Девять лет, девять зим ромеи учили его сдерживать в себе помыслы, думать о них со стороны, превращаясь в двух человек, живущих в одном теле. "Такова мудрость, не доступная варварам, - говорили они, - и ты должен впитать мудрость сию, ибо твоя участь особа: по милости Божьей стать великим рексом среди северских племен и привести их ко главенству среди всех варваров. В тебе будут двое. Свои увидят в тебе своего, но ты среди них, в роде своем, будешь более, чем один, видимый плотским глазом. Так ты объединишь два царства." "Так я воздвигну свой Рим", - решил княжич, вспоминая давние слова отца…
Он сдержал в себе силу и гордым взором обвел людей, сбившихся под шкурами и называвших себя "римлянами", а потом - их охранников, с любопытством следивших за пловцом. И так неторопливо обозрев плавучий островок великой Империи, княжич Стимар отпихнул ногой ближайшего гребца, поднялся на гребную лавку и легко встал на борт.
- Филипп, просыпайся! - властно позвал он одного из ромеев на том языке, который знал уже лучше своего.
Силенциарий Филипп Феор, посланный в долгую дорогу царским провожатым княжича, уже давно не спал.
Филипп Феор первым услышал, как застучали в днище галеры маленькие волны. Он не вертел головой, как все, а только раз-другой невольно приподнял веки. Блюститель дворцовой тишины умел чутко прислушиваться ко всем звукам, скрупулезно укладывать их в памяти, превращая в мозаику, на которой для внутреннего взора ясно проявлялась картина не только происходящего, но и всего того, что произойдет в ближайшие мгновения.
Казалось со стороны, один только он на корабле не был разбужен шумом и до сих пор не ведает, что делается с варваром и что тот замыслил. Но Филипп Феор ведал и уже давно размышлял, как ему надлежит ответить на все слова, которые скоро скажет наяву, но у ж е сказал в его, силенциария, памяти, этот будущий великий рекс варваров.
- Филипп! - вновь настойчиво позвал его княжич.
"Голос крепнет. Почуял свой двор, - подумал силенциарий, лениво выпрастывая из-под теплой шкуры свою холеную руку, дабы этим неторопливым жестом еще немного потянуть время. - Придержать бы щенка, а то свои принюхаться не успеют… Порвут, не ровен час."
- Слышу, княжич, - тоже захрипев от чужой сырости, откликнулся он на северском наречии, но продолжил на своем, эллинском: - Послушай и меня, будущий рекс. Остался переход. Сегодня доберемся до твоего города. Разве истинный рекс спешит?
- Филипп. Скифский жеребец почуял родную степь.
- Напрасно будущий рекс портит священный обряд встречи. Напрасно. Народ любит вспоминать такие дни…
"Может, и не стоит удерживать, чтоб не брыкался, - усмехнулся про себя силенциарий. Сам придет к своим - легче примут…"
Еще накануне будущий рекс сбросил с себя ромейские одежды, облачился в свои. Надел узкие кожаные штаны длиной до щиколотки, пропустил через верхние поясные петли завитую косой толстую льняную бечеву и затянул ее сбоку, над бедром. Потом оказался в светлой льняной тунике с длинными прямыми рукавами и с узорной - всякие крестики и уголки - вставкой на груди. Запястья стянул двумя широкими красными тесьмами. Опоясался грубым кожаным ремнем с железной пряжкой в виде уплощенной бычьей головы.
Примерил еще раз и верхнюю одежду, присланную с родных земель на вырост позапрошлым летом - толстый кафтан с овчинным подбоем, шерстяную накидку с куньей опушкой, княжью шапку с горностаевым околышком. Зимние рукавицы с отдельным перстом тоже натянул.
"Все ученье ослу под хвост, - усмехнулся тогда Филипп Феор, наблюдая за превращениями. - Только полинял раз-другой в неволе - вот и все. Пришел варвар - и уходит обратно тем же варваром."
Но варвар заметил-таки усмешку, прищурился совсем не по-варварски хитро и окатил силенциария латинской премудростью, которую любил часто повторять его духовник, отец Адриан:
- Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними.
Пожалел и оставил только сапоги на ногах, роскошные сапоги цареградской выделки.
Теперь княжич в своей варварской тунике, штанах и ромейских сапогах встал обеими ногами на узкий бортик и прошел несколько шагов, почти не шатаясь.
Филипп Феор позавидовал его звериной легкости.
- Сколько лет жеребец бегал по кругу, будто на Ипподроме, - услышал он от северца. - Долго, Филипп. Я ведь варвар, разве не так?
Силенциарий повел бровью:
- Всякий, если рассудить, рождается на свет варваром.
- Я нырну в реку ромеем, а вынырну северцем.
"Теперь не удержишь!"- со смутной тревогой вздохнул силенциарий, а вслух проговорил:
- Если только северцем, мне не сносить головы, будущий рекс.
- Я сберегу твою голову, Филипп. Заплачу за нее, сколько попросит василевс. Пусть пришлет мне. Буду пить из нее вино, чтобы набраться твоего ума, Филипп… Так делают все варвары.
- Проси уши, - тихо засмеялся силенциарий. - Довольно будет одних ушей… Пускай их отмочат в уксусе и подадут тебе в полночь. А к ушам поджарь еще вот этот палец.
Он шевельнул указательным пальцем правой руки, похожим на слугу, который когда-то согнулся пред господином да так больше и не смог выпрямиться. Княжич знал, что этим пальцем Филипп Феор в затерянном своем детстве вздумал как-то, едва освоив счет, провести перепись зубов в пасти одного из псов, охранявших дворцовую тюрьму. До того дня свирепый пес всегда лизал Филиппу руки и нос, радостно виляя хвостом.
- И глаза, Филипп. Еще нужно съесть твои глаза, чтобы все видеть, даже когда отвернешься или крепко сомкнешь веки, - решительно добавил княжич.
Силенциарий приоткрыл один свой глаз пошире и пристально посмотрел им на молодого славянина.
"А ведь так и договоримся… - с легким опасением подумал Филипп Феор. - Кто знает, что ему взбредет в голову у своих."
- Тогда не торопись, княжич. Последи сам, чтобы столь ценный для тебя товар был доставлен без порчи, - посоветовал он.
- Я доверяю тебе, Филипп, - ответил княжич, поворачиваясь лицом к реке, - и приму твой дар на своем столе, как надлежит князю. Потому и спешу упредить посольство…
Тут княжич Стимар изо всех сил оттолкнул от себя и корабль, и силенциария Филиппа Феора и всю Империю, кормившую, одевавшую и учившую его эллинской премудрости целых девять лет подряд. Он с наслаждением расправился весь в короткой, как вздох, пустоте и канул в реку.
Вода обожгла его, будто кипящая в котле смола, и он обмер, потеряв себя в глубине. Если бы Брога мог опустить голову и посмотреть в глубину реки, то изумился бы еще глубже. Ему почудилось бы, что княжич разбился об воду и рассыпался весь по дну, как рассыпается, упав с неба на реку, тень чересчур высоко летящей птицы.
Но Брога, плывя со своей кобылой навстречу княжичу, ничего не увидел, а на корабле только силенциарий Филипп Феор тревожно повел еще целой своей головой, не понимая, почему ему послышалось сразу несколько всплесков, вместо одного, и почему теперь, если верить звукам, должно всплыть сразу несколько человек, хотя нырял только один. "Так и бывает, когда отрубают голову, - подумал он. - Кровь вытекает из нее, и все звуки катятся эхом по пустым жилам от одного уха до другого, будто тщетные крики в ущельях."
Княжич Стимар, очнувшись в глубине, с трудом собрал все осколки, чтобы понять, кто он теперь и откуда тут, у самого дна, взялся. Вода сразу вытолкнула его вверх, и он вынырнул, чуть было не столкнувшись с Брогой лоб в лоб.
Кобылица Броги испуганно покосилась на его большим глазом и зафыркала. Сам Брога тоже изумился и зафыркал под стать своей кобылице.
- Здравствуй, Брога, - сказал ему княжич. - Здравствуй, брат мой.
Брога обомлел и скрылся весь под водой. Княжич успел ухватить его за ворот и потянул наверх:
- Ты куда, Брога? За раком?
Воин замотал головой, раскидывая брызги:
- Помилуй, княжич. Тебе поклон земной. До дна как раз и будет. А ты вот не позволил.
Княжич привлек к себе друга детства и обнял его, пусть инородца, но все же своего, по племенному корню. Вода сомкнулась над обоими и понесла прочь от земли Турова рода - к морю.
Жеребенок, торопясь, семенил вниз по течению и тонко заржал, наткнувшись на непреодолимые заросли ивняка.
Далеко отстав от ромейского корабля, оба поднялись из реки, окутанные клубами пара, а когда вернулись назад по берегу, Брога вытянул из-под кустов брошенную туда раньше седельную суму и извлек из нее подбитую собачьим мехом накидку.
Княжич отстранил его руку:
- Оставь, не мерзну.
- Свет еще глубоко… А тут, низом, лихорадка часто бродит, - тихо проговорил воин, чтобы ненароком не позвать лихорадку. - Возьми, княжич, мой корзн, пока до своих не дошел. Добро заговорен. Послушай раз и молодшего.
Теперь изумился княжич. Он, сын князя-воеводы, назвал кметя, хоть и знакомого с детства, но чужеродного, братом, а тот, улучив черед, отдал ему еще большую честь, отозвавшись по-кровному - молодшим. Если б стояли оба на меже, так в единый миг затянулась бы межа у них под ногами и не раскрыть бы ее потом вновь ни сохой, ни железным плугом, хоть режь землю до самого подземного царства.
- Запомним, Брога. Разломим на двоих, - сказал княжич, посмотрев слобожанину глаза в глаза, и принял накидку.
Он не заметил, как дрогнула рука Броги, который вдруг увидел, что глаза княжича смотрят по-разному: правый глаз вроде бы ясно видел Брогу, а левый смотрел так, будто и не было перед княжичем никакого Броги, а была лишь одна пустая даль, до края которой никакой птице не долететь, не растаяв раньше в небесах.
Брога испугался, но вида не подал, а как только отвернулся от него княжич, быстро пробежал пальцами по холодным от воды ожерельям, висевшим на груди, и вычертил перед собой охранительный знак - круг, пересеченный косым крестом.
Княжич, как шел, так и шел себе - не рассыпался пучками гнилой соломы, не разлетелся вороньими перьями, не заверещал, проваливаясь в землю, захлебываясь ею и цепляясь за кочки огромными синими ногтями, какие вырастают у заложных мертвяков. Даже не запнулся ногой.
"Помстилось", - легко вздохнул воин и, поспешив взобраться первым на береговую крутизну, подал княжичу руку, а уж потом вывел за поводья наверх и тянувшуюся следом кобылицу.
Жеребенок, не справившись со своими ходульками, застрял на осыпи. Тогда сам княжич живо спрыгнул обратно и приподнял малого. Тот забрыкался было, но тут же затих.
"Чует, признал живого", - вновь с облегчением вздохнул Брога.
Отпустив наверху жеребенка, сын северского воеводы с наслаждением понюхал ладони.
- Видать, тоску избывал княжич, - заметил воин.
Внизу, на ромейском корабле, уже бойко копошились, но весел пока не выставляли.
- У нас на Большом Дыму должны знать, - сказал княжич, полагая, что все же стоит поторопиться. - Вчера пустили на берег вестового.
Луга быстро светлели, а лесная гряда на востоке наливалась густой рассветной тенью. Темное облако турьего стада вновь приникло к земле и, заполонив собой всю полуденную сторону земного окоема, окуталось тяжелым паром.
Брога смотрел в другую сторону, следя за мельтешившим у перелеска лисьим выводком.
Вдруг он рассмеялся, и княжич сердито толкнул его в плечо:
- Делись.
- Чего хочешь, княжич? - спросил Брога, хитро прищуриваясь.
- Домой. Более ничего. Ни спать, ни есть.
- Не дожидаясь? - чуть помолчав, проговорил Брога; его смутило, что княжич как бы наперед отказывается от еды, и, если блюсти себя, как полагается, то вновь потребен заговор против блазна и всякой нечисти; откуда ни посмотри, негоже встречал он княжича… - Как же без величания?
- Пусть ромеи дожидаются, - отмахнулся княжич, не заметив перемены в голосе воина, ибо сам еще не съел чудесных ушей цареградского силенциария. - Им величания - вместо хлеба.
- Вот и смекай, княжич, - заговорил Брога уже смелее, потому как тайно пошевелил пальцами у него за спиною, просыпав на землю щепоть обережной соли. - Хочешь добраться скорей - срезай дорогу через Лисий Лог, по новым палям. Там жгли поверху, да Лог не удержали. Выгорел весь до самой реки, как солома в лодье. Так с весны чернота и лежит. Гляди, сами, как шиши болотные, почернеем. Всю свою родню распугаешь, княжич… А родова-то тебя из ирия ждет с белыми крыльями, будто лебедя…
Княжич искоса посмотрел на воина, тот - на княжича, и лисята, забыв про перепелов, сорвались и дунули в перелесок, спасаясь от страшного человечьего хохота, раскатившегося по всей округе.
Воин радовался: княжич смеется вместе с ним, а смеются только живые. И увидев, как вила взмахнула крыльями от чудских болот до самого Дикого Поля, он бросил поводья и устремился вверх по склону пологого холма, прямо по густой и высокой, отяжелевшей от холодной влаги траве. Кобылица со своим малым припустили за ними вдогонку.
Княжич, не видевший никакой вилы, невольно поддался порыву, и на вершину возвышенности поспел вместе с воином в тот самый миг, когда первый солнечный луч вспыхнул над волнами самых далеких лесов и небесным благословением позолотил землю.
- Первый свет - первый поклон твой, внук Сварогов, - часто дыша, выговорил Брога.
Он опустился на колени и раскинул руки.
Как раньше, в детстве, княжич прищурился, рассыпав солнце пучками огненных стрел, и так же невольно, шепотом, стал повторять за Брогой древнее славословие солнечному божеству.
И вдруг опомнился, и широко раскрыл глаза, и воззвал к Богу небес и земли по-эллински:
ОТЧЕ НАШ, СУЩИЙ НА НЕБЕСАХ,
ДА СВЯТИТСЯ ИМЯ ТВОЕ…
На последних словах молитвы уже не хватило силы сдержать поток света. Княжич опустил веки - и золотой круг остался висеть перед его глазами в багряной плоти предвечного Хаоса.
Стоило вновь открыть глаза, как посреди лугового простора появился град, окруженный белокаменный стеной, а в его сердцевине, в самом кремнике - белый храм с крестом на таком же пологом, как этот холм, золотом куполе.
Каждый видел свое.
Брога - то, что заповедали видеть своим потомкам древние пращуры. Пред тем, как покинуть явь, они холодеющими пальцами перебирали, не поднимая век, свою дорожную поклажу, уже пахшую землей, и вещали в предсмертных снах о мутных глубинах нави и о прозрачных, как слово изреченное, высотах прави. Об оке Даждьбожьем, что, видя мир, оживляет его, не различая слезы и дождевой капли, горячей струи крови и весеннего ручья, первого снега и погребального пепла.
Княжич Стимар видел только свой замысел, заповеданный ему в Царьграде человеком, более далеким по крови, чем самые украинные роды, уже смешавшиеся на одну треть с хазарами, на вторую с уграми, а на последнюю - с кочевыми степняками, кровь которых по цвету и запаху похожа на сгоревшее поле пшеницы.
Он уже принялся возводить вторую стену, ибо град его стремительно ширился, прорастал улицами и посадами по холмам и равнинам куда быстрее весенних трав, когда воин Брога из Собачьей Слободы посмотрел на княжича и напугался в третий раз.
Воин выдохнул еще один обережный заговор, самый сильный из тех, какие знал. От этого заговора у него даже зарябило в глазах, и ему самому показалось, будто земля разверзается под ногами и теперь неведомо, кто из них двоих переметный покойник, прикинувшийся живым.
Брога тряхнул головой, пргоняя морок. Оба остались стоять на месте, и тогда воин осмелился и прямо спросил:
- Ты ли, княжич? Ответь пред оком Дажьбожьим.
Кто бы ни был перед ним, теперь уж обязан был ответить начистоту.
Тогда град растаял в лучах ока Даждьбожьего, и княжич, взглянув на воина, догадался наконец, что тому сделалось страшно.
Воин с детства знал сына князя-воеводы Хорога, ждал его возвращения из далеких, изобильных чудесами земель, и обрадовался, увидев его, так, как умеют радоваться только малые дети и собаки. Но теперь он видел или чуял, как собака, того второго, кто родился в самом Стимаре, пока Туров княжич жил в золотой клетке, повешенной посреди Царьграда на вечно плодоносящее древо. Глаза того второго были повернуты внутрь зрачками - вот чего так испугался воин. Он подумал, что второй вошел в княжича на чужой земле, стиснул руками его душу и теперь, пятясь, пришел на северскую землю, чтобы продать схваченную живую душу подороже.
- И говорю ныне не так, как северцы? Верно, Брога? - воспросил княжич, пережидая с прямым ответом, чему также научился в Царьграде.
- И говоришь не так, - кивнул воин. - Будто камешек гладкий под языком держишь.
- Так ведь и собака, если с неделю на чужом дворе костей погрызет, потом месяц-другой у себя дома на чужой лад брешет, верно?
- Верно, - качнув головой, признал Брога.
Воины, возвращавшиеся по осени с Дикого Поля, потом до самых зимних братчин пришепетывали. В их голосах посвистывали степные ветры и слышался отдаленный клекот стервятников.
- И не хром теперь, каким уродился, так?
- Верно, княжич, больше не припадаешь ты на левую ногу, - подтвердил Брога, немного ободряясь таким разговором.
- Лекари добрые были, верь - не верь, Брога, - ответил княжич и соврал, применив одну из сказок, что завозили на своих лодьях ромеи: - Добывают они в дальних горах помет птицы Семург. Вот и распарили мне ногу в горшке с таким пометом, а потом растянули роговым луком вместо тетивы. Что еще не так, Брога?