– Вас, наверное, удивит, – продолжил маршал тихим бархатным голосом, – что мы следили за вашими отрядами с тех самых пор, как вы покинули биваки. Согласитесь, мы с Шенье сыграли отлично. В аббатстве все готово к вашему прибытию, правда, мы надеялись заполучить целый эскадрон, а не половину. Когда ворота закрылись, наши гости оказались в очаровательном средневековом дворике без выхода, под прицелом сотни ружей. Им предложили выбор – умереть или сдаться. Между нами говоря, я нисколько не сомневаюсь, что они выбрали последнее. Мы тут подумали, раз уж вы – сторона заинтересованная, может, поедете и сами во всем убедитесь, повидаете своего титулованного друга. Полагаю, настроение у него ничуть не лучше вашего.
Мерзавцы зашептались, обсуждая, как обойти мои посты.
– Пойду проверю, что за амбаром, – наконец сказал маршал. – А вы, любезный Шенье, присмотрите за пленником. Если он попробует что-то предпринять, вы знаете, как действовать.
И я остался вдвоем с гнусным предателем. В свете коптящей лампы он сидел на краю моей постели и точил нож о голенище сапога. Не знаю, как я с ума не сошел от стыда и тревоги, пока беспомощно лежал на койке, не в силах ни слова молвить, ни пальцем пошевелить. В двух шагах от меня отдыхали мои пятьдесят красавцев, а я никак не мог сообщить им о своем бедственном положении. В плен я попадал не раз, но чтобы меня захватили такие ублюдки, чтобы меня ввели в аббатство под их издевательский хохот, чтобы меня одурачили их наглые главари – нет, этого стерпеть я был не в силах! Нож мясника, сидевшего рядом, и тот ранил бы мое сердце не столь глубоко.
Я тихонько покрутил запястьями, шевельнул ногами. Уж не знаю, кто из этих бандитов меня связал, но он постарался на славу – веревки держались крепко. Тогда я попробовал сдвинуть платок, что закрывал мне рот, однако Шенье поднял нож и так свирепо зарычал, что я оставил попытки. Я лежал, глядя на его бычью шею, и думал, посчастливится ли мне когда-нибудь накинуть на нее пеньковый галстук. Вдруг по коридору протопали сапоги, заскрипела лестница. Маршал возвращался, но с какими вестями? Если он понял, что увезти пленника не выйдет, меня, вероятно, прикончат на этой самой кровати. Впрочем, мне было уже все равно. Я смотрел на дверь с гордым презрением, которое так жаждал и не мог высказать. Только представьте, друзья мои, что я почувствовал, когда вместо высокой фигуры и злорадного лица мне предстали серый ментик и огромные усы моего славного маленького Папилета!
Французские солдаты в те годы повидали столько, что не терялись ни при каких обстоятельствах. Едва взглянув на меня и мерзкую физиономию рядом, сержант понял, в чем дело.
– Черт тебя дери! – зарычал Папилет, и в воздухе сверкнула его огромная сабля.
Шенье бросился на него с ножом, передумал, отскочил и со всего маху ударил меня, целясь в сердце. Я откатился и упал по другую сторону кровати. Клинок пронзил одеяло и простыню, но успел только чиркнуть мне по боку. Я услышал тяжелый, глухой стук рухнувшего тела, и почти в тот же миг что-то еще – более легкое и твердое – упало и закатилось под кровать. Не хочется мне описывать вам эти страшные подробности, друзья. Скажу только, что Папилет слыл у нас в полку одним из лучших рубак, а сабля у него была тяжелая и острая. Когда он перерезал веревки, она вымазала мне руки и ноги кровью.
Я сорвал со рта платок, первым делом расцеловал сержанта в обе щеки, покрытые шрамами, а затем спросил, что с нашими ребятами. Оказалось, те ни о чем не подозревают. Удэн только что заступил на дежурство, и Папилет явился доложить мне обстановку. Встретил он капуцина? Нет, не встретил. Значит, нужно изловить святого отца, пока тот не ускользнул. Я собрался уже бежать в амбар, чтобы отдать приказания, но тут внизу скрипнула дверь и вверх по ступеням затопали неторопливые шаги.
Папилет быстро сообразил, что делать.
– Монаха брать живым, – прошептал я, толкнул его в тень с одной стороны двери, а сам притаился с другой.
Топ. Топ. Топ. Шаги звучали все ближе, и каждый отдавался в моем сердце. Едва у порога мелькнула пола коричневой сутаны, мы прыгнули на аббата, словно волки – на оленя, и сбили его с ног. Мерзавец сопротивлялся так яростно, что даже вдвоем утихомирить его стоило большого труда. Трижды он вставал, раскидав нас, и трижды мы наваливались на него снова. Наконец Папилет дал ему почувствовать острие своей сабли. Лишь тогда негодяй понял, что игры кончились, и пока я связывал его теми же веревками, которыми скрутили меня самого, лежал смирнехонько.
– Карты раздали по новой, дружок, – сказал я. – Теперь козыри у меня.
– Глупцам всегда везет, – ответил маршал. – Может, оно и к лучшему, иначе весь мир оказался бы во власти коварства. Я вижу, вы прикончили Шенье. Туда ему и дорога. Этот пес был слишком уж своеволен, да к тому же от него вечно разило чесноком. Могу я попросить вас об одолжении? Перенесите меня на кровать. Пол в таверне – не слишком хорошая постель для того, кто любит чистоту.
Нельзя было не восхититься хладнокровием этого человека. Даже когда удача от него отвернулась, он умел сохранить все тот же насмешливый и снисходительный тон. Я отправил Папилета за охраной, а сам встал над пленником, обнажив саблю и не сводя с него глаз, – должен признаться, я проникся уважением к его изобретательности и отваге.
– Надеюсь, ваши люди будут обращаться со мной как должно, – сказал он.
– Не сомневайтесь, мы воздадим вам по заслугам.
– О большем я и не прошу. Вы, может, и не знаете о моем высоком происхождении, но уверяю вас, оно таково, что назвать имя отца – государственная измена, а имя матери – скандал. И пусть я не претендую на королевские почести, оказывать их по доброй воле намного благороднее. Веревки впились мне в кожу. Не могли бы вы их чуточку ослабить?
– Вы меня недооцениваете, – заметил я, повторив его слова.
– Туше! – воскликнул он, словно фехтовальщик, получивший удар. – Однако я слышу, сюда идут ваши гусары, и теперь все это не имеет никакого смысла.
Я приказал снять с него монашеское облачение и приставил к злодею надежную охрану. Близился рассвет, пришло время подумать, как нам быть дальше. Несчастный Барт и его драгуны пали жертвами коварного умысла, а ведь послушай мы хитрого советчика, в западню попал бы целый эскадрон. Если только не поздно, я должен их освободить, да еще позаботиться о старой графине Ла Ронда. Что до самого аббатства, то взять его мы не могли, ведь шайка узнала о нашем плане. Теперь все зависело от того, насколько они ценят своего главаря. Он стал моим козырем, и я расскажу вам, как дерзко и умело я разыграл эту карту.
Едва начало светать, горнист протрубил сбор, и мы рысцой пустились через долину. Пленника усадили на лошадь и окружили со всех сторон. На расстоянии ружейного выстрела от аббатства росло большое дерево. Рядом с ним мы и остановились. Если бы подлецы решили напасть и открыли ворота, мы поскакали бы в атаку, но, как я и ожидал, они только высыпали на стену, улюлюкая, хохоча и осыпая нас бранью. Послышалось несколько выстрелов, затем бандиты поняли, что не могут нас достать, и перестали тратить порох. Необычное зрелище представляла собой эта смесь французских, английских и португальских мундиров, кавалеристов, пехотинцев и бывших солдат артиллерии. Все они дружно грозили нам кулаками.
Однако гвалт быстро прекратился, когда мы разомкнули ряды и показали, кого с собой привезли. На стене воцарилась мертвая тишина, а вслед за ней раздался вой, полный отчаяния и ярости. Некоторые дезертиры тряслись и приплясывали, точно безумные. Да, наш пленник был человеком весьма незаурядным, если сумел заслужить преданность этого сброда.
В таверне я прихватил веревку, и мы перекинули ее через нижний сук дерева.
– Дозвольте расстегнуть вам воротник, месье, – сказал Папилет с шутовским почтением.
– А руки вы хорошо помыли? – спросил маршал, и мои гусары захохотали.
Со стены опять послышался вопль, но стоило нам затянуть петлю на шее маршала де Комильфо, как негодяи сразу притихли. Взвизгнул рожок, ворота аббатства распахнулись, оттуда выбежали трое бандитов и принялись размахивать обрывками белой ткани. Ах, как радостно забилось мое сердце! И все же я и шагу не сделал навстречу, притворяясь, будто мне от них ничего не нужно. Я только разрешил горнисту махнуть платком в ответ, и бандиты приблизились. Маршал по-прежнему сидел, связанный по рукам и ногам, с петлей на шее, и улыбался краешком губ, как человек, который из вежливости не подает виду, что ему скучно. Скажу только, что я сам на его месте хотел бы держаться так, а уж это многое значит.
Посольство к нам отправили весьма примечательное: португальского стрелка-касадора в темной форме, французского егеря в светло-зеленой и здоровенного британского артиллериста в синем мундире с золотыми шнурами. Бандиты отдали честь, и француз начал переговоры:
– У нас в руках тридцать семь английских драгун, и если вы тронете нашего маршала, клянемся, что пять минут спустя мы повесим их всех на крепостной стене.
– Тридцать семь? – вскричал я. – К вам отправился пятьдесят один!
– Четырнадцать погибло в схватке.
– А их офицер?
– Бился до последней капли крови. Нашей вины тут нет, мы сохранили бы ему жизнь, если бы могли.
Увы, бедный мой друг! Мы встречались лишь дважды, но я успел полюбить его всем сердцем и с тех пор в память о нем всегда уважал англичан. В жизни не встречал более смелого человека и худшего фехтовальщика.
Как вы понимаете, я не поверил ни слову этих мерзавцев и отправил с одним из них Папилета. Вернувшись, он подтвердил страшную правду. Теперь надо было подумать о живых.
– Вы освободите драгун, если я отпущу вашего главаря?
– Отпустим десять.
– Вздерните его! – приказал я.
– Двадцать!
– Довольно болтовни.
– Всех! – крикнул егерь, когда веревка сдавила шею маршала.
– Верхом и с оружием?
Негодяи поняли, что со мной шутки плохи.
– Да, – буркнул егерь.
– А заодно и госпожу Ла Ронда, – добавил я.
Однако тут у нас не заладилось. Подлецы ни в какую не хотели отдавать графиню. Мы и веревку затягивали потуже, и лошадь отводили, только разве что не давали маршалу повиснуть. Сломайся у него шея, и драгунам конец. Я дорожил им не меньше, чем эти бандиты.
– Вы меня так простудите, – заметил де Комильфо. – И кстати, раз уж по этому пункту возникли разногласия, может, лучше спросить у дамы? Уверен, никто из нас не хочет ее к чему-либо принуждать.
Это решение меня вполне устраивало, и я тут же согласился. Через десять минут к нам вышла сама графиня – величавая дама в мантилье, из-под которой выбивались седые кудри. Лицо у женщины было такое желтое, будто на него падал отсвет бесчисленных дублонов из ее сокровищницы.
– Этот джентльмен, – сказал де Комильфо, – горит желанием увезти вас туда, где вы нас больше не увидите. Решайте, поехать с ним или остаться со мной.
Я и глазом не успел моргнуть, а она уже стояла рядом с маршалом.
– Мой милый Алексис! – воскликнула графиня. – Ничто не в силах нас разлучить!
Комильфо поднял на меня глаза и усмехнулся:
– Кстати, вы немного ошиблись, дорогой полковник. Нет никакой вдовой графини Ла Ронда. Эту даму так называют разве что из вежливости. Позвольте представить вам свою горячо любимую супругу, миссис Алексис Морган, или, если хотите, мадам де Комильфо.
И тут я понял, что имею дело с умнейшим и самым бессовестным человеком на свете. Я смотрел на бедную старую женщину, и сердце мое переполняли недоумение и гнев. Что до графини, то она взирала на этого подлеца с обожанием, словно молодой новобранец – на императора.
– Ладно, – сказал я наконец. – Освободите драгун, и на том простимся.
Англичан усадили на коней, отдали оружие и выпустили, а мы сняли с маршала веревку.
– До свидания, полковник, – сказал он. – Боюсь, вы разочаруете Массена… правда, насколько мне известно, когда вы до него доберетесь, ему будет совсем не до того. Признаюсь, не ожидал, что вам хватит ума выкрутиться. Могу я что-то сделать для вас?
– Да.
– Что же?
– Я хочу, чтобы английского офицера и его людей похоронили как должно.
– Клянусь в том честью.
– И еще одна просьба.
– Слушаю.
– Уделите мне пять минут верхом и с оружием в руке.
– Бросьте! Ведь мне тогда придется либо прервать вашу славную карьеру, либо проститься с любимой. Разве можно требовать такое от человека, который лишь начал познавать радости семейной жизни?
Мои гусары построились в колонну.
– До встречи! – воскликнул я, грозя ему саблей. – В следующий раз вы так легко от меня не уйдете.
– До встречи, – ответил он. – Если вам когда-нибудь надоест император, знайте, что для вас всегда найдется работа у маршала де Комильфо.
Глава VI
Как бригадир пытался выиграть королевство
Иногда мне кажется, что некоторые из вас, послушав о моих маленьких подвигах, начинают думать, будто я сверх меры собой горжусь. Ничуть не бывало. Лучшим солдатам неведомо тщеславие. Да, временами я рисую себя отважным, временами – хитроумным, всегда – привлекательным, но если уж так оно и есть, кривить душой я не стану. К чему притворяться, что я не сделал блестящей карьеры? К тому же историю, которая мне сегодня вспомнилась, может рассказать лишь человек скромный. В конце концов, если кто-то достиг высот, как я, он имеет право поговорить о том, что люди заурядные предпочли бы скрыть.
После Русской кампании наша бедная армия квартировала на западном берегу Эльбы, где мы согревали замерзшую кровь и старались нарастить на костях немного жирка, попивая доброе немецкое пиво. Правда, вернуть нам было суждено далеко не все, ведь, отступая, солдаты растеряли столько пальцев, что они не поместились бы и в три огромных интендантских фургона. И все-таки даже мы, тощие калеки, благодарили судьбу, стоило подумать о павших товарищах и полях – жутких, жутких полях, укрытых снегом. По сей день, друзья мои, я не могу спокойно взглянуть на красное с белым. Даже алый ночной колпак на белом одеяле вызывает в памяти моей видения, в которых по тем кошмарным долинам бредет измученное войско, оставляя за собой кровавый след. Ни за какие блага я не стану рассказывать о том времени. Одной мысли о нем достаточно, чтобы превратить мое вино в уксус, а табак – в солому.
Из полумиллионного войска, что перешло через Эльбу осенью двенадцатого года, весной тринадцатого осталось лишь тысяч сорок пехотинцев, но это были страшные люди – люди из железа, что ели конину и спали в снегу; сердца их переполняла горечь и ненависть к русским. Вот этим солдатам и дали приказ удерживать реку и ждать, пока огромная армия, которую император собирал во Франции, не прибудет, чтобы снова переправиться на тот берег.
Кавалерия находилась в плачевном состоянии. Мои гусары квартировали в Борне, и я разрыдался, когда впервые провел им смотр. Мои удальцы, мои великолепные лошади!.. Сердце кровью обливалось при виде того, что с ними стало. "Не унывать, – сказал себе я. – Они многое потеряли, зато у них остался полковник". Я взялся за работу и уже собрал два приличных эскадрона, как вдруг всем полковникам кавалерии приказали отправиться во Францию, чтобы организовать рекрутов и конское пополнение для грядущей кампании.
Вы, конечно же, подумаете, что я как на крыльях летал от счастья, когда представилась возможность снова увидеть родной дом. Не стану отрицать, меня согревала мысль о встрече с матушкой, да к тому же я знал, что мой приезд весьма порадует некоторых красавиц. И все-таки многие в армии нуждались в отпуске сильнее меня. Я бы охотно поменялся с тем, у кого остались дома жена и дети, которых он, возможно, и не увидит больше. Однако если получаешь голубой конверт с красной печатью, спорам не место, и через час я отправился с берегов Эльбы в Вогезы. Наконец-то пришел черед пожить спокойно. Кобылка моя повернулась крупом к войне, а носом к миру. Так думал я, когда за спиной стихло пение горнов, а впереди легла белая дорога, что вилась по долинам, лесам и горам, уводя в голубую дымку, за которой ждала моя Франция.
Путешествовать в тылу интересно, но все же утомительно. Когда поспевает урожай, наши солдаты обходятся без припасов, поскольку обучены собирать на полях зерно и молоть его на биваке. В это время года мы и совершали броски, приводившие в отчаяние всю Европу. Теперь же необходимо было поставить на ноги голодающих, и мне то и дело приходилось уступать дорогу стадам кобургских овец и баварских бычков, телегам с берлинским пивом и отличным французским коньяком. Иногда я слышал барабанную дробь и пронзительные трели флейт, – мимо проходили колонны славных пехотинцев в запыленных синих мундирах. То были старые солдаты из немецких гарнизонов, ведь пополнение из Франции начало прибывать только в мае.
Мне порядком надоело стоять и уворачиваться, а потому в Альтенбурге я нисколько не пожалел, увидев развилку. Я выбрал южную, тихую дорогу, на которой до самого Грайца почти не попадалось путников. Она бежала среди березовых и дубовых рощ, деревья качали ветками у меня над головой. Вы, наверное, удивитесь, что я, гусарский полковник, то и дело останавливал коня, чтобы полюбоваться молодыми зелеными листочками. Впрочем, если бы вы провели полгода среди русских ельников, вы бы меня поняли.
Правда, кое-что подпортило мне радость от созерцания прекрасных лесов, а именно – взгляды и слова, которыми встречали меня деревенские жители. Мы всегда были друзьями немцев, и за последние шесть лет я не замечал, чтобы они обижались на то, что мы немного похозяйничали в их стране. Мы оказывали мужчинам любезности и принимали их от женщин. Милая, добрая Германия была для нас как дом родной. Однако теперь я этих людей не узнавал. Путники не отвечали на мои приветствия, лесники отворачивались, а народ в селениях собирался в кучки и провожал меня хмурыми взглядами. Женщины – и те мрачнели, а ведь я в те дни привык видеть в глазах красавиц только восторг.
Сильнее всего я почувствовал это в деревеньке Шмолин, всего в шестнадцати километрах от Альтенбурга. Я заехал на постоялый двор, чтобы смочить усы и напоить свою бедную Фиалку. Я привык благодарить служанок, что подают мне на стол, комплиментом, а то и поцелуем, однако на этот раз девушка не приняла ни того, ни другого, только пронзила меня взглядом, словно штыком. Когда я поднял стакан, желая доброго здоровья посетителям, которые попивали пиво у двери, те повернулись ко мне спинами, и лишь один воскликнул: "Тост! Вот вам тост, ребята! Пьем за Тэ!" Они дружно осушили кружки и расхохотались, но смех этот вышел совсем не добрым.
Покидая деревню, я все размышлял над словами того человека и вдруг увидел дерево, на стволе которого совсем недавно вырезали огромную букву "Т". Утром я замечал их не раз, однако до сих пор не придавал тому никакого значения. По случаю мимо проезжал какой-то прилично одетый господин.
– Не подскажете ли, месье, – обратился я к нему, – что это за буква?
Незнакомец бросил взгляд на дерево и очень странно посмотрел на меня.
– Молодой человек, "Т" – это не "Н", – ответил он и прежде, чем я успел еще что-нибудь спросить, пришпорил коня и галопом унесся прочь.