* * *
Отдай, тетива сыромятная,
наитишайшую из стрел
так тихо и невероятно,
как тайный ангел отлетел.На людях мы едва знакомы,
но это тянется года.
И под моим высотным домом
проходит тёмная вода.Глубинная струя влеченья.
Печали светлая струя.
Высокая стена прощенья.
И боли чёткая стрела.1963
* * *
Сирень похожа на Париж,
горящий осами окошек.
Ты кисть особняков продрогших
серебряную шевелишь.Гудя нависшими бровями,
страшон от счастья и тоски,
Париж,
как пчёлы,
собираю
в мои подглазные мешки.1963
ПАРИЖ БЕЗ РИФМ
Париж скребут. Париж парадят.
Бьют пескоструйным аппаратом.
Матрон эпохи рококо
продраивает душ Шарко!И я изрёк: "Как это нужно -
содрать с предметов слой наружный,
увидеть мир без оболочек,
порочных схем и стен барочных!.."Я был пророчески смешон,
но наш патрон, мадам Ланшон,
сказала: "О-ля-ля, мой друг!.."И вдруг -
город преобразился,
стены исчезли, вернее, стали
прозрачными,
над улицами, как связки цветных шаров,
висели комнаты,
каждая освещалась по-разному,
внутри, как виноградные косточки
горели фигуры и кровати,
вещи сбросили панцири, обложки, оболочки,
над столом
коричнево изгибался чай,
сохраняя форму чайника,
и так же, сохраняя форму водопроводной
трубы,
по потолку бежала круглая серебряная вода,
в соборе Парижской Богомагери шла,
как сквозь аквариум,
просвечивали люстры и красные кардиналы,
архитектура испарилась,
и только круглый витраж розетки почему-то парил
над площадью, как знак:
"Проезд запрещён",
над Лувром из постаментов, как 16 матрасных пружин,
дрожали каркасы статуй,
пружины были во всём,
всё тикало,о Париж,
мир паутинок, антенн и оголённых
проволочек,
как ты дрожишь,
как тикаешь мотором гоночным,
о сердце под лиловой плёночкой,
Париж(на месте грудного кармашка, вертикальная, как рыбка,
плыла бритва фирмы "Жиллетт")!Париж, как ты раним, Париж,
под скорлупою ироничности,
под откровенностью, граничащей
с незащищённостью,
Париж,в Париже вы одни всегда,
хоть никогда не в одиночестве,
и в смехе грусть,
как в вишне косточка,
Париж – горящая вода,Париж,
как ты наоборотен,
как бел твой Булонский лес,
он юн, как купальщицы,
бежали розовые собаки,
они смущённо обнюхивались,
они могли перелиться одна в другую,
как шарики ртути,
и некто, голый, как змея,
промолвил: "Чернобурка я",
шли люди,
на месте отвинченных черепов,
как птицы в проволочных
клетках,
свистали мысли,монахиню смущали мохнатые мужские
видения,
президент мужского клуба страшился разоблачений
(его тайная связь с женой раскрыта,
он опозорен),над полисменом ножки реяли,
как нимб, в серебряной тарелке
плыл шницель над певцом мансард,
в башке ОАСа оголтелой
дымился Сартр на сковородке,
а Сартр,
наш милый Сартр,
вдумчив, как кузнечик кроткий,
жевал травиночку коктейля,
всех этих таинств
мудрый дух,
в соломинку,
как стеклодув,
он выдул эти фонари,
весь полый город изнутри,
и ратуши, и бюшери,
как радужные пузыри!Я тормошу его:
"Мой Сартр,
мой сад, от зим не застеклённый,
зачем с такой незащищённостью
шары мгновенные
летят?Как страшно всё обнажено,
на волоске от ссадин страшных,
их даже воздух жжёт, как рашпиль,
мой Сартр!
Вдруг всё обречено?!."Молчит кузнечик на листке
с безумной мукой на лице.Било три…
Мы с Ольгой сидели в "Обалделой лошади",
в зубах джазиста изгибался звук в форме
саксофона,
женщина усмехнулась,
"Стриптиз так стриптиз", -
сказала женщина,
и она стала сдирать с себя не платье, нет, -
кожу! -
как снимают чулки или трикотажные
тренировочные костюмы
– о! о! -
последнее, что я помню, – это белки,
бесстрастно-белые, как изоляторы,
на страшном, орущем, огненном лице.
"…Мой друг, растает ваш гляссе…"Париж. Друзья. Сомкнулись стены.
А за окном летят в веках
мотоциклисты в белых шлемах,
как дьяволы в ночных горшках.1963
ОЛЕНЁНОК
1
"Ольга, опомнитесь! Что с вами, Ольга?…"
Это блуждает в крови, как иголка…
Ну почему – призадумаюсь только -
передо мною судьба твоя, Ольга?Полуфранцуженка, полурусская,
с джазом простуженным туфелькой хрусткая,
как несуразно в парижских альковах -
"Ольга" -
как мокрая ветка ольховая!Что натворили когда-то родители!
В разных глазах породнили пронзительно
смутный витраж нотр-дамской розетки
с нашим Блаженным в разводах разэтаких.Бродят, как город разора и оргий,
Ольга французская с русскою Ольгой.
2
Что тебе снится, русская Оля?
Около озера рощица, что ли…
Помню, ведро по ноге холодило -
хоть никогда в тех краях не бродила.Может, в крови моей гены горят?
Некатолический вижу обряд,
а за калиточкой росно и колко…Как вам живётся, французская Ольга?
"Как? О-ля-ля! Мой "Рено" – как игрушка,
плачу по-русски, смеюсь по-французски…
Я парижанка. Ночами люблю
слушать, щекою прижавшись к рулю".Руки лежат, как в других государствах.
Правая бренди берёт, как лекарство.
Левая вправлена в псковский браслет,
а между ними – тысячи лет.Горе застыло в зрачках удлинённых,
о, оленёнок,
вмёрзший ногами на двух нелюдимых
и разъезжающихся
льдинах!
3
Я эту "Ольгу" читал на эстраде.
Утром звонок: "Экскюзе, бога ради!
Я полурусская… с именем Ольга…
Школьница… рыженькая вот только…"Ольга, опомнитесь! Что с вами, Ольга?!..
1963
ЗАПИСКА Е. ЯНИЦКОЙ, БЫBШЕЙ МАШИНИСТКЕ МАЯКОBСКОГО
Вам Маяковский что-то должен?
Я отдаю.
Вы извините – он не дожил.Определяет жизнь мою
платить за Лермонтова, Лорку
по нескончаемому долгу.Наш долг страшен и протяжён
кроваво-красным платежом.Благодарю, отцы и прадеды.
Крутись, эпохи колесо…
Но кто же за меня заплатит,
за всё расплатится, за всё?1963
СТАРУХИ КАЗИНО
Старухи,
старухи -
стоухи,
сторуки,мудры по-паучьи,
сосут авторучки,
старухи в сторонке,
как мухи, стооки,их щёки из теми
горящи и сухи,
колдуют в "системах",
строчат закорюки,
волнуются бестии,
спрут электрический…О, оргии девственниц!
Секс платонический!В них чувственность ноет,
как ноги в калеке…
Старухи сверхзнойно
рубают в рулетку!Их общий любовник
разлёгся, разбойник.
Вокруг, как хоругви,
робеют старухи.Ах, как беззаветно
В них светятся муки!..
Свои здесь
джульетты,
мадонны
и шлюхи.Как рыжая страстна!
А та – ледяная,а в шляпке из страуса
крутит динаму,трепещет вульгарно,
ревнует к подруге.
Потухли вулканы,
шуруйте, старухи.…А с краю, моргая,
сияет бабуся:
она промотала
невесткины
бусы.1963
НЕИЗBЕСТНЫЙ – РЕКBИЕМ B ДBУХ ШАГАХ С ЭПИЛОГОМ
Лейтенант Неизвестный Эрнст.
На тысячи вёрст кругом
равнину утюжит смерть
огненным утюгом.В атаку взвод не поднять,
но родина в радиосеть:
"В атаку, – зовёт, – твою мать!"
И Эрнст отвечает: "Есть".Но взводик твой землю ест.
Он доблестно недвижим.
Лейтенант Неизвестный Эрнст
Идет
наступать
один!И смерть говорит: "Прочь!
Ты же один как перст.
Против кого ты прёшь?
Против громады, Эрнст!Против – миллионопятьсотсорокасемитысячевосемь -
сотдвадцатитрёхквадратнокилометрового чудища
против, -
против армии, флота, и угарного сброда, против -
культургервышибал, против
национал -
социализма, -
против!
Против глобальных зверств.
Ты уже мёртв, сопляк"?…
"Ещё бы", – решает Эрнст.
И делает
Первый шаг!И Жизнь говорит: "Эрик,
живые нужны живым,
Качнётся сирень по скверам
уж не тебе, а им,
не будет -
1945, 1949, 1956, 1963 – не будет,
и только формула убитого человечества станет -
3 823 568 004 + 1,
и ты не поступишь в университет,
и не перейдёшь на скульптурный,
и никогда не поймёшь, что горячий гипс пахнет,
как парное молоко,
не будет мастерской на Сретенке, которая запирается
на проволочку,
не будет выставки в Манеже,
не будет сердечной беседы с Никитой Сергеевичем,
и ты не женишься на Анне -
не, не, не…
не будет ни Нью-Йорка, ни "Древа жизни"
(вернее будут, но не для тебя, а для белёсого
Митьки Филина, который не вылез тогда из окопа),
а для тебя никогда, ничего -
не!
не!
не!..Лишь мама сползёт у двери
с конвертом, в котором смерть,
ты понимаешь, Эрик"?!
"Ещё бы", – думает Эрнст.Но выше Жизни и Смерти,
пронзающее, как свет,
нас требует что-то третье, -
чем выделен человек.Животные жизнь берут.
Лишь люди жизнь отдают.Тревожаще и прожекторно,
в отличие от зверей, -
способность к самопожертвованию
единственна у людей.Единственная Россия,
единственная моя,
единственное спасибо,
что ты избрала меня.Лейтенант Неизвестный Эрнст,
когда окружён бабьём,
как ихтиозавр нетрезв,
ты пьёшь за моим столом,когда правительства в панике
хрипят, что ты слаб в гульбе,
я чувствую, как памятник
ворочается в тебе.Я голову обнажу
и вежливо им скажу:"Конечно, вы свежевыбриты
и вкус вам не изменял.
Но были ли вы убиты
за родину наповал?"1964
ОЗА
Тетрадь, найденная в тумбочке
дубненской гостиницы
* * *
Аве, Оза. Ночь или жильё,
псы ли воют, слизывая слёзы,
слушаю дыхание Твоё.
Аве, Оза…Оробело, как вступают в озеро,
разве знал я, циник и паяц,
что любовь – великая боязнь?
Аве, Оза…Страшно – как сейчас тебе одной?
Но страшнее – если кто-то возле.
Чёрт тебя сподобил красотой!
Аве, Оза!Вы, микробы, люди, паровозы,
умоляю – бережнее с нею.
Дай тебе не ведать потрясений.
Аве, Оза…Противоположности свело.
Дай возьму всю боль твою и горечь.
У магнита я – печальный полюс,
ты же – светлый. Пусть тебе светло.Дай тебе не ведать, как грущу.
Я тебя не огорчу собою.
Даже смертью не обеспокою.
Даже жизнью не отягощу.Аве, Оза. пребывай светла.
Мимолётное непрекратимо.
Не укоряю, что прошла.
Благодарю, что приходила.Аве, Оза…
1
Женщина стоит у циклотрона -
стройно,слушает замагниченно,
свет сквозь неё струится,
красный, как земляничинка,
в кончике её мизинца,вся изменяясь смутно,
с нами она – и нет её,
прислушивается к чему-то,
тает, ну как дыхание,так за неё мне боязно!
Поздно ведь будет, поздно!
Рядышком с кадыками
атомного циклотрона 3-10-40.Я знаю, что люди состоят из частиц,
как радуги из светящихся пылинок
или фразы из букв.
Стоит изменить порядок, и наш
смысл меняется.
Говорили ей, – не ходи в зону!
А она…Вздрагивает ноздрями,
празднично хорошея,
жертво-ли-приношенье?
Или она нас дразнит?"Зоя, – кричу я, – Зоя!.."
Но она не слышит. Она ничего не
понимает.Может, её называют Оза?
2
Не узнаю окружающего.
Вещи остались теми же, но частицы их, мигая,
изменяли очертания, как лампочки иллю -
минации на Центральном телеграфе.
Связи остались, но направление их изменилось.Мужчина стоял на весах. Его вес оставался тем
же. И нос был на месте, только вставлен
внутрь, точно полый чехол кинжала. Не -
умещающийся кончик торчал из затылка.Деревья лежали навзничь, как ветвистые озёра,
зато тени их стояли вертикально, будто их вырезали
ножницами. Они чуть погромыхивали
от ветра, вроде серебра от шоколада.Глубина колодца росла вверх, как чёрный сноп
прожектора. В ней лежало утонувшее ведро
и плавали кусочки тины.
Из трёх облачков шёл дождь. Они были похожи
на пластмассовые гребёнки с зубьями дождя.
(У двух зубья торчали вниз, у третьго – вверх.)Ну и рокировочка! На месте ладьи генуэзской
башни встала колокольня Ивана Великого.
На ней, не успев растаять, позвякивали сосульки.
Страницы истории были перетасованы, как карты
в колоде. За индустриальной революцией
следовало нашествие Батыя.У циклотрона толпилась очередь. Проходили
профилактику. Их разбирали и собирали.
Выходили обновлёнными.
У одного ухо было привинчено ко лбу с дырочкой посредине вроде зеркала отоларинголога.
"Счастливчик, – утешали его. – Удобно
для замочной скважины! И видно,
и слышно одновременно".А эта требовала жалобную книгу. "Сердце
забыли положить, сердце!" Двумя пальцами
он выдвинул ей грудь, как правый ящик
письменного стола, вложил что-то
и захлопнул обратно.Экспериментщик Ъ пел, пританцовывая.
"Е9 – Д4, – бормотал экспериментщик. -
О, таинство творчества! От перемены мест
слагаемых сумма не меняется. Важно
сохранить систему. К чему поэзия? Будут
роботы. Психика – это комбинация
аминокислот…Есть идея! Если разрезать земной шар по эква -
тору и вложить одно полушарие
в другое, как половинки яичной скорлупы…
Конечно, придётся спилить Эйфелеву башню,
чтобы она не проткнула поверхность
в районе Австралийской низменности.Правда, половина человечества погибнет, но
зато вторая вкусит радость эксперимента!.."И только на сцене Президиум
сохранял порядок.
Его члены сияли, как яйца
в аппарате для просвечивания яиц. Они были
круглы и поэтому одинаковы со всех сторон.
И лишь у одного над столом вместо туловища
торчали ноги подобно трубам перископа.
Но этого никто не замечал.Докладчик выпятил грудь. Но голова его,
как у целлулоидного пупса, была
повернута вперёд затылком. "Вперёд,
к новому искусству!" – призывал
докладчик. Все соглашались.
Но где перёд?Горизонтальная стрелка указателя (не то
"туалет", не то "к новому искусству!") торчала вверх на манер десяти минут третьего.
Люди продолжали идти целеустремлённой
цепочкой по её направлению, как
по ступеням невидимой лестницы.Никто ничего не замечал.
НИКТО
Над всем этим как апокалипсический знак
горел плакат: "Опасайтесь случайных связей!"
Но кнопки были воткнуты остриём вверх.
НИЧЕГО
Иссиня-чёрные брови были нарисованы не над,
а под глазами, как тени от карниза.
НЕ ЗАМЕЧАЛ.
Может, её называют Оза?
3
Ты мне снишься под утро,
как ты, милая, снишься!..
Почему-то под дулами,
наведёнными снизу,ты летишь Подмосковьем,
хороша до озноба,
вся твоя маскировка -
30 метров озона!Твои миги сосчитаны
наведённым патроном,
30 метров озона -
вся броня и защита!В том рассвете болотном,
где полёт безутешен,
но пахнуло полётом,
и – уже не удержишь.Дай мне, Господи, крыльев
не для славы красивой -
чтобы только прикрыть её
от прицела трясины.Пусть ещё погуляется
этой дуре рисковой,
хоть секунду – раскованно.
Только пусть не оглянется.Пусть хоть ей будет счастье
в доме с умным сынишкой.
Наяву ли сейчас ты?
И когда же ты снишься?От утра ли до вечера,
в шумном счастье заверчена,
до утра? поутру ли? -
за секунду до пули.
4
А может, милый друг, мы впрямь сентиментальны?
И душу удалят, как вредные миндалины?
Ужели и хорей, серебряный флейтист,
погибнет, как форель погибла у плотин?Ужели и любовь не модна, как камин?
Аминь?
Но почему ж тогда, заполнив Лужники,
мы тянемся к стихам, как к травам от цинги?
И радостно и робко в нас души расцветают…
Роботы,
роботы,
роботы
речь мою прерывают.Толпами автоматы
топают к автоматам,
сунут жетон оплаты,
вытянут сок томатный,некогда думать, некогда,
в офисы – вагонетки,
есть только брутто, нетто -
быть человеком некогда!Вот мой приятель-лирик:
к нему забежала горничная…
Утром вздохнула горестно, -
мол, так и не поговорили!Ангел, об чём претензии?
Провинциалочка некая!
Сказки хотелось, песни?
Некогда, некогда, некогда!Что там в груди колотится
пойманной партизанкою?
Сердце как безработица.
В мире – роботизация.Ужас! Мама,
роди меня обратно!..
Обратно – к истокам неслись реки.
Обратно – от финиша к старту задним
ходом неслись мотоциклисты.
Баобабы на глазах, худея, превращались в пру -
тики саженцев – обратно!
Пуля, вылетев из сердца Маяковского, пролетев
прожжённую дырочку на рубашке, юркну -
ла в ствол маузера 4-03986, а тот, свернув -
шись улиткой, нырнул в ящик стола……Твой отец историк. Он говорит, что
человечество имеет обратный возраст.
Оно идёт от старости к молодости.
Хотя бы Средневековье. Старость.
Морщинистые стены инквизиции.
Потом Ренессанс – бабье лето человечества.
Это как женщина, красивая, всё познавшая,
пирует среди зрелых плодов и тел.