- Правы ли вы? - отвечал Хозе тоном, который он, для того чтобы скрыть свое смущение, старался сделать грубоватым.
- А вы, мой отец, почему вы молчите? - тихо спросил юноша.
Старый охотник действительно был нем и неподвижен. Под влиянием одолевающей его радости он едва мог говорить.
- Сын мой, Фабиан! - с трудом произнес старик, простирая свои руки.
Гигант заключил его в свои объятия.
Новая жизнь открылась для Розбуа. Только теперь возвратилось к нему навеки любимое его дитя.
Медленно подняв на руках Фабиана, как новорожденного, старик воскликнул:
- Господи, прости, но у меня нет сил отсоветовать ему.
- Вы можете впоследствии раскаяться в вашем теперешнем решении, - заметил Хозе юноше, которого Розбуа, наконец, опять опустил наземь, - обдумайте хорошенько, пока еще есть время.
- Я уже принял решение, - отвечал Фабиан. - Что стану я делать в том мире, которого вовсе не знаю? Была минута, когда мне хотелось добиться богатств и почестей не для себя, а для того, чтобы разделить их с другим. Но теперь я отказываюсь и от этого.
Розбуа и Фабиан, углубленный в свои мысли, не заметили, как Хозе, усевшийся сначала за деревьями, растущими на площадке пирамиды, начал медленно спускаться вниз.
Месяц уже почти совсем закатился, его слабые лучи еще падали в долину, усыпанную кусками золота, когда Хозе начал тихонько пробираться через зеленый забор ив и хлопчатников.
В продолжение нескольких минут испанец с вниманием наблюдал блеск золотых крупинок, вид которых сделался для него источником столь ужасных мыслей. Он никак не мог представить себе, что так легко поддался этим мыслям, хотя, в сущности, скорее был вправе гордиться тем, что преодолел их.
- Сколько бы ни взял Фабиан с собою этих богатств, все же их останется здесь столько, что много душ, которые не так крепки, как он, могут пропасть.
Хотя я не в состоянии увезти отсюда эти сокровища и скрыть их от людских глаз, однако я постараюсь скрыть следы их от тех, которых случай может сюда завлечь. Отныне путник будет проходить мимо этого золота, не замечая его присутствия. Таким образом, может быть, удастся предотвратить много преступлений, спасти много душ от гибели.
С этими словами Хозе разбросал ногой кучу золота, собранную Кучильо на его плаще, и сровнял поверхность почвы. Затем он перекинул плащ бандита через засеку; после того, вынув нож, нарезал несколько пучков травы, лиан и прутьев и прикрыл всем этим обнаженную футов на шесть россыпь.
Таким образом ничто более не обнаруживало под этим зеленым покровом местонахождения золота, последний блеск металла исчез, и в ту минуту, когда Хозе покончил свои дела, месяц, как будто сожалея, что не может уже более освещать чудес природы, спрятался за холмом.
Вернувшись на площадку, Хозе молча уселся на свое прежнее место за деревьями.
Между тем Розбуа и Фабиан продолжали прежнюю беседу.
- Ты избрал хорошую участь, сын мой! Богатство иссушает сердце, а жизнь в городах ослабляет тело человека и делает его изнеженным. Ты тоже из породы львов, Фабиан, для которых создана саванна. Укрощать диких лошадей, ловить рыбу в бурных водопадах, гоняться за дикими зверями по лесам, равнинам, где нет ни границ, ни хозяев, бороться со своим неприятелем всевозможными способами и потом вечером мечтать при свете костра под небом, усеянным звездами, прислушиваться к голосу ветра, к шелесту листьев на деревьях, к журчанию вод - вот удел, предназначенный нам Богом. Неужели, сын мой, этот удел не достоин потомка графов Медиана?
- Вы слышите, Хозе, - воскликнул юноша, - вы не имеете ничего иного предложить мне?!
- Нет, по чести сказать, не имею! - откликнулся Хозе.
- Будь уверен, Фабиан, - продолжал канадец, - что первая шкура выдры, которую ты продашь, доставит тебе больше радости, нежели целые горы золота, которое ты можешь здесь набрать. Я из тебя сделаю, так же как и из Хозе, отличного стрелка, и тогда мы трое будем самыми богатыми людьми на свете. Теперь тебе недостает только хорошей кентуккийской винтовки; ну, да найдется же какая-нибудь добрая душа, которая нам поверит и даст ее в кредит, - прибавил старик с усмешкой.
- Так отчего же нам не поспешить отсюда прочь тотчас же? - спросил Фабиан с улыбкой.
- Я захватил столько золота, что нам хватит на покупку винтовки, - произнес Хозе, показывая Фабиану кусок золота величиной в орех, - единственный кусок, который дозволил себе взять из кучи несметных богатств, после того как разметал их ногами, чтобы скрыть от человеческих глаз.
В ту минуту, когда друзья только что собрались спуститься с высоты, намереваясь вернуться к месту, где они оставили бедного Гайфероса, в тишине ночной они услышали галоп лошади, приближающейся со стороны равнины.
- Это, вероятно, какой-нибудь беглец из лагеря мексиканцев спасается от погони, - проговорил канадец, сам не веря своим словам.
- Дай Бог, чтобы не было чего-либо похуже! - заметил Хозе. - Меня удивляет одно, как ночь могла пройти так тихо, тогда как недалеко отсюда бродят индейцы и белые, которые гораздо корыстолюбивее индейцев, а эти проклятые сокровища находятся так близко от нас.
- Ба! - воскликнул тихо Фабиан. - Я вижу всадника, но после заката месяца здесь сделалось так темно, что я не могу различить, друг ли это или неприятель. Видно только, что это белый.
Между тем всадник скакал своей дорогой. Казалось, он совсем намеревался оставить пирамиду в стороне, как вдруг поворотил лошадь и подъехал к пирамиде.
- Эй, приятель! Кто вы такой? - крикнул Розбуа по-испански.
- Приятель, как вы сами выразились, - отвечал всадник, в котором охотники тотчас узнали по голосу Педро Диаца. - Слушайте, вы, - воскликнул Диац, - и если можете, то постарайтесь извлечь пользу из вестей, которые я вам сообщу.
- Надо к вам сойти? - спросил Розбуа.
- Не стоит, у вас, может быть, не хватит времени, чтобы вернуться назад в вашу теперешнюю крепость. Почти все мои товарищи перебиты, и индейцы овладели позицией. Я сам спасся с большим трудом.
- Мы слышали ружейную стрельбу, - произнес Хозе.
- Не перебивайте меня, - возразил Диац, - дело не терпит проволочки. Случай дал мне возможность открыть одного негодяя, которого вам не следовало отпускать живым. Это Барайя. Он ведет сюда двух разбойников и несколько апахов, число которых я за неимением времени не успел сосчитать. Я упредил их всего несколькими минутами. Они следуют за мной по пятам. Прощайте! Вы меня пощадили, когда я был вашим пленником, пусть же сведения, которые я вам сейчас передал, послужат вашему спасенью. Если вам удастся бежать отсюда, то постарайтесь пробраться на Красную речку, к тому пункту, где она образует разветвление, там вы найдете храбрецов, которые…
В это мгновение стрела, пущенная невидимой рукой, просвистела мимо головы Диаца и не дала ему докончить фразы.
Дело, как можно было по этому заключить, было и впрямь нешуточное.
Диац с силой пришпорил свою лошадь и громко закричал, чтобы дать своим друзьям последнее предостережение, а преследующих врагов сбить немного с толку: "Караульный, слушай!"
Еще эхо последнего восклицания не замолкло, как уже Диац под защитой темноты успел исчезнуть в необозримой равнине.
В то же время с разных сторон послышался вой волков.
- Это индейцы, - объяснил Розбуа, - они заметили, что волки терзали вон там труп павшей лошади, и теперь подражают их голосу, чтобы подавать друг другу сигналы. Но старых охотников, как мы, никогда этим разбойникам не удастся провести.
Глава XXIX
Чтобы оценить опасность, вновь угрожавшую охотникам, нам надо на минуту вернуться к тому месту, где мы оставили Барайю и Ороче, повисшего над бездной.
Барайя действительно без малейшего сострадания разрезал все ремни лассо, так что охотники могли видеть, как тело Ороче, подобное черному облаку, упало в бездну.
Испугавшись того, что он сделал, - скорее не злодеяния, совершенного им, а потери золотого самородка, - Барайя в смущении глядел на пропасть. Но уже было поздно - то, что однажды поглощено яростной пучиной, уже не вернуть назад. Он ревел и бесновался, но тщетно. Первый раз в жизни Барайя после смерти Ороче начал сожалеть о своем полнейшем одиночестве, ибо с ним исчезла также надежда на равную борьбу с обладателями чародейной долины.
Бешенство овладело им. Он решил во что бы то ни стало вытеснить трех охотников с их позиции, так нахально объявивших себя единственными хозяевами долины, и медленно тронулся вперед, намереваясь сообщить свой план пяти или шести авантюристам и вместе с ними вернуться назад.
Но Барайя не подозревал, что на некотором расстоянии за ним ехал Педро Диац.
Вдруг он услышал отдаленную перестрелку. Барайя стал прислушиваться, между тем как холодный пот выступил у него на лбу.
Вскоре перестрелка усилилась.
В страшном испуге Барайя остановился. Ехать вперед или назад было одинаково опасно, однако же он решился поворотить назад. Не успел он привести это намерение в исполнение, как лошадиный топот раздался позади него. Вскоре голос, который в темноте нельзя было различить из-за равномерного топота лошади, дал о себе знать.
Этот голос принадлежал Педро Диацу, который подскакал ближе и над самым ухом Барайи крикнул:
- Это Ороче, если не ошибаюсь!
Для Барайи это был голос мертвого, призывающий его.
В смущении злодей не догадался, что Диац в темноте принял его за Ороче, и Барайя погнал свою лошадь опрометью. Тогда галоп скакавшей за ним лошади сделался быстрее, а голос стал грознее. Несмотря на учащенную перестрелку, Барайя продолжал погонять свою лошадь.
Наконец он обернулся назад.
- Трус, - крикнул ему Диац, преграждая дорогу, - во второй раз я не позволю тебе бежать в моем присутствии.
В эту минуту апахи окружили всадников со всех сторон, так что Барайя против воли вынужден был принять участие в смертельной борьбе, которой он надеялся избежать.
Это-то и были те два всадника, которые были замечены мексиканцами, оставшимися в лагере.
Диацу удалось вырвать из рук одного апаха томагавк, и он принялся с великой ловкостью рубить им врагов. Но поскольку число краснокожих, окружавших его, было слишком велико, он вынужден был искать спасения в бегстве, причем опять попал в долину, где успел предупредить охотников об угрожающей им опасности.
Барайя был взят в плен и привязан к дереву. Его собирались замучить до смерти.
Для убийцы Ороче готовился страшный суд. Несчастный видел, что попал в руки неприятеля, который был еще немилосерднее, чем он сам по отношению к гамбузино, и что он не должен надеяться на пощаду или сострадание.
При огне горевших повозок, свет от которых распространился по всей равнине, можно было видеть, как пленник в смертельном страхе озирался кругом, тщетно ища защиты; ослабевшее от душевных страданий тело его совершенно размякло, так что только веревки, которыми он был скручен, удерживали его ослабевшие ноги от падения.
В ожидании знака, которым Черная Птица должен был открыть празднество, воины, собрав железные цепи и обручи для обивки повозок, принялись выделывать из них разные орудия для пытки пленника, причем некоторые из индейцев заняты были накаливанием этих орудий над костром. Те, у которых таковых орудий не было, острили стрелы и точили свои ножи.
После полной победы, одержанной индейцами, мучительная смерть пленника должна была увенчать торжество дня.
Индеец с необыкновенно злобным лицом первый подошел к несчастному и начал говорить:
- Белые люди, когда их наберется вместе много, бывают болтливы, как попугаи, а когда они привязаны к позорному столбу, то они становятся немы, как рыба в водопадах. Достанет ли у белого духа, чтобы пропеть свою предсмертную песнь?
Барайя не понимал, чего хотелось дикарю, и потому глухое стенание было единственным ответом на слова индейца.
Другой апах подошел к несчастной жертве.
Огромный шрам, нанесенный ударом кинжала, проходил у него через всю грудь, от одного плеча до другого; кровь лилась из раны, несмотря на крепкую перевязку, сделанную из коры.
Обмакнув палец в свою кровь, апах нарисовал им линию от лба до подбородка и громко объявил:
- Вся эта сторона лица, половина лба, глаз и щек - это моя доля, и я наперед отмечаю их моей кровью; я один буду иметь право, пока белый жив, терзать эту часть…
Так как Барайя и эту угрозу не мог понять, то индеец пояснил ему смысл своих слов при помощи некоторых испанских выражений.
У несчастного кровь застыла в жилах.
Третий индеец, по примеру двух первых товарищей, выступил вперед из круга, окружающего пленника.
- Кожа с черепа белого принадлежит мне! - воскликнул он.
- В таком случае, - прибавил четвертый, - никто, кроме меня, не должен иметь право облить обнаженный череп пленника кипящим жиром.
После того на несколько минут пленник был оставлен в покое.
В продолжение этого кратковременного промежутка апахи, окружив пленника, принялись выделывать перед ним дикую пляску.
Но вскоре послышался рев, вовсе не похожий на те крики, которые обыкновенно сопровождают веселье или скорбь, потому что дикарь - самый злой из всех, которые обитают в саванне, - может в своей радости или скорби только реветь.
То был рев нетерпения, издаваемый этим тигром в человеческом облике.
Раненый предводитель, остававшийся до тех пор вместе с Антилопой на вершине холма, медленно поднялся с намерением объявить своим воинам, что наступило время подвергнуть их пленника предсмертным пыткам.
Но последний час Барайи еще не пробил.
Вдруг в зареве костра мелькнула фигура воина, костюм которого, хотя и индейский, не походил, однако, на одеяние апахов. Его появление не удивило никого, только восклицание "Метис!" пробежало по толпе индейцев.
Новоприбывший важно приветствовал рукой собравшихся дикарей и подошел к пленнику.
Пламя хорошо освещало Барайю, и пришелец мог различить покрывавшую его лицо смертельную бледность.
В лице Метиса выражалось глубокое презрение без малейшей примеси сострадания. Обратившись к Барайе, Метис заговорил с ним сначала по-английски и, наконец, по-испански.
Барайя радостно воскликнул:
- О! - произнес он умоляющим тоном. - Если вы спасете мне жизнь, я дам вам столько золота, сколько вы в состоянии будете унести с собой!
В словах Барайи заключалось столько убедительной правды, что Метис, казалось, был невольно поражен. Его мрачное лицо загорелось выражением алчности.
- Ты говоришь правду? - спросил он, между тем как глаза его сверкали необычайным блеском.
- Это такая же правда, - продолжал Барайя, заламывая себе руки, - как и то, что мне придется умереть здесь страшной смертью, если ваше заступничество не спасет меня. Слушайте! Вы пойдете со мной. Возьмите с собой десять, двадцать, тридцать, сколько вы хотите воинов, и если к завтрашнему утру я вас не приведу к богатейшему золотому прииску на свете, вы можете меня подвергнуть несравненно более ужасным пыткам, нежели те, что ожидают меня здесь.
- Попытаюсь, - отвечал шепотом пришелец, - но не говорите ничего больше, индейцы не должны знать, что вы мне предлагаете, хотя они вовсе не ценят золота белых! Тс, нас слушают.
И в самом деле, круг дикарей, сгоравших нетерпением поскорее начать кровавый праздник, начал понемногу сужаться, уже слышался глухой ропот недовольства.
- Хорошо, - громко прибавил Метис по-индейски, - я доведу до слуха предводителя слова пленника с белой кожей.
Произнеся эти слова, Метис окинул окружавших его индейцев таким повелительным взглядом, перед которым даже наиболее раздраженные из них отступили назад, и направился к Черной Птице.
Поднявшись на вершину возвышенности, на которой сидел предводитель, Метис громко крикнул:
- Ни один апах не смеет тронуть пленника, пока два предводителя не кончат совет.
Луч надежды заблистал в глазах Барайи, между тем как его мучители со всех сторон бросали на него взоры, в которых выражалось кровожадное нетерпение. Несчастный почувствовал, как сердце в его груди то билось с надеждой, то замирало от страха.
Беседа обоих предводителей продолжалась довольно долго. Черную Птицу, казалось, трудно было убедить. Впрочем, ни одно слово из их разговора не достигло слуха индейцев, и значение их жестов трудно было растолковать.
Метис показывал движением правой руки на цепь Туманных гор, а левой описывал дугу, которая, без сомнения, должна была означать, что через эту цепь следует перебраться. Потом он согнул обе руки в виде круга, как будто намекал на какую-то обширную равнину, показав в то же время на убитых лошадей в лагере, и подражал галопу скачущих лошадей.
Несмотря на это, индейский вождь, по-видимому, все еще не склонялся на убеждения пришельца, но вдруг Барайя, пожиравший глазами обоих вождей, заметил, что заступник его внезапно принял печальное и задумчивое выражение и что-то шепнул на ухо Черной Птице. Несмотря на все свое спокойствие, индеец не мог удержаться, чтобы не вздрогнуть при этом, и глаза его засверкали бешенством, как раскаленные уголья.
Наконец Метис присовокупил так громко, что все могли слышать.
- Что может значить этот трусливый заяц, - при этом он указал на пленника, - против человека с сильным сердцем и стальными мускулами, которого я выдам вам в руки. Когда солнце совершит свой путь трижды, Красная Рука и Метис присоединятся к Черной Птице у Бизонового озера, там, где Гила соединяется с Красной рекой. Тут апахи найдут себе лошадей, которых наловят для них белые охотники. Апахи могут взять их взамен собственных лошадей. Там находится и тот, кого…
Черная Птица схватил за руку пришельца и прервал его объяснения.
Сделка была заключена.
Медленно спустившись с высоты, Метис окинул твердым и смелым взглядом индейцев, обманувшихся в ожиданиях, потом вынул нож и быстро разрезал веревки, которыми был скручен Барайя.
Не обращая внимания на безумные изъявления благодарности со стороны авантюриста, Метис отвел его в сторону и тоном, выражавшим надменную угрозу, объявил:
- Не надейтесь на мое легковерие! Там внизу меня ожидает товарищ, - при этом он указал на темные холмы, - и, кроме того, я возьму с собою одиннадцать апахских воинов.
- О, этого слишком мало! - воскликнул Барайя. - Сокровища охраняются тремя охотниками, из которых два в самом деле страшные люди. Их ружья никогда не дают промаха!
При этих словах Барайи по лицу Метиса пробежала улыбка презрительной гордости.
- Красная Рука и я никогда еще не целились напрасно в неприятеля, - произнес он самоуверенно, указывая на свою тяжелую винтовку. - Сокол слеп и неуклюж в сравнении с нами.
Спустя некоторое время пылающий лагерь мексиканских авантюристов был окончательно покинут индейцами. С главным отрядом Черная Птица направился к Бизоновому озеру, несмотря на мучившую его рану, между тем как оба его соратника двинулись другой дорогой.
Антилопа, взяв с собою десять воинов, направился к месту, где река представляла вилообразное разветвление, намереваясь идти по следам трех охотников.
А Метис и Барайя с одиннадцатью другими индейцами поскакали по дороге, ведшей в таинственную долину.