Стимар обошел ложе и, остановившись на закатной стороне, увидел босые подошвы девушки. Они постоянно меняли цвет. На них появлялись то красноватая пыль, то зеленые нитки травы, то золотые отражения осенних листьев, то разбившиеся об землю капли дождя. Стимар догадался, что все это - верхние створки ее будущих следов, ведь каждый человеческий след на земле - это лишь нижняя половина раковины, в которой при каждом шаге, пока раковина еще цела и замкнута, прячется на мгновение вся жизнь. Хотя девушка лежала, но земля уже двигалась под ее ногами в какую-то не ведомую никому, кроме нее самой, сторону. Когда подошвы сделались в мелкую разноцветную крапинку, Стимар узнал песок, что лежал на берегу, под Большим Дымом, в том самом месте, у которого приставал к берегу девять лет назад корабль ромеев. Корабль и увез Турова последыша в Царьград.
- Тот, кто оглядывается на чужие следы, всегда идет не в ту сторону, - снова стремительно рассмеялась Исет. - Смотри. Я веду тебя. Вот тебе дорога.
Она взяла рубашку на бедрах и, раздвинув ноги, неторопливо потянула ее вверх.
Как и полагается всякой дороге, убегающей от взгляда к окоему земли, эта, белая полотняная дорога, между ногами невесты тоже сужалась, но куда быстрее обычной, и сходилась не к окоему земли, а к самому лону.
Княжич задохнулся от желания. Ему одинаково сильно, нестерпимо сильно захотелось, как войти в лоно, так и выйти из него с первым вздохом - то, чего он, последыш, был лишен с самого рождения.
Он отстранился от ложа и, нагнувшись, стал сам управляться с сапогами. Его голова оказалась как раз на высоте лона, и тогда он, не выдержав, распрямился и вздохнул в полную грудь.
А вдохнул он смех невесты, такой же беспредельный, как дыхание ее матери, и почувствовал, что его плен и запертый кремник радимичей ему больше не помеха. Выгнутое лезвие в руке старого Богита уже коснулось извне его плена.
- Разве добрый путник снимает сапоги в дорогу? - посмеялась над ним невеста Исет.
Тогда Стимар поднялся на ложе с западной стороны и только распустил свой пояс.
- Теперь не спеши, - уже забыв о своем смехе, предупредила жениха Исет. - Только в плохом сне дороги всегда короче, чем кажутся.
Княжич, повинуясь, двинулся по белой дороге, как по тонкому льду.
Исет же судорожно вдохнула западный ветер - вздохнула гораздо раньше, чем жених вошел своей плотью в ее лоно.
И Стимар тоже почувствовал, что вошел в ее лоно гораздо раньше, чем прикоснулся к ее телу.
- Не оглядывайся! - услышал он голос Исет.
Он двинулся вперед еще на полшага, и тогда его уже всего целиком охватило жаркое, ласково толкающее тепло - то тепло, которого он был лишен на всю жизнь в миг своего рождения.
Княжич невольно опустил взгляд и с изумлением посмотрел на белую дорогу и на свою плоть, не веря, что дорога уже кончилась, а его плоть еще не достигла цели.
- Не оглядывайся! - донеслось эхо, но опоздало.
Дорога стала короче, чем казалась, и Стимар уже не смог увернуться с нее от копья наслаждения. Копье-вихрь вонзилось ему в крестец, пронизало весь хребет и задрожало острием в его темени.
В тот же миг и семя княжича горячим копьем вырвалось из его плоти и не попало в лоно, а, потеряв силу, упало сверху на чрево Исет и застыло на нем блестящим рубцом, будто ее чрево некогда тоже разверзалось священным ножом, а потом оно легко, как две зари в самую короткую летнюю ночь, срослось вновь.
Княжич в единый миг весь ослабел, и сил у него осталось только удержаться, чтобы не упасть на свою невиданную невесту, как падает на землю сраженный ударом воин.
- Ты оглянулся, - без сожаления сказала Исет, не прикасаясь к своему чреву. - Не кручинься. Отдохни. До заката еще также далеко, как до минувшей ночи. Только тот, кто имеет две тени, может войти в одну реку дважды. Отдохни, княжич.
Стимар посмотрел за межу, отбрасываемую на солнце мечом идола, и хотел было лечь рядом с невестой, но лечь за той межой. Однако Исет быстро сжала его бока своими коленями и удержала над собой. Она сказала:
- Ложись на меня, княжич. Быстрее вернется сила. Перун-бог все видит и слышит. И тень его меча еще не стала короче лезвия. Ложись на меня и услышишь, когда я не говорю.
Дажетот, рассудительный второй, державший при себе, как мытарь, всю собранную ромейскую мудрость, не мог сразу разгадать слова Исет и посоветовал Стимару повиноваться невесте, уж во всем соблюдая "обратный чин".
Вроде осторожного зверя, подходящего все ближе к приманке, княжич двинулся дальше и заметил, что девушке стало тяжелее дышать. А еще он заметил, как ее рубашка смялась и груди уплощились. Он уразумел, что девушка наперед чувствует своим телом его собственный вес. Тогда он поскорее закрыл глаза и, только закрыл, как весь провалился в ее прохладный шепот.
Он чувствовал дыхание Исет своей спиной, как корабль - попутный ветер в парусе. А ее тело казалось ему текучим и ускользающим сразу на четыре стороны света потоком. Так же было с княжичем давно, по дороге через море в Царьград, в первые мгновения после окончания бури и его пробуждения в темной, сырой каморке, уже пронизанной чистотой нового утра.
- Не бойся меча, - шептала Исет. - Как только его тень станет короче лезвия, его удар не сможет повредить.
Стимар осторожно вздохнул, торопясь задать вопрос.
Серебряные подвески на правом виске невесты зашелестели раньше, чем их коснулся порыв его дыхания.
- Что мне делать? - поспешил спросить Стимар, не успев дослушать ее слова; он опасался, что иначе не догонит разумом ее новое веление.
- Посмотри, княжич, - сказала Исет, ведь второй вопрос княжича уже нагонял первый:
- Можно я посмотрю в твои глаза?
Он приподнял голову. Глаза Исет оказались и темны, как первая зимняя ночь, и ясны-прозрачны до звезд на дне. Стимар видел, что никакая тень, даже - ястребиная, не смогла бы пасть на такую глубину. На самом дне он приметил два ярких золотых кружка, две ромейских монеты. На тех монетах было написано имя последнего ромейского василевса: на левой - правильно, а на правой - задом наперед.
- У моей матери была только одна, - прошептала Исет, а ее смех донесся уже позади княжича. - Мой отец в степи, как и твой, тоже любил подниматься на самый высокий холм и подолгу смотреть на Царьград. Если долго смотреть на Солнце, то ослепнешь, ибо твои глаза оно запечатает своей тенью, как горячим воском. Оттого он стал носить ее монету в своем пустом глазу. А ты не слепнешь, потому что сам жил в Царьграде, а теперь оставил мне вторую монету.
- Ты тоже не слепа. Наверно потому, что твоя мать была родом из Царьграда, - сказал Стимар и почувствовал, что к нему вновь возвращается мужская сила.
- Не сила, а разумение, - смеясь, поправила княжича Исет. - Теперь ты свободен и можешь еще раз подумать о твоем семени.
- Я люблю тебя, - повторил Стимар, - и хочу войти в твое лоно.
- Не оглядывайся, - вновь пригрозила, хоть и со смехом, Исет.
Княжич приподнялся над девушкой, как и положено подниматься перед ударом всякому мечу, - и невольно бросил взгляд за межу.
Там широкое темное пятно пронеслось по белому, не тронутому ничьим тело полю, - тень птицы, спокойно, без всякой опаски пролетавшей над кремником.
"Проспал князь свое слово! - усмехнулся княжич. - Уронит птица - виру возьму. Одной свадебной уткой уже не откупится."
Не успел он так лукаво подумать и замыслить еще один спор с радимическим князем, как в небе, над княжичем зазвенел жаворонок - не жаворонок, но какой-то звонкий колоколец, а вниз на белое, не мятое полотно в самом деле упало сверху - но не то, чего ожидал княжич, а кружок крови, потом - еще один, и уж закапало так, будто вовсе не проспал князь, а достал-таки птицу стрелой, только не потеряла она своей силы, а смогла перелететь через кремник, роняя вниз алые капли.
Тут и с тенью меча, который держал над ложем деревянный идол, стало происходить неожиданное: тень-межа стала вдруг сдвигаться по белому полотну на сторону невесты и укорачиваться куда быстрей, чем Солнце поднималось до того по своему пути-небосклону.
Мысли княжича в дыхании его невиданной невесты сделались куда быстрее тени всякого меча.
Вскинул он голову вверх до боли в холке и увидел то, о чем уже успел догадаться.
Из левого глаза радимического идола торчала длинная стрела с притороченным к оперению шариком-колокольцем, а по стреле, словно разорванное самоцветное ожерелье, быстро сбегала нитка крови, падая со стрелы вниз алыми бусинами.
Деревянными руками идол все еще поднимал меч, надеясь, если не ударить, то хоть уронить его лезвием на брачное ложе, а вернее прямо на хребет жениха.
Княжич изо всех сил оттолкнулся ногами от брачного ложа, но не навстречу лону невесты, а навстречу лезвию меча. Он схватил меч за крестовину, вырвал его из рук идола и, не раздумывая, разрубил им деревянную голову. Эта голова оказалась подобием ореха, в скорлупе которого пряталось не простое ядро, а настоящая человеческая голова того, кто таился внутри деревянного идола, и та голова тоже раскололась надвое вместе с идольской. А руки идола сразу упали, ударились об ствол и рассыпались, обнажив до того покрытые корой и теперь уже не живые руки радимича из рода Лучинова.
"Скор ты, князь, а я оказался еще скорее!", - подхватил радимической гордости Стимар и, встав на ложе в полный рост, огляделся вокруг.
Тут только, высунув голову над стенами княжеской горницы, он услышал звон колокольцев, окруживший кремник со всех сторон, и увидел, что радимичи не на жизнь, а на смерть отбиваются на стенах от того самого звона.
- Эй, северец! Туров! - донесся до Стимара крик сзади, с западной стороны. - Прячься!
Княжич обернулся. Там враги Лучиновых уже перевалились через зубастую челюсть тына и крепко набились в вежу, стреляя оттуда по оборонявшимся радимичам своими щебечущими и звенящими стрелами. Один из них, видно самый меткий, и заботился теперь о жизни княжича, раз уж однажды успел спасти ее.
По шарикам-колокольцам и такому же, с легким перезвоном, чужому говору Стимар узнал вятичей, великим скопом напавшим на град.
- Они пришли за тобой, - предупредила прозорливая Исет. - Прячься и от них, если хочешь пройти между своих теней.
Теперь Стимар понял, что неспроста она уговорила его не снимать сапоги.
Он спрыгнул с постели, ткнул длинный меч в половицу, расщепив ее острием между ногами надвое, и живо подпоясался.
- Ты мне жена, - по-хозяйски сказал он Исет. - В обиду не дам, а с собой заберу.
Девушка легко, как роса с летнего поля, поднялась с ложа на полуночную сторону. Обыденное покрывало на ее половине осталось таким же ровным и гладким, будто она вовсе не ложилась на него.
- Не оглядывайся, княжич, - то ли повторила она, то ли опять дождалась эха, ведь уста ее не разомкнулись. - Тогда успеешь пройти.
- Ты жена мне, - решил княжич и, хотел было взять ее руку так же крепко, как своей правой рукой уже держал меч.
Но Исет ускользнула и в единый миг оказалась от него с другой, полуденной стороны, ложа.
- Я заберу тебя с собой в Царьград, - сказал ей Стимар. - Там тебя окрестят, а потом нас обвенчают по закону.
- Только если ты найдешь дорогу между тем, что уже было, и тем, что будет, - смеясь, отвечала Исет.
Княжич еще раз попробовал было поймать ее, но лишь просыпал между пальцами звон ее серебряных подвесок.
В тот же миг западная дверь горницы задрожала эхом шагов, отворилась, и в горницу ввалились трое Лучинов во главе с братом Исет, один раз уже поймавшем княжича - было то в Велесовой Роще.
В их руках сверкали мечи, а на лицах - капли боевого пота.
- Туров не вошел в Лучинов род! - крикнула Исет своему брату. - Знай правду!
Она побежала к нему и, схватив его за свободную руку, приложила ее к своему лону.
- А мертвым и подавно не войдет, - добавила она. - Не спеши, брат. Потеряешь больше, чем хочешь поймать.
Скорый Лучинов в одно мгновение бросил сразу три взгляда. Один - на брачное ложе, чистое с невестиной половины и запятнанное чужой кровью на стороне жениха. Другой взгляд - на разрубленного идола. А третий - на самого жениха, северского княжича.
- Хитрый северец, - сверкнул он тем, третьим взглядом злее своего меча. - Жнешь кровь, где не сеял. Теперь с тебя - вира. А вира до заката не терпит.
Он крепко обхватил Исет за плечи и предупредил ее:
- Не спеши и ты, сестра, на волю, как твоя мать. Пир еще идет, значит и свадьба не кончена.
Он остался с Исет на месте, загородив собой и сестрою открытую дверь, а двое воинов двинулись навстречу Стимару.
У одного солнечная искра побежала по лезвию меча от рукоятки до острия, а другой отвел свой меч так, чтобы слепить северцу глаза.
"Живым не возьмут, а мертвым не дамся", - решил Стимар, пятясь и примеряясь к бою. Он догадался, что первый воин будет отвлекать его на на себя, а второй, тем временем, улучит миг ударить его по руке плоской стороной меча, чтобы выбить из его, Стимара, правой руки силу держать оружие, а вместо силы и меча вложить в руку боль.
- Обрубайте с него все лишнее, кроме песта, - велел сын князя Лучина, смеясь так, будто точил лезвие об камень. - Пестом ему еще воду толочь.
- Они тебе тоже братья? - спросил Стимар Исет через мечи наступавших на него радимичей.
- Как палые перья ветру, - ответила Исет.
- Будь по-твоему, княжич Лучинов, - сказал Стимар раньше, чем созрел его новый замысел. - Виру за старого Богита я взял, а две свои виры станут тяжелой ношей. Лишний груз для дальней дороги.
- Стойте! - велел брат Исет своим воинам. - Чего ты хочешь, северец?
- Чтобы ты сам встал у постели Перуном-богом и разрубил птицу, - удивил его Стимар. - Тогда я войду в твой род.
Мечи ослабли в руках радимичей и поникли вниз. Воины превратились из воинов в двух глупых баранов.
- Мечом хочешь войти или как иначе? - недоверчиво усмехнулся сын Лучинова князя.
Стимар же на полуденной стороне в ответ расщепил мечом теперь уж не половицу, а главную Лучинову дорогу, что вела из лесу к столу в княжеской горнице, и вытер с ладони оставшейся на ней пот убитого им радимича, таившегося в идоле.
- Как теперь пожелает невеста, коли свадьба все еще идет обратным чином, - сказал он. - Слово твоего отца - отпустить меня до заката.
Улыбка, словно искра по острому лезвию, пробежала по губам Лучинова куда скорее, чем тот подтвердил:
- Слово отца верно.
Стимар подошел к ложу и завалился на него навзничь как ни в чем ни бывало. Он лег на свою, тронутую лишь чужой кровью половину брачной постели.
Как только он лег, так сразу услышал, как на пол упали две ромейских монеты и раскатились в разные сторон.
Он приподнялся и, посмотрев на Исет, увидел, что это из ее глаз выпала судьба, и она превратилась из вестника в обыкновенную смертную девушку, которая не пропадет, как мара, если перекреститься, и которую вправду можно будет вести под венец после того, как она сама станет крещеной.
- Ты опять вступил в чужой след, княжич, - со страхом проговорила Исет, и ее губы едва шевелились, отставая от слов; видно было, что душа ее осталась на месте и любит она северца так же сильно, как и раньше, когда пребывала в обличии зачарованного вестника. - Брат убьет тебя, как только ты войдешь в род, чтобы ты больше не достался никому. Вятичи пришли за тобой.
- Молчи, сестра! - захрипел княжич Лучинов. - Слово моего отца верно!
"Он отпустит мою душу до заката, то верно", - подумал Стимар, а вслух сказал:
- Медлишь, Лучинов, - сказал он. - Одолеют вас вятичи еще до полудня - и свадьба станет уже их, а не ваша.
Вывернулась Исет из-под руки брата, но не успела выскочить в дверь. Скорый Лучинов схватил ее за волосы.
"Посмотрим, княжич, кого ты скорее разрубишь - утку или свою родную сестру", - подумал Стимар, начав для виду неторопливо распускать пояс.
- Живо берите ее! - велел Лучинов своим воинам.
Те вложили мечи в ножны, чего и дожидался Стимар, и крепко схватив невесту с двух сторон за белые руки, потянули к брачному ложу.
Тем временем, сам радимический княжич уже успел не только отодвинуть прочь рассеченного по темени и теперь ни на что не годного Перуна-бога, и встать на его место, но и успел он без труда отмахнуться мечом от двух вражеских стрел, пущенных в него с захваченной вежи. Стрелы только звякнули по углам и затихли.
- Моя смерть не перегонит твою, северец Туров, - гордо предупредил Лучинов Стимара. - И не надейся.
Туров же, не тратя лишних слов, продолжал возиться с поясом.
- Княжич, никогда не будет тебе пути за межи, как моей матери на том половецком жеребце, - услышал он горький голос Исет. - Отпускаешь ты свою дорогу, как пояс. Нет теперь в тебе воли, какую можно любить.
- Крепче держите ее, а то вырвется, - и предупредил Стимар радимичей.
Те послушались.
Увидел княжич над собой вместо неба глаза Исет. Не было в них теперь никаких ромейских монет, а упало из них прямо на губы Стимара две слезы вкуса еще не пролитой крови.
"Без крови и не обойдется", - вздохнул княжич Туров и, как только тень невесты покрыла его полностью с ног до головы, вывернулся он из-под нее с брачной постели на полуденную сторону и лягнул-ударил ногой прямо в срамное место подошедшего с той стороны радимича.
Воин оторвался от девушки, невольно выдохнул всю свою силу и клубком закатился под княжеский стол.
А княжич, живо прихватив меч из главной Лучиновой дороги, был уже в бегах.
Второй воин, оставив на ложе свою ношу, хотел было настичь Стимара в дверях и ринулся за ним, на ходу опорожняя свои ножны.
- Руби! - яростно крикнул вдогонку своему Лучинов.
У самой двери Стимар обманул радимича - не прыгнул в проем от погони, а упал на колени и ткнулся в порог ничком. Меч пропел над ним и рассек поперек дверной косяк на целую ладонь глубже своей тени.
В тот же миг Стимар распрямился, выворачиваясь назад, и с размаху ударил радимича по лицу плоской стороной меча. Тот повалился навзничь со следом на лице, похожим на след тележного колеса.
Как раз хватило времени княжичу - отступить на один шаг в проем двери, чтобы косяки оказались защитой от ударов сбоку.
А скорый Лучинов уже успел и вторую руку вооружить мечом воина, которого Стимар сразил подлым ударом, и уже набегал на северца, в бешенстве грозя перегрызть его двумя мечами, как собака перегрызает кость.
- Будь проклят, Туров! - хрипел он, роняя с губ не пену, а хлопья нескорого еще снега. - Смерть твоя останется там же, где ложь! Не дальше моего порога!
"А твоя где, Лучинов?"- не успел спросить радимича Стимар, как ему в правое ухо на лету шепнуло короткое лезвие: "Здесь!" - и он только увидел рукоятку засапожного ножа, пробившего кадык Лучинова княжича.
- Будь ты проклят… - будто уже не сам Лучинов, а его кровь заклекотала в горле, а вместо имени врага у него изо рта уже выпала обоим под ноги багряная лента.