Но как это сделать? Ему возврат в Россию запрещен, ей же ехать к нему и неудобно, и страшно. Неудобство представляется в виде маленького сына Пети, который принадлежал она сама не знала кому, "тирану" ли мужу или очаровательному барону. Прислуга и все в доме называли маленького барина Петром Николаевичем, ибо законный муж мамаши маленького Пети был Николай Федорович Ляпунов, толстый, с картофельным носом генерал-майор; самой мамаше казалось, да и всем это бросалось в глаза, что маленький Петя не похож ни на папашу, ни на мамашу: "ни в мать, ни в отца, а в проезжего молодца"; впрочем, мамаша очень хорошо знала, на кого похож ее Петя, и знала, почему именно. Только три человека на свете знали это или догадывались: знала, конечно, одна мамаша, и знала наверняка; догадывались же - покойный "тиран" и фон Вульф. Последний потому и засажен был "тираном" в арестантскую при нижнем надворном суде и обвинен в самозванстве.
Как же бросить Петю и ехать за границу? Оставить его? Но не на кого: в доме у нее только две молоденькие девушки, Маша Лебедева и Дуня Бубнова, да целая орава дворни, которая по смерти "тирана" совсем от рук отбилась. А ехать с Петей за границу совершенно невозможно, хоть фон Вульф и звал ее туда настоятельно. Получив известие о смерти старика Ляпунова и о том, что его возлюбленная осталась владетельницей имений с 370 ревизскими душами и капитала в 170 000 рублей кроме бриллиантов и серебра, и о том, что его возлюбленная страстно желает соединиться с ним браком, он, не имея права въезда в Россию, тотчас же прислал за ней из Силезии свой экипаж и своих людей с тем, чтоб, покончив с делами, она ехала немедленно к нему, а он встретит ее в Митаве. Мало того, ожидая ее к себе, он тогда же ходатайствовал у прусского короля о пожаловании ему "инконата", то есть дозволения покупать в Пруссии имения, и "инконат" вскоре же был получен.
Но Марья Дмитриевна не знала, на что решиться, голова ее шла кругом: она мечтала о блаженстве и плакала, боясь, сама не зная чего, и посоветоваться было не с кем. Модное французское воспитание сделало из нее на всю жизнь ребенка. Такова была женщина XVIII века, кукла, а в то же время и раба в семье или тиранка, потому что спокон века существует аксиома, добытая историей, что всякий раб есть тиран, а всякий тиран есть раб.
При всем том Марья Дмитриевна додумалась, как ей поступить.
Она написала императрице самое красноречивое, верноподданнически чувствительное письмо о том, чтобы она помиловала фон Вульфа и дозволила ему возвратиться в Россию, вступить в русскую службу и жениться на ней, на Марье Дмитриевне.
Довести этот вопль любящего сердца до самой императрицы вызвался один бедный офицер, благодетельствованный Ляпуновой и уже ездивший от нее с поручением за границу к Вульфу, некто Красовский, оказавшийся впоследствии негодяем самого низкого разбора, каким он, впрочем, был всегда, хотя Марья Дмитриевна, по своему добродушию, чтобы не сказать - просто по глупости, считала его отличнейшим человеком.
Красовский этот, по имени и отчеству Андрей Петрович, был, как он себя называл, "уроженец белорусский"; служил прежде в Тенгинском пехотном полку, дослужился до прапорщика; потом служил в Тобольском полку, где дослужился до подпоручиков, и поступил затем экзекутором в московский почтамт. Там, кажется, проворовался и со службы выгнан. По изгнании жил в Москве, "профитуясь помощью родственников своих" и обманами таких особ, как мечтательная Марья Дмитриевна.
До чего наивна была Марья Дмитриевна, видно хотя бы из следующего. Когда умер ее "тиран", то, желая хоть чем-нибудь угодить своему возлюбленному, она послала к нему Красовского в Силезию с письмом и презентом - 500 червонцев и богатый куний мех. Красовский положил червонцы себе в карман и фон Вульфу вручил только письмо и куний мех; о червонцах же сказал, что их у него украли, и еще у Вульфа выпросил себе на обратный путь 70 червонцев.
И Марья Дмитриевна о нем же, бедном, пожалела:
- Ах бедняжка! Каково же тебе было в чужой земле без денег!
Этот-то молодец и уверил Марью Дмитриевну, что почт-директор Пестель в нем, Красовском, души не чает, что он познакомит его с графом Безбородко, а там до самой императрицы рукой подать.
И вот Марья Дмитриевна отсыпала ему тысяч около двадцати и отправила его в Петербург "стряпать" и "подмазывать", как он сам выражался.
Прошло недели две, как он уехал, и Марья Дмитриевна лихорадочно ожидает или его самого, или письма от него.
- Нет, он обещал писать о деле, - рассуждала сама с собой Марья Дмитриевна, - надо, значит, ждать письма…
Она подходила к окну и глядела, не едет ли почтальон по улице. А дом их наискосок от почтамта, так оно и видно, когда проходят почтальоны. Дом Ляпуновых - богатый, барский, старинный дом. Комнат много, мебель хорошая, везде светло, чисто, красиво. А Марье Дмитриевне, в ее вдовьем одиночестве, этот богатый дом кажется монастырем.
- Нет, не видно почтальона.
Она отошла от окна, села на софу и стала раскладывать карты на круглом столе, покрытом шитой шелками скатертью.
- Ах, вот сюда бы бубнового туза… Так и есть!
В это время из передней, а потом из залы донеслись веселые голоса.
- Марья Дмитриевна! Радость! - кричал один голос.
- Письмо, Марья Дмитриевна! - кричал другой.
Не успела Марья Дмитриевна выскочить из-за стола, как в комнату влетели две молоденькие девушки. Это были ее воспитанницы, бедные дворяночки, считавшие Марью Дмитриевну своей благодетельницей, Дуня Бубнова и Маша Лебедева. Дуня была высокенькая, стройненькая, шестнадцатилетняя брюнеточка с живыми серыми глазами и капризно вздернутым носиком. Маша же, рыженькая, с необыкновенно белым веснушчатым лицом, была некрасива и смотрела более возмужалой.
- Вот вам письмо! - радостно, чуть не захлебываясь словами, говорила Дуня, показывая письмо.
- Мы все утро ждали почтальона, - перебила ее Маша, - и я первая увидела его.
- А я перегнала тебя! - торжествовала Дуня.
- Да! Почти из рук вырвала письмо, бессовестная! - дулась на нее Маша.
Но Марья Дмитриевна, не слушая их препирательств, а торопливо распечатав письмо, вся пунцовая от волнения жадно читала его.
"Порадуйтесь, матушка! - писал Красовский. - Дело мое, слава вышнему Богу, хотя с трудностью, но уже началось, и весьма успешно стряпается по причине вам известного, розданного по рукам старательства, и, наверное, в последних днях этого месяца совершенно с пользой окончится, почему и буду обратно в Москву скоро. Дело мое от бумажек пуще загорелось, нежели от березовых дров, только требованию необходимо еще 600 рублей, которые ради самого Бога пришлите на первой почте мне; не сделайте мне остановки и расстройки и не испортите мне дела, для того не замедлите, что в двенадцать дней все будет готово, и мне нечего будет дожидаться, как этих денег, которых я, не имея при себе, обещал через 12 дней им доставить. Обо всем обстоятельно я сей же день писал к моему другу: пускай он порадуется и утешится своим благополучием!.."
Марья Дмитриевна еще более вспыхнула.
"Это он к Феде, к моему Теодору писал, - радостно подумала она, - нарочно эти слова подчеркнул, чтобы я знала".
Она продолжала читать:
"Я думал, в Москве иначе, а, приехавши, здесь нашел самые вернейшие способы к получению желаемого чрез трех особ, которые все сильны и между собой приятели, и все денежки требуют. Вы пришлите через почту, только отдайте верному человеку на почту отнести. А я стою в Большой Мещанской, во 2-й части, у купца Ильина. До получения денег обещаются, чтоб все было готово, а я, получа деньги, из рук в руки переменяемся. До скорого свидания, благодетельница. Ваш усердный и верный слуга Андрей Красовский. Санкт-Петербург, 13 мая 1792 года".
- Слава Богу! - радостно перекрестилась Марья Дмитриевна.
- Слава Богу! Слава Богу! - подхватили в один голос барышни.
- Так хорошее письмо, Марья Дмитриевна? - спросила Маша.
- Хорошее, хорошее, душечка.
- Ах, как я рада! Теперь уж я следующее письмо перехвачу раньше, - сказала Маша, обращаясь к Дуне.
- Посмотрим! Старуха надвое сказала, - засмеялась эта воструха. - А когда, душечка мамочка, вы ждете второго письма? - спросила она свою благодетельницу.
- Не знаю, милая… Надо бы ожидать на днях, - отвечала последняя, что-то соображая. - Да, деньги надо завтра же послать.
С этого дня молоденькие воспитанницы генеральши Ляпуновой всякое утро поджидали почтальона у ворот: каждой хотелось первой порадовать свою благодетельницу. Воструха Дуня пустилась даже на такую хитрость. Завидев на второй или на третий день почтальона, возвращавшегося в почтамт, следовательно, в такой час, когда ее соперницы, Маши, не было у ворот, она подбежала к нему и, сверкая своими жемчужными зубами, смело заговорила:
- Вы носите письма к генеральше Ляпуновой?
- Я, барышня, разве вы не знаете?
- Нет, знаю… Только вы не отдавайте их Маше.
- Какой Маше, красавица?
- Нашей, Лебедевой, что третьего дня хотела перехватить у вас письмо к Марье Дмитриевне.
- Зачем вам это, красавица?
- А я хочу первая обрадовать ее.
- Хорошо, милая… А что же вы мне дадите за это? - улыбался почтальон, любуясь девушкой.
- Что? У меня ничего нет… У Марьи Дмитриевны…
- Что мне Марья Дмитриевна! Вы дайте…
- У меня ничего нет, - совсем вспыхнула девушка.
- А поцеловать дадите?
Дуня засмеялась и убежала… Почтальон был недурен собой, а все же, ах, как стыдно!
Через несколько дней почтальон действительно показал ей письмо тихонько от Маши, которую зачем-то позвала ключница Фекла Китовна. Увидав письмо, Дуня вся вспыхнула. Но почтальон не отдавал пакета, лукаво улыбаясь.
- Отдайте, - просила девушка.
- Поцелуйте прежде, - шептал почтальон Меркурий.
- Нет, прежде отдайте, - настаивала девушка. - А потом поцелуете?
- Поцелую.
- Честное слово?
- Честное слово.
Но едва хитрячка коснулась пакета своими ловкими, проколотыми иголкой пальчиками, как письмо мигом очутилось в ее руках, и она стрелой, с звонким хохотом, убежала.
- Добро же, воструха! - проворчал обманутый донжуан. - Не увернешься от меня.
Вся запыхавшаяся, толкая Феклу Китовну и Машу, попавшихся в дверях будуара навстречу летевшей шалунье, Дуня с криком радости вбежала в будуар генеральши.
- Еще письмо! Еще письмо!
У Марьи Дмитриевны даже руки задрожали, и строчки письма наскакивали одна на другую…
"Дело, к счастью, течет весьма порядочно, как лучше требовать нельзя…"
Она взглянула на конец письма и только тут сообразила:
- А! Восемнадцатого мая… Он еще не получил денег… Ну, что дальше?
"Только боюсь, чтоб за деньгами, о которых я писал, не сделалось остановки… Умоляю прислать поскорее".
- Послала уж.
- Ну что, душечка Мария Дмитриевна, это письмо лучше того? - спросила Дуня, видя волнение на лице генеральши.
С нынешнего дня Дуня сама начала понимать, что такое есть "волнение"…
- Нет, не лучше, - отвечала генеральша, - а уж следующее должно быть самое хорошее.
- А когда вы его получите? - спросила вдруг Маша, входя в это время в будуар.
- Да не раньше недели, думаю, - отвечала взволнованная вдовушка.
Дуня лукаво улыбнулась, украдкой взглянув на свою подругу… "Не видать тебе, умница, письма, как своих ушей", - сказала она про себя, а у самой сердце точно росло и пухло от сладкого "волнения".
Раньше недели девушки и не ждали письма, а потому и не караулили почтальона.
Но, к вящему изумлению и огорчению их, через день, когда они обе помогали Марье Дмитриевне расчесывать роскошные еще косы, в будуар, смеясь и отбиваясь от барчонка, от Пети, хорошенького белокурого мальчика лет трех или четырех, ввалилась Китовна и торжественно подала барыне письмо. Барыня побледнела от неожиданности, а Дуня, вспыхнув до слез, уронила на пол гребенку и рассыпала все шпильки… "Пропустила, ах!" - сжалось ее сердчишко…
- Проворонила, - коварно шепнула ей Маша.
"Дело к окончанию приходит. Пожалуйте, не замедлите прислать означенные деньги на додачу, за которыми теперь только вся остановка: получу же от вас деньги, немедленно совершу конец"…
- Ах, все еще не получил денег! - досадовала Марья Дмитриевна.
- Теперь уж, наверно, получил, - успокаивала ее Маша, - и скоро, скоро будет самое лучшее письмо.
Она опять украдкой взглянула на Дуню. Та казалась огорченной, но уже не за Марью Дмитриевну, а за себя… "Так я не видала его… Какой дерзкий!.."
С этого момента Маша задумала во что бы то ни стало перехитрить проворную Дуню и посмеяться над ней. Каждое утро она уходила под каким-нибудь предлогом из дому: то зайти в лавочку за шелком для шитья, то в соседний магазин за гарусом для подушки, и непременно раньше того часа, когда Дуня выходила встречать почтальона. Вместо магазина она всякий раз заходила на почту как раз в то время, когда почту рассортировывали и раздавали приходящим получателям.
- Нет ли письма к генеральше Ляпуновой? - всякий раз спрашивала она.
- Нет-с.
Но через несколько дней ей письмо, действительно, подали. Схватив его, она стремглав бросилась бежать домой. У ворот уже стояла ее соперница и ждала больше почтальона, чем письма.
Маша издали показала ей свой трофей. Дуня вся покраснела:
- Откуда ты?
- Из магазина, за шелком да гарусом ходила. - А письмо где взяла?
- Почтальон дал.
- Где? - в голосе и на ресницах Дуни дрожали слезы.
- Там, на улице, около магазина.
- Сам отдал?
- Сам, знамо, сам.
Дуня совсем растерялась, готовая расплакаться.
- И он ничего не говорил? - со слезами в голосе спросила она. - Не спрашивал обо мне?
- С какой это стати! - насмешливо отвечала обманщица. - Про здоровье Марьи Дмитриевны спрашивал и про мое, а о тебе и не подумал.
Сказав это, она шмыгнула в ворота, оставив Дуню в глубоком смущении и в горе… "Это за то, что я обманула его, обещала поцеловать и не далась… Противный!"
На этот раз, увидав письмо, Марья Дмитриевна была вполне уверена, что дело ее кончилось, что скоро надо будет готовиться под венец, шить платье, заказывать цветы… В смущении она разломала сургуч…
"Матушка! Ожидаю от вас присылки для пользы кровопийцев, которую, от вас получа, должен им вручить…"
- Господи! Да когда же он их получит! - в отчаянии проговорила она. - Почти две недели, как послала… Уж не пропали ли?
- Зачем пропадать, матушка, - успокаивала ее случившаяся тут Китовна, - вить деньги не то что письмо, они не скоро ходют… А пропасть им где же? На то есть расписка.
Ляпунова продолжала читать письмо, но уж с меньшим интересом, с разочарованием.
- "Да, матушка, они напросились два раза ко мне обедать. Что ж бы, вы думали, эти обеды с напитками стоили? Девяносто два рубля…"
- Владычица! И их не разорвало! - воскликнула Китовна, услыхав эту сумму. - На троих-то.
- Да это с шампанским, Китовна, - оправдывала Марья Дмитриевна своего адвоката.
- Что ж! Я и шампанского давывала вашим господам, да не по бочке же, - волновалась старая ключница.
- "Отговориться никак не мог, - продолжала читать генеральша, - и оттого я вошел в долг. Денег у меня почти не осталось расходных. Для того, матушка, прошу прислать кроме 600 рублей, которые обещаны в жертву, еще 200 рублей для заплаты этих великолепных питерских обедов и для прогонов мне возвратиться в Москву".
- Бочки бездонные! - ворчала Китовна.
Марья Дмитриевна продолжала читать про себя.
"Дело идет исправно и хорошо, лишь только не делают конца для того, пока не получат 600 рублей, думают, что я их обману; получа же оные, из рук в руки, разменяемся; да получу же от вас на первой почте 200 рублей и, расплатясь, приеду в Москву. К другу своему я вторично и обстоятельно обо всем писал и уведомлял его".
Дуня пришла, когда письмо было прочитано. Хорошенькие серые глазки ее казались заплаканными.
XV. НАПРАСНОЕ ОЖИДАНИЕ
Время шло, а Марья Дмитриевна со дня на день все ожидала из Петербурга решительного письма. Но оно не приходило. По расчету времени Красовский должен был получить деньги - как те, которые предназначены для "кровопийцев", для "сильных" людей, так и те, которые посланы ему были на прогоны. Марья Дмитриевна не знала, что и подумать об этом.
И ее воспитанницы поджидали письма. Хитрая Маша продолжала каждое утро бегать на почтамт к разбору петербургской почты, и Дуня то и дело выбегала за ворота. Ей так хотелось отомстить чем-нибудь обманщику.
Между девушками, бывшими до того в дружбе, поселилась маленькая холодность: Дуня в чем-то подозревала Машу и к чему-то ревновала.
Через несколько дней после рокового утра, когда ловкая Маша провела свою подругу, заполучив письмо на почте, Дуня выглянула за ворота и столкнулась лицом к лицу с почтальоном. Девушка очень обрадовалась, но еще более сконфузилась.
- Здравствуйте, Авдотья Никитишна, - ласково сказал почтальон.
Девушка удивилась, что он назвал ее по имени. Ей было приятно узнать, что он интересуется ее именем, и она еще более покраснела.
- Здравствуйте, - отвечала она. - Вы к нам с письмом?
- Да, - отвечал почтамтский донжуан, улыбаясь, - только я его вам не дам.
- Отчего же?
- Оттого, что вы обманщица.
- А зачем вы прошлое письмо не мне отдали?
- Как не вам?
- Конечно, не мне, а Маше.
Почтальон догадался, что какое-то письмо прошло помимо рук, и тотчас же сообразил, как ему действовать.
- Да, правда, - сказал он, - я отдал его Маше, потому что она не обманщица.
Эти слова кольнули девушку в сердце. Она сама не догадывалась, что в ней заговорила ревность. Хорошенькое личико ее разом затуманилось.
- Ну, так и отдавайте ей все ваши письма, - быстро проговорила она и убежала. Но на сердце у нее было смутно. Она вошла в дом и ждала, что вот-вот принесут письмо. Но вошла откуда-то Маша, а письма не было. Не приходил почтальон. Дуня догадалась, что письма не было совсем, и несколько успокоилась.
Из слов девушки почтальон понял, что ее подруга сама заходила на почту и взяла письмо, которое потому и не попало в его сумку. А так как письма к Ляпуновой, благодаря ее хорошенькой воспитаннице, очень стали интересовать его, то он стал являться к сортировщику в самый разбор петербургской почты, чтобы письма к Ляпуновой не проходили мимо его рук.
Вскоре действительно оказалось письмо на ее имя. Почтальон взял его в свою суму вместе с другими и направился к дому Ляпуновой. Но у ворот никого не было. Он постоял, никто не выходил. Разочарованный, он пошел прямо в дом. В передней его встретил лакей и взял письмо. Ни Дуни, ни Маши не было. Дуня сидела у себя и вышивала, а Марья Дмитриевна опять гадала на картах. Маша же отлучилась за какими-то иголками.
Когда вошел лакей и подал письмо, Марья Дмитриевна уж не обрадовалась, а испугалась. Щеки же Дуни вспыхнули пожаром, а в глазах засветилась радость… "Не отдал противной Машке".