случилось после той самой партии в экарте, о которой вы уже слышали.
Я завел речь о своих приключениях по ту сторону Ла-Манша. Странные они люди, англичане. Взять Барта. Я ведь рассказывал ему, что прошел двенадцать кампаний, однако, уверен, он стал уважать меня по-настоящему, лишь узнав о поединке с Бристольским Бульдогом. За игру в карты с военнопленным Рассела отправили под трибунал. Так вот, полковник, который был там председателем, простил молодому офицеру нарушение дисциплины, однако чуть не разжаловал его за то, что он вовремя не избавился от козырей. Да, англичане – люди очень странные.
Дорога побежала вверх и снова нырнула в долину, более широкую, чем первая. На гребне холма мы встали, поскольку вдали, километрах в пяти от нас, показались невзрачные домишки, разбросанные у подножия горы. Над ними, на склоне, возвышалось громадное строение – то самое аббатство, где засела шайка негодяев. Только сейчас мы осознали, какая непосильная задача нам дана. Такая неприступная крепость кавалерии была не по зубам.
– Ну, это не про нашу честь, – сказал Барт. – Пусть Веллингтон и Массена сами тут разбираются.
– Не унывайте! – ответил я. – Пире с полсотней гусар взял Лейпциг.
– Будь у него драгуны, – рассмеялся Барт, – взял бы и Берлин. Вы старше по званию. Ведите нас, и посмотрим, кто первый струсит.
– Что ж, – ответил я, – медлить нельзя. К завтрашней ночи я должен явиться в Абрантес. Для начала надо разузнать все как следует. А вот и те, кто нам в этом поможет.
У дороги стоял беленый домик, судя по вывеске – придорожная таверна, где останавливались погонщики мулов. Над крыльцом горел фонарь, и в его свете я увидел двоих мужчин: капуцина в коричневой сутане и хозяина в переднике. Они так увлеклись разговором, что и не заметили, как мы подскакали. Трактирщик собрался улизнуть, но драгун крепко схватил его за волосы.
– Ради всего святого, пощадите! – взмолился хозяин таверны. – Мой дом ограбили французы и разорили англичане, а мне самому бандиты поджарили пятки. Клянусь Пресвятой Девой, у меня нет ни денег, ни еды. Святой отец тому свидетель. Видите, он едва на ногах держится от голода.
– Так и есть, господин, – сказал монах на чистейшем французском. – Этот достойный человек говорит истинную правду. Он, как и все мы, настрадался от этих страшных войн, хотя его потери – ничто по сравнению с моими. Отпустите бедолагу, – обратился святой отец к драгуну по-английски. – Он слишком слаб и никуда не убежит, даже если захочет.
При свете фонаря я мог хорошо рассмотреть монаха, и наружность его меня поразила. Перед нами стоял темноволосый бородатый мужчина с глазами ястреба, такой высокий, что кончик его капюшона поднимался вровень с ушами моего коня. Видно было, что на долю капуцина выпало немало тяжких испытаний, однако держался он с достоинством короля. По тому, как свободно он говорил с нами на двух языках, мы поняли, что это человек весьма образованный.
– Не бойтесь, – успокоил я трактирщика, у которого зуб на зуб не попадал от страха. – Святой отец, если я не ошибаюсь, вы-то нам и нужны.
– Я к вашим услугам, сын мой. Однако, – прибавил он со слабой улыбкой, – в пост я всегда питаюсь очень скромно, а год выдался такой тяжелый, что я вынужден попросить у вас хоть корочку хлеба, чтобы подкрепить силы.
В ранцах у нас лежали пайки на два дня, так что вскоре он получил ту малость, в которой нуждался. Страшно и вспомнить, с какой волчьей жадностью монах выхватил у меня кусочек вяленой козлятины.
– Время не ждет, – начал я, – давайте к делу. Расскажите нам, что это за аббатство неподалеку отсюда, есть ли у него слабые места и каковы обычаи негодяев, которые там засели.
Он сложил руки, поднял к небу глаза и воскликнул что-то, кажется, на латыни.
– Много может молитва праведного, и все-таки я не ожидал, что мои слова будут услышаны так скоро. Перед вами несчастный настоятель этого самого аббатства. Нечестивцы, дезертиры трех армий вместе со своим главарем-еретиком, изгнали меня. Вы даже не представляете, чего я лишился. – Голос его дрогнул, и на ресницах повисла слеза.
– Не унывайте, сэр, – сказал Барт. – Ставлю девять против четырех, что завтра к вечеру мы вернем вам аббатство.
– Тревожусь я не о собственном благополучии, – сказал монах, – и даже не о несчастных моих сынах, что разбрелись по окрестностям. Дело в том, что нечестивцам достались святые мощи.
– Скорей всего про них и думать забыли. Только покажите нам, как проникнуть внутрь, и мы быстро выкинем оттуда негодяев.
В нескольких словах добрый аббат объяснил все, что мы хотели знать. Однако это смутило нас еще больше. Стены аббатства были высотой двенадцать метров; нижние окна забаррикадировали и всюду понаделали бойниц. Бандиты соблюдали строжайшую дисциплину, а часовых выставляли столько, что врасплох не застанешь. Теперь мы окончательно уверились: здесь нужен гренадерский батальон и парочка орудий. Я вскинул брови, Барт принялся насвистывать.
– Была не была, давайте попробуем, – предложил он.
Ребята уже спешились, напоили лошадей и теперь ужинали, а мы с английским офицером и аббатом вошли в дом, чтобы поговорить.
У меня с собой было немного коньяка, и я разделил его поровну – как раз хватило, чтобы смочить усы.
– Вряд ли негодяи знают, что мы близко, – сказал я. – Дозорных они, похоже, не выслали. Предлагаю спрятаться в каком-нибудь леске поблизости, а когда они откроют ворота, неожиданно атаковать.
Барт со мной согласился, но когда мы начали обсуждать подробности, аббат объяснил, что не все так просто:
– Если не считать городской окраины, в округе нет ни одного места, где можно спрятать отряд. Местным жителям доверять нельзя, а бандиты в крепости не смыкают глаз. Сын мой, боюсь, у вашего блестящего плана мало шансов на успех.
– Как же быть? – спросил я. – Конфланских гусар не так уж много, чтобы пол-эскадрона штурмовало неприступную крепость, в которой их ждет полсотни пехотинцев.
– Хоть я – человек мирный, пожалуй, могу вам кое-что посоветовать. Кому, как не мне, знать обычаи этих злодеев, ведь я провел в этом одиноком домике целый месяц, скорбно глядя на свое бывшее аббатство. Скажу, как я поступил бы на вашем месте.
– Говорите же, святой отец! – в один голос воскликнули мы с Бартом.
– В крепость постоянно стекаются дезертиры, и все они вооружены. Так, может, притвориться бандой?..
Простота замысла до того меня восхитила, что я заключил этого славного человека в объятия. Барт, однако же, моего восторга не разделял.
– Все бы хорошо, – сказал он, – но если эти ребята и в самом деле бдительны, вряд ли они пустят к себе в логово сотню вооруженных незнакомцев. Судя по тому, что я о нем слышал, господин Морган, или маршал де Комильфо, или как его там еще называют, далеко не глуп.
– Тогда пошлем пятьдесят человек, а на рассвете они откроют ворота для остальных пятидесяти! – воскликнул я.
Мы провели еще немало времени, обсуждая мельчайшие подробности нашего плана. Даже Массена с Веллингтоном, и те не смогли бы продумать все так хорошо! Наконец мы с Бартом уговорились, что один из нас пойдет в крепость с пятью десятками солдат, они притворятся дезертирами, ранним утром захватят ворота и откроют их остальным. Правда, аббат считал, что разделять силы слишком опасно, однако, заметив наше с Бартом единодушие, пожал плечами и сдался.
– Я лишь об одном хочу спросить, – сказал он. – Если вы доберетесь до этого нечестивого пса, маршала де Комильфо, какая судьба его ждет?
– Виселица, – ответил я.
– Нет уж, слишком легкая смерть! – воскликнул капуцин, и его темные глаза полыхнули жаждой мщения. – Я бы его… Ах, что за мысли приходят в голову слуге Божьему!
Он сжал руками виски, словно от горя ум его помутился, и выбежал из таверны.
Осталось только решить, кому достанется честь первым войти в аббатство – французам или англичанам. Бог свидетель, Этьен Жерар ой как не хотел пропускать кого-то вперед. Однако несчастный Барт молил, уверял, что и сражений-то на своем веку не видел по сравнению с моими четырьмястами семьюдесятью, и под конец я уступил. Не успели мы пожать руки, как за окном раздались вопли и ругань. Выхватив оружие, мы стремглав бросились на крыльцо. Наверняка на отряд напали бандиты!
Можете себе вообразить, что мы почувствовали, когда в свете фонаря нам предстала куча-мала, в которой смешались красные мундиры и голубые, кивера и каски. Наши гусары и драгуны от всей души тузили друг дружку. Мы кинулись в самую гущу, упрашивали, грозили, тянули то за воротник, то за шпору, и так – пока не разняли всех. Раскрасневшиеся, в синяках и ссадинах, солдаты злобно поглядывали на противников и пыхтели, точно кони после долгой скачки. Каждый готов был вновь вцепиться неприятелю в глотку, их сдерживали только наши обнаженные клинки. Аббат стоял на крыльце и, ломая руки, молился всем святым.
Как выяснилось, он-то и стал невольной причиной драки. Бедняга совершенно не понимал военных и невзначай посочувствовал английскому сержанту: жаль, мол, что его ребята не так хороши, как французы. Не успел монах договорить, а драгун уже сбил с ног ближайшего гусара, и в следующий миг все бросились друг на друга, словно кровожадные тигры. После такого верить им было нельзя. Барт приказал своим людям остаться перед таверной, а я увел своих на задний двор. Англичане угрюмо помалкивали, мои гусары грозили им кулаками и бранились.
Пора было исполнять план, тем более что между ребятами вот-вот могла вспыхнуть новая ссора. Барт сорвал галуны с рукавов и воротника, снял пояс, чтобы сойти за простого солдата. Когда он объяснил своим удальцам, что от них требуется, они в отличие от моих гусар обошлись без воинственных криков и не потрясали оружием, однако их решительные, чисто выбритые лица вселяли уверенность. Притворяясь бандой дезертиров, которые о порядке и дисциплине и думать забыли, англичане расстегнули мундиры, ножны и каски вымазали грязью, а лошадей взнуздали как попало. Итак, утром, в шесть часов, драгуны должны были впустить нас в аббатство. Мы скрепили договор клятвой, и Барт со своими людьми ускакал. Папилет с двумя солдатами поехал за ними, а через полчаса вернулся и рассказал, что бандиты, переговорив с новоприбывшими и посветив на них фонарями через решетку, впустили отряд.
Покамест все шло неплохо. Погода нам благоприятствовала – небо затянули тучи, моросил дождь. В двух сотнях шагов с каждой стороны от лагеря я выставил кавалерийские посты, чтобы не вышло никаких неожиданностей, – вдруг в темноте на нас наткнется крестьянин и донесет бандитам. Удэн и Папилет по очереди дежурили, остальные вместе с лошадьми уютно расположились под крышей огромного амбара. Я произвел обход, убедился, что все в порядке, упал на кровать, которую выделил мне хозяин, и заснул беспробудным сном.
Вы, конечно же, слышали, что не только мои друзья и поклонники из числа наших горожан, но и старые офицеры, прошедшие те славные кампании, хвалят меня, называя лучшим из лучших. И все же я, как человек честный и скромный, признаюсь вам – это неправда. Недостатков у меня мало, однако в огромном войске нашего императора, возможно, и нашелся бы какой-нибудь солдат, не обладавший теми досадными чертами, которые стоят между мной и совершенством. О храбрости я не говорю, пусть о ней скажут те, кто видел меня на поле боя. Я часто слышал, как ребята, сидя вокруг костров, спорят, кто первый смельчак в нашей Великой армии. Одни говорили – Мюрат, другие – Лассаль, третьи – Ней, а я, когда мне задавали этот вопрос, лишь пожимал плечами и улыбался. Не мог же я признаться, что нет никого бесстрашнее Этьена Жерара! И все-таки факты есть факты, а человек знает себя лучше других. Главное, помимо храбрости есть и другие качества, которые необходимы солдату, и одно из них – чуткий сон, а я с детства и по сей день сплю так, что хоть из пушки пали. Это меня и погубило.
Было часа два ночи, когда я вдруг почувствовал, что задыхаюсь. Хотел крикнуть, но даже не пискнул, попробовал встать, но лишь забился, словно искалеченный конь. Меня связали по рукам и ногам, я только и мог, что водить глазами. А в ногах моей кровати в свете португальского фонаря стояли аббат и хозяин таверны!
Накануне мне показалось, что рыхлое, бледное лицо последнего не выражает ничего, кроме страха и глупости, но сейчас каждая его черточка дышала беспощадной злобой. Никогда еще я не встречал более жуткого мерзавца. В руке он сжимал длинный нож с потускневшим лезвием. Монах, напротив, ничуть не изменился и вел себя с прежним благородным достоинством. Его сутана, однако, была расстегнута, а под ней чернело пальто из тех, которые носят английские офицеры. Наши глаза встретились. Аббат перегнулся через деревянное изножье кровати и беззвучно рассмеялся.
– Простите меня за это веселье, дорогой полковник, – сказал он. – Уж очень забавный у вас был вид, когда вы очнулись. Уверен, вы отличный солдат, однако не вам тягаться в хитрости с маршалом де Комильфо, как меня у вас называют. Вы недооценили врага, а это, уж простите, говорит о том, что вам не хватает сообразительности. В жизни не видел человека более неподходящего для такой миссии, если, конечно, не считать моего недалекого соотечественника, британского драгуна.
Можете представить себе, как я выглядел и что чувствовал, слушая эти гнусные речи, да еще произносимые в той цветистой и снисходительной манере, за которую негодяй и получил свое прозвище. Ответить я не мог, но мерзавцы, видимо, прочли угрозу в моих глазах. Трактирщик наклонился к маршалу и шепнул что-то ему на ухо.
– Нет, дорогой Шенье, гораздо лучше будет, если мы оставим его в живых, – сказал тот. – Кстати, полковник, вам очень повезло, что вы крепко спите. Мой друг церемоний не любит. Подними вы тревогу, он перерезал бы вам глотку. Не советую его злить, ведь господин Шенье, бывший сержант Седьмого полка императорской легкой пехоты, человек намного более опасный, чем капитан гвардейской пехоты его величества Алексис Морган.
Шенье оскалился и погрозил мне ножом, а я постарался вложить в свой взгляд все отвращение, которое чувствовал при мысли о том, что воин императора пал так низко.