Корвет поднялся уже значительно севернее тропика Рака, когда фантастическое везение на ветер изменило ему. Юго-восточный пассат имел в своем составе слишком незначительную долю "южности", поэтому "Ля Флеш" оказался ближе к Бразилии, нежели рассчитывал, когда ветер стих, оставив корабль качаться на крупной зыби под солнцем столь огромным, столь близким и столь палящим, что даже к исходу ночи металл орудий еще обжигал руку.
Через неделю такой пытки, когда все воспоминания о холоде обратились в прах и даже ощущение легкой прохлады отошло в область воображаемого, со стороны экватора, то есть прямо противоположной их желаниям, потянул ветерок. Паруса снова наполнились, корабль ожил и пришел в движение. Теперь Уорнер растрачивал все свое умение, а перегревшиеся матросы - весь свой пыл, чтобы медленно пробиваться к норду.
Первый лейтенант делал это с искусством, заслужившим восхищение всех, кто, вроде капитана Обри, мог оценить его усилия, но остававшимся незамеченным для Стивена и Маклина, которые понятия не имели о таких вещах. У докторов в лазарете на руках имелось несколько любопытных случаев солнечного ожога наряду с привычными недугами, проявившимся у тех из матросов, что не напрасно потратили краткие моменты дозволенного или украденного досуга в Саймонс-тауне. Но больше всего ученых поглощало то, что еще не успело сгнить и разложиться в форпике: кости, по преимуществу, просоленные шкуры, мелкие животные или органы, помещенные в алкоголь. Теперь все было хотя бы занесено в каталог и более-менее подробно описано. Маклин оказался фанатичным каталогизатором и на удивление ловким прозектором, да и вообще неутомимым, самоотверженным работником. После целого дня жары такой нестерпимой, что расплавленная смола капала с рангоута, а палубные швы под ногами вскипали пузырями - это после двадцати таких дней подряд, когда все корабельные шлюпки приходилось буксировать за кормой, чтобы они не рассохлись - Стивен оставил коллегу в частном его логове, заниматься вскрытием зародыша ушастого тюленя, сокровища из самой большой банки со спиртом. Хотя этот тюлень принадлежал, вероятно, к неизвестному науке виду, которому предстояло получить наименование Otaria macleanii и покрыть своих первооткрывателей неувядаемой славой, Стивен не мог больше выносить густой смеси из табачного дыма - Маклин работал, не выпуская изо рта трубки, - паров алкоголя и духоты, скопившейся в непроветриваемом помещении, и это после поданного за обедом горохового пудинга. Пожелав шотландцу доброй ночи, посоветовав не перетруждать глаза и получив в ответ рассеянное "угу", Мэтьюрин выбрался по трапу на палубу.
Вахта сменилась уже давно и на корабле царила тишина. Он скользил под одними марселями, рассекая невысокие пологие волны со скоростью узла в два. На вахте стоял штурман, а он был не из тех, кто мучает матросов упражнениями с кливером и стакселями после дня изнурительной работы по очистке заросших щетиной из водорослей бортов ради ничтожной прибавки в скорости. Освоившись с темнотой, Стивен различил его фигуру рядом с квартирмейстером у штурвала, тускло освещенного фонарем нактоуза. Немного далее, у гакаборта, Джек изучал с мичманами звезды, слышался высокий голос Форшоу, перечисляющего светила Южного Креста. Какие звезды! Молодая луна зашла, и они сияли на бархате неба, подвешенные, доктор готов был поклясться, на различной высоте, а Марс выделялся на их фоне красным пятном. От моря тянуло некоей свежестью, влажные пары казались прохладными даже, и Стивен пошел вперед по середине палубы, где прежде стояли шлюпки и где теперь расположились спящие или по меньшей мере дремлющие матросы, укрывшиеся с головой бушлатами. Лавируя между них доктор дошел до бака, потом осторожно добрался по бушприту до блинда-рея. Тут он развернулся, устроился поудобнее и отдался размеренным движениям корабля, глядя то на призрачный фор-марсель, то поднимая взор до клотика, описывающего между звезд замысловатые кривые, то опуская до водореза, рассекающего с легким белым свечением темное море. Неумолчно повизгивали, как живые, блоки, поскрипывало и потрескивало дерево корпуса, шипела, журчала и струилась вода. Стивен чувствовал страшную усталость, и сам не знал почему, разве что по причине постоянного бессмысленного беспокойства из-за Дианы - она так и стояла перед его мысленным взглядом все эти дни - и событий в Каталонии. Раз за разом отбивали склянки, и вахтенные докладывали "Все в порядке!" с занимаемых ими постов. Возможно, эти монотонно повторяемые восклицания воздействовали на его подсознание, быть может виновата была еще одна из нескольких тысяч причин, но спустя некоторое время разъедающее душу томление превратилось в спокойную, чисто физическую усталость и уютное желание спать. Он пополз назад, переводя дух и цепляясь за снасти. Если Джек или Бонден найдут его сейчас, не миновать ему выволочки, причем серьезной. Кое-как Стивен выбрался и пошел на ют. Джека со звездочетами там уже не было, так что, перемолвившись словечком со штурманом и полюбовавшись кильватерным следом - слабо фосфоресцирующей струей с плескающимся в ней, словно небольшие киты, черными телами шлюпок, доктор спустился в каюту.
К несчастью, мичманы еще не улеглись. Самый бойкий из молодых джентльменов воспитывался у дяди, преподавателя Окфорда, и был инициатором веселых ночей. Эта оказалась одной из них, и через вату затычек до Стивена доносилось:
Капитан был очень зол.
Окунул свой шпринт в фосфор.
И теперь сияет он,
Указуя на Босфор.
Снова и снова исполнялась эта песенка и всякий раз по завершении ее раздавался взрыв смеха. Похоже, с каждым повтором веселье разыгрывалось, и к четырем склянкам мичманы не успевали еще пропеть "был очень зол", как уже захлебывались от хохота.
"Четыре склянки уже, треклятые подло-свины", - проворчал Стивен, еще плотнее запихивая затычки. Пяти склянок он уже не услышал, провалившись в глубокий, бездонный сон. Следующее его впечатление казалось крайним, всеобщим и необъяснимым насилием - Джек тряс его, вытягивая из койки и вопя: "Пожар! Пожар! Корабль горит! Быстро на палубу!".
Ничего не видя из-за дыма, Мэтьюрин схватил дневник и шкатулку с письменными принадлежностями, и последовал за путеводным фонарем Джека через опустевший орлоп-дек к носовому люку. Палуба мерцала, красные отблески окрашивали дым и паруса, время от времени языки пламени вырывались из главного люка. Змеились пожарные рукава, полуголые матросы налегали на помпы. Стивен, в одной сорочке, постоял с минуту, оценивая ситуацию, потом ринулся обратно к каюте, но едкий дым отогнал его, а спустя мгновение целый фонтан искр и огня взметнулся из светового люка. Грот- и крюйс-марсели и их просмоленный такелаж занялись в мгновение ока, горящие ошметки полетели на палубу, устраивая другие очаги. Бухты канатов, высохшие доски - все загоралось с неимоверной скоростью и силой. Вскоре, когда главный пожар охватил брошенный трюм, послышался оглушительный рев.
Матросы побросали помпы и побежали к поручням, глядя на капитана Йорка.
- Вахта правого борта, покинуть корабль! "Леопардовцы", в синий катер!
Все побежали вперед, туда, где были подтянуты к борту шлюпки. Суета была не панической, но достаточно жестокой для Стивена, которого сбили с ног и едва не затоптали. Он почувствовал, что его поднимают и услышал мощный клич Бондена: "Эй, посторонись! Дорогу!". Тут подоспел Баббингтон, ухватил доктора за ноги, и вдвоем они понесли своего подопечного к шлюпке.
- Всем на бак! - закричал Йорк. И через секунду скомандовал. - Вахте левого борта покинуть корабль!
Пламя теперь взметалось еще выше. Началась некоторая неразбериха, люди прыгали в воду, раздавались вопли: "Давайте же, сэр, уходите!". Но в зареве все еще виднелись фигуры Йорка, Уорнера и канонира, которые бегали вдоль палубы, стреляя из пушек, чтобы те не выпалили самовольно от разогрева и не попали нечаянно по шлюпкам. Последние три орудия грохнули залпом, и Йорк, последний человек на корабле, сиганул за борт.
- Отваливай! - скомандовал он, и его гичка ринулась вперед, возглавив процессию, гребцы налегали вовсю.
Через некоторое время матросы перестали грести и стали смотреть на свой корабль. Они смотрели и смотрели, не говоря ни слова. Через полчаса корвет взорвался. Громадная багровая вспышка разорвала небо, затем наступила кромешная тьма и послышался плеск обломков корпуса, мачт и реев, падающих во мраке в пустынное море.
Глава третья
Синий катер имел восемнадцать футов в длину и, приняв на борт тринадцать человек, был чрезмерно переполнен и угрожающе осел. Пассажиры сидели молча и большей части неподвижно, вжимаясь в жалкую тень, которую могли найти. Ее было до обидного мало под высоким тропическим солнцем, но теперь светило быстро катилось к закату, окрашивая западную сторону горизонта. Ощутимое облегчение, поскольку, сияя в зените, солнце было таким палящим, что его стоило назвать невыносимым, если бы им в любом случае не приходилось терпеть. Терпеть приходилось много чего помимо жары и тесноты: страх, голод, жажда, солнечные ожоги - и эти последние на данный момент представляли наибольшую угрозу.
Рубашки бедолаг пошли на создание лоскутного паруса, призванного доставить их через океан к Бразилии, и если лица и руки моряков давно покрылись темным загаром, спины оставались белыми. Те, у кого имелись косицы, распустили их, используя длинные волосы для спасения от солнца, но это была слабая защита от таких лучей, и тела потерпевших крушение вскоре сделались багровыми, кожа шелушилась, а то и вовсе слезала до мяса. Дело в том, что хотя катер был должным образом оснащен веслами, упорами для ног, мачтой и снастями, паруса его послужили предметом незаконных коммерческих операций боцмана на Мысе. Пропажу ловкач прикрыл, поместив в шлюпку тючок из парусины, набитый ветошью. Бушлатов в распоряжении пассажиров катера оказалось всего несколько штук, и их, предварительно смочив, передавали тем, кто сидел с солнечной стороны. Смена мест производилась в соответствии с воображаемыми склянками. Что до страха, то тот не покидал их с того момента, как пришел на место облегчения после непосредственного бегства с горящего корабля. И еще более усилился после того, как шторм, налетевший в ту самую ночь пожара, разделил шлюпки. Это была серия шквалов, поднявших такое волнение, что морякам пришлось усесться на наветренный планширь, плотно прижавшись спинами и преграждая путь волнам, одновременно лихорадочно отчерпывая воду - на всех имелся один черпак и пара шляп. После этого случая страх поулегся до чего-то вроде непреходящей тревоги, умеряемой надеждой - капитан Обри заявил, что знает их местонахождение и берется довести до Сан-Сальвадора в Бразилии. А уж если был человек, способный вытащить из такой заварушки, так это Счастливчик Джек. Впрочем, в последние несколько дней страх возродился: галеты и вода подходили к концу, а ни рыбы, ни черепахи не встречалось на бескрайнем пространстве открытого синего моря. Даже капитану Обри, сидящему на кормовой банке и ведущему катер на вест, не под силу было извлечь дождь из девственно чистого неба или хоть на йоту нарастить кусочек сухаря, лежащего с ним рядом. Под банкой, бережно запечатанный и укрытый, стоял анкерок с последними пинтами пресной воды. На закате он раздаст по третьей части сухаря и по трети чашки воды - доктор дозволяет подмешать к ней немного забортной. И на этом все, анкерок почти опустеет. Можно будет слизывать росу с мачты, планширя и паруса - иногда она выпадает, - но на этом долго не протянешь, как и на урине, которую они поглощали всю последнюю неделю. Со среды Мэтьюрин указывает на птиц, которых, по его словам, нельзя встретить далее чем за несколько сотен миль от земли, и все несколько воспряли духом. Но при таком слабом неустойчивом ветре эти мили могут означать еще неделю, а если вдруг заштилеет, то сил грести у них не осталось. Люди сжевали все кожаные ремни и обувь, и когда кончатся галеты, конец всему. Никто не ныл, но все прекрасно понимали, что осталось недолго. И хотя надежда еще не была утрачена - скорее, утрачена не вполне - тревога тяжким гнетом нависала над шлюпкой.
- Смена, - прохрипел капитан.
Бушлаты смочили и передали тем, кому предстояло занять место на носу. Началось всеобщее движение. Но даже после пересадки общий порядок остался неизменным: капитан на кормовой банке, рядом с ним оба лейтенанта, дальше мичманы, потом "леопардовцы" и затем три "флича". Последних подобрали из воды - в суматохе они спрыгнули с корвета в море и потеряли свои шлюпки. Каждый располагался рядом со своими пожитками - иногда они представляли собой случайный набор вещей, схваченных на скорую руку, но подчас свидетельствовали о том, что их хозяин ценит выше всего. У Джека Обри рядом с сухарем лежали хронометр, тяжелая кавалерийская сабля, которой он пользовался много лет, и пара пистолетов. Он был обеспечен лучше большинства прочих, поскольку Киллик, будучи предупрежден одним из первых, успел захватить папку с капитанскими бумагами, лучшую подзорную трубу и полдюжины лучших, только что отутюженных оборчатых рубашек. Последние, впрочем, составляли теперь часть паруса. Баббингтон спас свой патент, Байрон - журналы и сертификаты, потребные для подтверждения его временного назначения на должность лейтенанта, а также секстант. Один из мичманов прихватил свой кортик, другие двое - серебряные ложки. Большинство из матросов сберегли свои кисеты, зачастую затейливо вышитые, мешочки для мелочей, ну и ножи, разумеется. Принадлежащая доктору Мэтьюрину шкатулка с письменным прибором стояла на его дневнике, увенчивал пирамиду новый парик. Самого доктора не было видно за исключением пальцев, цепляющихся за планширь - Стивен свисал в море. В воде не происходит потоотделения, к тому же организм может впитать немного влаги через поры кожи.
- Не подадите ли мне руку? - спросил он, подтягиваясь к борту.
Бонден встал, ветер подхватил его длинные волосы, сбросив на глаза. Старшина мотнул головой, откидывая пряди назад, внезапно замер, пристально посмотрел вдаль и обратился к Джеку:
- Парус, сэр! Справа по носу!
Никакая дисциплина, морская или сухопутная, не выдержит такого испытания. Когда Джек вскочил, его примеру последовали все на борту. Катер резко накренился под ветер и едва не зачерпнул воды.
- Всем сесть, чертовы бездельники! - рявкнул Обри. Это был дикий, нечеловеческий вопль.
Все безропотно поплюхались назад, потому как увидели то, что хотели - марсели в северной части горизонта. Джек поднялся на среднюю банку, устроился понадежнее и надолго припал к окуляру трубы. Видимость была превосходная - трижды во время всхода на волну ему удалось поймать корпус судна.
- Похоже, "индиец", - сказал капитан. - Бонден, Хардборд, Рейкс: сесть на планширь левого борта. Приготовиться.
Далекий корабль шел противоположным им галсом, держа курс где-то между остом и зюйдом, при ветре с норда, делая шесть или семь узлов. Обри повернул шлюпку намереваясь пересечь курс "индийца". Вопрос в том, успеет ли это произойти до того, как наступит ночь? Темнота в тропиках опускается внезапно, без сумерек, способных продлить день. Сумеет ли он до захода солнца подвести катер на расстояние, с которого его заметят впередсмотрящие? Успех этой затеи висит практически на волоске. Та же самая мысль гнездилась в уме каждого, и глаза всех сидящих в шлюпке неотрывно следили за солнцем. Матросы уселись на наветренном планшире с расчетом уменьшить крен, остальные плескали водой на парус, чтобы ни единое дуновение ветра не пропало втуне.
- Киллик, сооруди подобие стакселя из платков и кисетов, из чего угодно, - скомандовал Джек.
- Есть, сэр.
Драгоценные мешочки были принесены в жертву без звука. Ножи вспороли швы, часть моряков сплетала из пеньковых волокон нитки, другие заработали иголками - жестокий жребий, потому что парусные мастера и их подручные могли теперь поглядывать на корабль лишь время от времени.
- Мистер Баббингтон, - снова заговорил Джек, - ссыпьте порох в мою чашку.
Немного было смысла полагаться на сигнал огнем при таком свете, но Обри хотел быть готовым на крайний случай.
Курсы судов медленно сближались, теперь, даже не вставая, люди в катере могли разглядеть черный с белыми "шахматами" корпус незнакомца. А когда крошечный новый парус, треугольник из разноцветных лоскутов, взметнулся по штагу и шлюпка чуть-чуть прибавила ход, из пересохших глоток вырвалось слабое "ура". Но о Боже, как быстро катится солнце - с каждым новым взглядом, брошенным за корму, оно оказывалось все ниже. И хотя никто не говорил ни слова, все чувствовали, что ветер тоже спадает.
Живое журчанье воды за бортом делалось все тише. Исчезла необходимость свешиваться за планширь, чтобы уравновесить шлюпку, потому как наступил почти полный штиль. А заветная цель находилась еще в миле, а то и в полутора, и по прежнему слева по носу. Корабль еще не миновал катер, он еще не удалялся от него. Расстояние еще сокращается, и впередсмотрящие могут заметить их в любой момент.
Джек оглядел море и небо, наблюдая за заходящим солнцем и безошибочными приметами штиля.
- Весла на воду, - скомандовал он и перечислил имена наиболее крепких из матросов. - Нужно сделать рывок.
Еще полмили, и тогда даже самый беспечный впередсмотрящий не сможет пропустить их. Еще полмили, и они окажутся в пределах оклика, на расстоянии звука пистолетного выстрела. А солнце пока над водой.
- Навались, навались! - выкрикивал Джек прямо в искаженные лица парней, налегающих на весла. Моряки не жалели себя и вскоре вода заговорила, запенилась за кормой. Корабль быстро приближался, и капитан различал фигурки, снующие по палубе. У них что, нет впередсмотрящего?
- Навались! А теперь всем втянуть весла и повернуться к носу. Кричим по команде: раз, два, три - Эге-ге-е-й! Эге-гей, на корабле!
На судне подняли брамсели, бурун под форштевнем стал заметнее с увеличением скорости. Морская синева густела по мере того, как солнце опускалось все ниже.
- Эгей! Эге-гей!
Джек выпалил из обоих пистолетов - превосходный, трескучий залп.
- Эй, на судне! Бога ради, эге-гей! - крик звучал теперь почти отчаянно.
Корабль прошел перед носом катера не далее как в полумиле, бурун его стал еще белее, за кормой разбегались широкие волны. "Индиец" удалялся с каждой секундой.
- Эгей! Эге-ге-й! - потерпевшие крушение яростно рвали глотки. Над кораблем появились звезды, на нем самом зажгли топовый огонь и горящий на мачте фонарь быстро плыл среди звезд.
Наступила тишина, прерываемая судорожными вздохами матросов, едва не надорвавшихся на веслах, да глухими рыданиями младшего из мичманов. Гребцы повалились на дно шлюпки. Один из них, здоровенный детина по фамилии Рейкс, лишился чувств. Стивен склонился над ним, массируя грудь и спрыскивая лицо водой. Вскоре моряк очнулся и сел, сгорбившись, не говоря ни слова.