Кончилось все тем, что и на смертном одре сердце его пребывало в одном мире, а тело – в другом.
6
По мере того как увеличивался диск луны, в той же степени возрастало и беспокойство островитян. В бухте, защищенной высокими утесами, не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка, и зеркало воды – на удивление чистой – напоминало поверхность пруда, так что все было как будто замечательно. Однако чем светлее становились ночи, тем сильнее ощущалось нервное напряжение островитян, словно то был недобрый знак, и на крохотную деревушку вот-вот должны были обрушиться смерть и разрушение.
Однажды утром, заметив, что волны совсем прекратили ударяться о берег, они стали готовить стариков и детей к отправке в глубь острова.
Испанцы недоумевали, по какой такой причине их новые друзья ведут себя так, будто полнолуние вселяет в них ужас.
– Может, здесь тоже водятся люди-волки, как в наших краях… – не очень уверенно рискнул предположить Амансио Арес. – Известно, что они нападают во время полнолуния.
– Не болтай чепухи, чертов сухопутный галисиец!.. – тут же насмешливо парировал Бруно Сёднигусто. – Если на острове нет волков, с какой стати ты рассчитываешь встретить человека-волка? Тогда уж это должны быть люди-свиньи или люди-козы.
– Очень смешно, саморский умник!..
– Уймитесь! – вмешался командир, которому слишком часто приходилось их успокаивать. – Эти люди напуганы, стало быть, дело нешуточное, а значит, в первую очередь нам следует разузнать, что происходит и почему они так переполошились.
Им долго и многословно пытались это разъяснить, хотя, честно говоря, все стало понятно только благодаря удачным рисункам искусной Гарсы.
Судя по тому, что она сумела выразить, охотники за рабами обычно совершали свои ужасные набеги, воспользовавшись полнолунием и штилем. С наступлением темноты их корабли подходили как можно ближе к острову – почти на расстояние мили, – а там они пересаживались в фелюги с очень плоским днищем, и тогда им нужны были яркая луна и прилив, чтобы проплыть над рифами и добраться до суши.
Угроза появления двух дюжин вооруженных до зубов охотников за людьми, которые, ни перед чем не останавливаясь, насиловали, жгли и убивали, прежде чем вернуться на судно и увести с собой главным образом женщин и детей, и была главной причиной паники, охватившей все сообщество.
Чаще всего разбойники приплывали с африканского побережья, но точно так же это могли быть и португальские работорговцы, и даже кое-кто из испанских отступников, не признававших законы, которые, как предполагалось, должны были сурово наказывать тех, кто осмеливался покупать и продавать людей.
На рынках Агадира, Танжера, Лиссабона, а то и Валенсии очень часто предлагали уроженцев Счастливых островов, пользовавшихся заслуженной славой хороших работников.
И обычно давали весьма высокую цену за их красивых женщин.
Поэтому вполне можно было понять волнение тех, кто с очень древних времен по своему печальному опыту знал, что может произойти в эти жаркие и светлые ночи, когда так и тянет спуститься на берег, чтобы петь, танцевать и жарить козлят над потрескивающим костром.
– Одна из наших задач – защищать этих людей, но мне не приходит в голову, как это сделать… – Это было первое, что сказал лейтенант Баэса, как только ему стало понятно, что проблема действительно серьезная. – Человек двадцать, вооруженных шпагами, арбалетами и аркебузами, представляют собой значительную силу, поэтому, когда нам придется с ними встретиться лицом к лицу, мы окажемся в крайне затруднительном положении, пусть даже местные жители и очень метко бросают камни.
– Вероятно, мы могли бы вступить в переговоры и заставить их понять, что остров находится под защитой Короны… – предположил галисиец, хотя чувствовалось, что он сам не верит в то, что говорит.
– Вступить в переговоры? – Сёднигусто не мог упустить случая, чтобы его не поддеть. – Не болтай глупости! Если мы попытаемся вступить в переговоры, будь уверен – через пару недель нас уже будут предлагать одному из шейхов, которым нравятся испанские задницы. А у меня там шишки.
– В этом я с тобой соглашусь, хотя у меня и нет шишек… – сказал лейтенант. – Но ведь надо что-то делать.
– Как насчет того, чтобы уложить пожитки и помочь этим людям укрыться в горах? – осторожно предложил собеседник.
– Спастись бегством даже хромой, вроде меня, всегда успеет, – отрезал лейтенант. – Сколько времени осталось до полнолуния?
– Три дня.
– Может, в эти три дня нас осенит какая-нибудь мысль.
– Сомневаюсь, поскольку меня не осенила за все двадцать четыре года, – весьма серьезно заметил саморец. – Думать – это не по мне, так что на меня не рассчитывайте… – Он повернулся к галисийцу. – А тебе что-нибудь приходит в голову?
– Я хорошо работаю руками, но не головой. Если мне приказывают что-то сделать, я делаю, но если просят подумать, я обделываюсь.
– Очень выразительно… – сказал лейтенант. – И вдобавок у тебя получилась игра слов. Ладно! В конце концов, раз я командир, значит, это мой долг – решать проблемы… – Он показал пальцем на какую-то точку у входа в бухту, прежде чем добавить: – По всей видимости, вон там эти мерзавцы пересекают зону рифов, а следовательно, если мы поставим бомбарду на вершине того утеса, они окажутся на расстоянии выстрела.
– Точно! – поспешил ответить Бруно Сёднигусто, не скрывая иронии. – По-моему, это блестящая и превосходная мысль, достойная настоящего военного гения, но со всем уважением, мой лейтенант, по моему скромному разумению, главная загвоздка в том, что мы не располагаем ни бомбардами, ни порохом, ни боеприпасами.
– Мне это известно. И кончай ехидничать!
– Тогда что же?..
* * *
– Ни об одной из выигранных мной битв, ни об одной из войн, в которых я принимал участие, или переделок, в которых мне пришлось побывать за все годы службы, я не сохранил таких отрадных воспоминаний, как о том первом столкновении с противником, намного превосходившим нас по численности и угрожавшим не только нашим жизням, но и нашей свободе, а также свободе тех, кого мы любили.
– Мне трудно себе представить, чтобы ты повел себя настолько неблагоразумно, что попытался дать отпор тем, кто, по твоему же собственному признанию, превосходил тебя как в численности, так и в вооружении, – запротестовал монсеньор Алехандро Касорла, останавливаясь во время длинной, но неторопливой прогулки, которую они решили совершить, чтобы свести на нет вредное воздействие столь плотного обеда.
– Дело касалось жизни или свободы многих невинных людей. Прежде всего мы перевели в безопасное место "гражданское население" – в ближайший район, где было полным-полно пещер и ущелий; преследователям, вероятно, понадобились бы годы, чтобы обнаружить тех, кто там укрывался, – оправдывался собеседник. – Однако, на мой взгляд, это не решало проблемы: бедным людям приходилось из месяца в месяц спасаться бегством, чтобы по возвращении обнаружить, что у них украли съестные припасы и скот да вдобавок подожгли их хижины. Ты наверняка согласишься со мной, что не слишком-то приятно всякий раз начинать с нуля.
– Полностью согласен, – подтвердил прелат, возобновляя движение по широкой дороге, обсаженной фруктовыми деревьями, которая вела к смотровой площадке, откуда как на ладони был виден остров Ла Пальма; один из его бесчисленных вулканов выбрасывал вверх потоки лавы и столбы дыма.
– И ты согласишься со мной, что моей главной обязанностью было защитить жителей острова, ставшего частью земель Короны.
– Согласен.
– Ну а поскольку Иерро был уже испанской территорией, я решил его отстоять, даже если бы при этом потерял все до последней капли крови. – Гонсало Баэса легонько ударил своего старого друга по плечу, принуждая того остановиться и посмотреть ему в глаза, и при этом веско спросил: – Или ты поступил бы по-другому?
– Естественно, нет! – неохотно уступил арагонец. – Но всегда следует располагать соответствующими средствами.
– Любой может выиграть битву, "располагая соответствующими средствами", это точно так же, как приготовить тортилью , имея под рукой нужное количество яиц. Однако меня учили, что настоящий стратег – тот, кто умеет побеждать в неблагоприятных условиях, поэтому я должен был найти способ раз и навсегда покончить с набегами этих мерзавцев.
– Известно, что за все эти годы ты доказал, что являешься одним из лучших современных стратегов… – без малейшей тени сомнения признал прелат, не останавливаясь; он, как всегда, передвигался широкими шагами. – Недаром же ты прославился тем, что выиграл битвы, которые невозможно было выиграть, поэтому я горю желанием услышать из твоих собственных уст, как ты вышел из положения во время своего первого вооруженного столкновения. Откуда ты взял эти бомбарды, которые, по твоим словам, были необходимы, чтобы сдержать натиск врага?
– Ниоткуда… – был обескураживающий ответ. – Чтобы изготовить бомбарды, нужны металлы, а именно железо и бронза, которыми мы не располагали, однако, хорошенько поразмыслив, я понял кое-что в высшей степени важное: о нехватке металлов охотники за рабами ни сном ни духом не ведали.
– Я вновь напрасно пытаюсь уловить нить твоих мыслей, – пробормотал явно недовольный монсеньор Касорла, сбавляя шаг. – Ты не мог бы объяснить?
– Все просто: мы не располагали металлами, но остров-то вулканический, и поэтому нам оказалось нетрудно найти серу, а поскольку селитра была только руку протянуть, мы за несколько часов изготовили древесный уголь, необходимый, чтобы дополнить смесь и получить порох.
– Не имею никакого представления о том, как получают проклятый порох.
– Да и какая тебе в нем надобность во время мессы? Но меня-то в армии этому научили, – небрежно бросил ему собеседник. – Мы насыпали этот порох на дно глиняных горшков и придавили его толстым слоем очень сухих листьев, чтобы, когда их подожжешь, произошел громкий взрыв, а вслед за ним появилась яркая вспышка от горящей листвы. В результате – вот вам, пожалуйста, и грохот, и огонь, вырывающийся из жерла бомбарды во время залпа.
– Остроумно, что и говорить!
– Благодарю за комплимент. Одновременно я приказал поднять на вершину утеса три ствола одного очень гибкого дерева, которые мы воткнули в расщелины скал таким образом, чтобы они стали вроде катапульт, способных запускать внушительные обломки камней на расстояние почти полмили.
– Я начинаю улавливать твою мысль.
– В течение всего дня мы проводили испытания, пока не подобрали вес камней, угол стрельбы и наклон катапульт таким образом, чтобы снаряды падали приблизительно в том месте, через которое вражеские шлюпки должны были проникнуть в бухту. – На этот раз остановился генерал; его рассказ звучал так, словно речь шла о чем-то совершенно обыденном. – Когда эта банда выродков, прошу прощения за выражение, в конце концов появилась, кто-то из туземцев, спрятавшись среди камней, издал один из знаменитых свистов. Тогда мы подожгли первый фитиль, и охотники за рабами увидели, как с вершины утеса раздался залп, сопровождаемый вспышкой, а спустя несколько секунд сверху упал огромный обломок камня, подняв столб воды в считаных метрах от их шлюпки. – Гонсало Баэса злорадно ухмыльнулся – в его улыбке было что-то кроличье – и поинтересовался: – Что бы ты на их месте подумал, когда подобная атака повторилась в третий раз за какие-то две минуты?
– Что полк испанских солдат, который недавно завладел островом, разместил на вершине утеса батарею бомбард, готовую разнести черепа непрошеным гостям.
– И как бы ты поступил?
– Недолго думая, поворотил назад и ни за какие коврижки не вернулся бы в это место – судя по всему, враждебное, опасное и прекрасно защищенное.
– Правильно! – Гонсало Баэса вновь широко улыбнулся и добавил: – Важно не только иметь оружие, необходимо, чтобы противник поверил, что ты его имеешь, потому что воображаемое зачастую внушает больше страха, чем настоящее. Вдобавок островитяне научились получать порох и изготавливать катапульты, так что им больше незачем было скрываться в горах всякий раз, когда на океане воцарялся штиль и луна начинала расти на горизонте.
* * *
Праздник продолжался два дня. Туземцы пели, пили, танцевали и резали свиней и козлят, потому что в кои-то веки сумели уберечься от своих главных врагов.
Охотники за рабами были страшным кошмаром, с незапамятных времен преследовавшим островитян, которые сознавали, что с помощью палок и камней они не в силах защитить свои семьи от незваных гостей, вооруженных топорами, шпагами, арбалетами, металлическими щитами и огнестрельным оружием.
Когда опасность миновала, мужчины повели себя как дети, вновь и вновь испытывая катапульты в действии, пока не настал такой момент, когда они, совсем заигравшись, не рассчитали и чуть было не прихлопнули бедную старушку, справлявшую нужду у моря.
Перепуганная женщина с завываниями помчалась по берегу в чем мать родила, а лейтенант Гонсало Баэса, безуспешно пытавшийся довести до сознания туземцев смысл старой поговорки: "Нечистый заряжает – дурак стреляет", был вынужден принять меры и запретить запуск камней.
Бабка Гарсы, признанная старейшина деревни (это ее сестра оказалась на волосок от смерти, когда в нее чуть было не угодил огромный камень) и единственный человек, чье слово было законом, приняла мудрое решение: только двое самых благоразумных мужчин смогут подниматься на вершину утеса, а когда им вздумается произвести опасные "пробные стрельбы", пусть оповестят об этом заранее во избежание несчастных случаев.
Наивный рисунок Гарсы, на котором можно было увидеть, как камень попадает в центр шлюпки работорговцев и те взлетают в воздух, передавали из рук в руки, словно бесценное сокровище. Он вызывал воодушевление, смех и восхищенные восклицания.
Дело в том, что человек все время испытывает необходимость видеть, как силы зла в конце концов оказываются побежденными силами добра, а этот простой раскрашенный клочок бумаги впервые представил взорам островитян изображение такого триумфа.
Лейтенант, руководивший атакой с вершины утеса, в их глазах превратился чуть ли не в мифического героя, если не сказать "мистического". За последние три недели крохотное сообщество стало свидетелем такого количества изменений и чудес, какого ему не приходилось наблюдать на протяжении столетий.
В их жизнь неожиданно вторглись искусство судовождения, порох с его способностью грохотать и сеять ужас и тайны живописи. Впрочем, любознательность островитян, похоже, не имела границ, им будто не терпелось приобрести новые знания.
Это выглядело так, словно в их ограниченный мирок вдруг распахнулись доселе неведомые двери, через которые им хотелось поскорее выскочить, чтобы узнать, какие неизвестные и сказочные чудеса ожидают их впереди. Вот почему в тот день, когда Гонсало Баэса решил, что пора уезжать, казалось, все до последнего местные жители были готовы погрузиться в самую глубокую печаль.
По какой непонятной причине вдруг понадобилось уезжать таким чудесным существам?
Где еще к ним отнесутся лучше, ведь здесь они ни в чем не испытывают недостатка и все от мала до велика их обожают?
Какая необходимость так рисковать, ведь безбрежная океанская ширь может запросто их поглотить, тогда как просторные хижины и глубокие пещеры прочны и надежны?
Нет ничего сложнее, чем объяснить людям, привыкшим жить вольно, почему неподчинение офицеру высшего звания грозит заключением.
Для них никогда не существовало военной иерархии.
И к горькой печали добавлялась еще одна: те, кто столько всего им открыл, уедут не одни.
Поскольку юная и всеми любимая Гарса должна была отправиться с пришельцами. Кому-то дочь, кому-то сестра, кому-то свояченица или кузина в этой крохотной деревне, она покидала своих родных.
Галисийцу и Бруно Сёднигусто тоже не хотелось уезжать. Последний выразил всеобщее настроение парой слов:
– Вот черт!
– А что ты предлагаешь? – мрачно спросил лейтенант, у которого по мере приближения отъезда все сильнее и сильнее сжималось сердце. – Оставаться здесь до тех пор, пока нас не найдут и не повесят как дезертиров? Завербовавшись, я дал присягу выполнять свой долг, чего бы то ни стоило, и, признаюсь, теперь мне это дорого обходится.
– Но ведь ни я, ни галисиец не завербовывались, – напомнил ему Бруно. – Нас забрили насильно. Разве не так, Амансио?
Житель Луго звучно поцеловал скрещенные пальцы и сказал:
– Клянусь моей матерью, это так. Из троих братьев забрали нас двоих, а что случилось с беднягой Карлосом, вы уже знаете.
– Ну, если ты желаешь вновь увидеться со своей семьей, то, уверяю тебя, единственная возможность – это сесть в шлюпку и надеяться, что тобою же положенные заплатки не подведут, – заметил офицер.
– А что будет, если я откажусь? – тут же прозвучало в ответ.
– Останешься здесь до конца жизни.
– Вы донесете, чтобы меня поймали?
– Даю тебе слово, что никогда не открою, где ты находишься, хотя и не стану врать, будто ты умер.
– Это и меня касается? – тут же поинтересовался Бруно Сёднигусто.
– Само собой! – Голос лейтенанта звучал совершенно искренне. – По моему мнению – и раз вы оба не являетесь добровольцами, – вы с лихвой исполнили свой долг, а значит, впредь вольны поступать, как вам заблагорассудится. – Он пожал плечами, словно желая показать, что остальное от него уже не зависит. – Хотя боюсь, что капитан Кастаньос не разделит моей точки зрения и постарается достать вас из-под земли.
– Это уж как пить дать, – подтвердил саморец. – Я два года служу под его началом и точно знаю, что этого пройдошливого сукина сына фиг с два проведешь, в один прекрасный день он еще себя покажет – я уверен, что он принял это назначение не из горячей любви к родине, а с намерением разбогатеть.
– На этом острове не очень-то разбогатеешь, и я тебя серьезно предупреждаю: попридержи язык, – сурово одернул его Гонсало Баэса. – Предполагается, что я все еще являюсь твоим командиром.
– Не предполагается, – спокойно возразил тот. – Для меня вы как были командиром, так и остались. Однако это не мешает мне воспользоваться случаем, чтобы высказать все, что я думаю. И я серьезно вас предупреждаю: держите ухо востро с капитаном Кастаньосом, не угодите в ловушку, мой лейтенант!
– О чем ты, черт побери?
– О том, что первый же его приказ едва не стоил нам жизни, а ведь он считается достаточно опытным офицером, чтобы вот так взять и допустить промах, в результате которого три человека погибли, а остальные оказались на волосок от смерти.
– Ты что же, намекаешь, что он сделал это нарочно? – возмутился собеседник. – Что заставил нас поднять якорь, желая, чтобы мы утонули?
– Нет! Не это… – твердо сказал Бруно Сёднигусто. – Думаю, что на самом деле он надеялся, что вы откажетесь выйти в море, и тогда до конца жизни он будет держать вас в кулаке.
– Не понимаю, куда ты клонишь, – вынужден был признать лейтенант. – Что он этим выиграл бы?
– Он составил бы письменный рапорт – благо свидетелей, готовых его подписать, нашлось бы сколько угодно – о том, что вы не выполнили прямой приказ, и ваша карьера оказалась бы в его руках. Впредь вам пришлось бы хранить молчание о любых его поступках или словах, которые показались бы вам неблаговидными, в противном случае упомянутому документу был бы дан ход.