* * *
В одиннадцать, как и было условлено, французский генерал Бруссо и командующий морской дивизией Леванта контр-адмирал Дюмениль с переводчиком-французом вошли в кабинет Врангеля.
И Бруссо и Дюмениль за последние годы сносно овладели русским, но всё же при серьезных переговорах прибегали к помощи переводчика. Блестяще знавший французский, Врангель считал для себя неэтичным на переговорах в России и о России пользоваться чужим, хотя и знакомым ему языком.
Врангель усадил союзников за стол.
- Может, не будем сначала затруднять месье Сорбье? - спросил Врангель. Это означало, что прежде чем переходить к делу, хозяин кабинета предлагал просто немного поговорить обо всем и ни о чем.
- Принимается, - сказал Бруссо.
- В таком случае, позвольте подарить вам этот номер английской "Тайме", - адмирал Дюмениль положил перед Врангелем свежий номер газеты. - Я исправляю ошибку англичан, они должны были подарить вам этот номер ещё неделю назад. Здесь вы прочтете самые добрые слова о себе. Считаю, они поскупились. Лично я добавил бы ещё больше лестных эпитетов.
- Благодарю, - Врангель раскрыл газету. - За что же они меня так хвалят?… "Положение Врангеля благоприятно. Используя печальный урок генерала Деникина, он несколько уменьшил свою армию. Но зато она отличается качественно…", - он поднял взгляд на своих собеседников. - Это качество - опыт. А он оплачен немалой русской кровью, - и, отложив газету в сторону, сказал: - Потом почитаю.
- Нет-нет, ещё один абзац. Довольно глубокий анализ! - Сказал Дюмениль и неторопливо, почти без акцента, прочитал: - "В отличие от большевиков, Врангель не реквизировал у крестьян хлеб и тем самым показал, что и в других вопросах может удовлетворить их надежды и примирить непримиримых. Россия - крестьянская страна. Врангель завоевал симпатии крестьян двумя главными факторами. Во-первых, большевики вопреки всем своим обещаниям, до сих пор не наделили крестьян землей, а оставили крупные имения в руках комиссаров. Те принуждают крестьян обрабатывать крупные земельные наделы, учредив нечто вроде белого рабства…"
- Достаточно, адмирал! - прервал Дюмениля Врангель. - Оставьте для меня хоть несколько хвалебных строк. В последнее время обо мне довольно часто пишут, но я в их сочинениях выгляжу монстром. Они не понимают, что не всё в моих силах.
- Этой статьей мы хотели немного… как это… улучшить ваше настроение. В конце концов события развиваются совсем не так плохо, - сказал генерал Бруссо.
- Я так понимаю, мы приступили к официальной части нашей встречи? - улыбнулся Врангель. Несмотря на бессонную ночь в поезде, он старался быть любезным и мягким, сговорчивым. Союзники иногда жаловались, что он ведет себя с ними высокомерно, что у него развилась мания величия.
- Да, не будем терять времени, - согласился Бруссо.
- Как мне известно, вы побывали на передовых позициях, - обратился Врангель к Бруссо. - Хотел бы услышать о ваших впечатлениях.
- Только в Таганаше, на Чонгаре. Меня сопровождал в поездке Главный инспектор артиллерии генерал… э-э…
- Илляшевич, - подсказал Врангель.
Бруссо задумался и затем, дав знак переводчику, стал говорить по-французски:
- В мои намерения входило уяснить обстановку, в которой будет сражаться ваша Русская армия. Я посетил расположение казачьей дивизии на Таганаше и три батареи, расположенных у железнодорожного моста через Сиваш. Батареи хорошо обустроены…
Неслышно вошел адъютант, внес большое блюдо с утренним кофе и французской сдобой - круасанами, расставил всё это возле собеседников.
Бруссо выждал, когда адъютант удалится, и снова продолжил:
- Да, так о батареях. За исключением полевых орудий, батареи мне показались мало соответствующими той роли, которая на них возлагается в предстоящих боях. Я хочу сказать, что огневая поддержка пехоты здесь слабо организована. А ближайшие воинские подразделения расположились верстах в пяти, в Таганаше. Мне объяснили, что позиции не оборудованы и войска отведены в места, где они могут укрыться от холода.
- Я там был на следующий день, - сказал Врангель. - У меня возникло противоположное впечатление. Знаете, генерал, вам давал объяснения генерал Илляшевич, который относится к инструкции, уставу, как к Святому Писанию. Он слишком правильный, ортодоксальный. А война - искусство. В ней постоянно приходится ради результата нарушать какие-то каноны, - Врангель вновь поднял взгляд на Бруссо. - Какие ещё сомнения у вас возникли?
- Пожалуй, больше никаких. Сам по себе Сиваш уже является как бы крепостной стеной. В эту пору года он непреодолим. А перешейки вами хорошо укреплены. Лично у меня нет никаких сомнений, что вы не повторите ошибок генерала Деникина и ранней весной отсюда, из Крыма, начнете свой освободительный поход.
- Я тоже на это надеюсь, - сказал Врангель. - И всё же…
Генерал Бруссо промолчал. Он догадывался, о чем пойдет дальнейший разговор, и не хотел его начинать. Пусть начинает Врангель, это уже будет выглядеть просьбой.
- Война - явление непредсказуемое, - начал Врангель. - В ней столько сослагательных, и каждое может повлиять на её исход. Близкий вам пример: Наполеон. Завоевал едва ли четверть России, но не учел одной мелочи, и потерпел поражение. Я имею в виду зиму.
- Теплая одежда и боеприпасы вам уже прибыли, - сказал адмирал Дюмениль. - Вскоре прибудет транспорт с продовольствием.
- Это, конечно, хорошо. Но как командующий армией я обязан быть уверенным не только в ближайшем будущем, но и предвидеть отдаленное. Я, как и вы, побывал на позициях и тоже уверовал в то, что Крым является неприступной крепостью. Но с моей стороны было бы легкомыслием не предусмотреть и самый печальный исход. Надеюсь, вы меня понимаете?
- Ну, зачем же о печальном? - капризно сказал Бруссо. - Тем более что для этого нет никаких оснований.
Врангель продолжил, словно не заметил реплики французского генерала:
- Я отвечаю, приблизительно, за сто пятьдесят тысяч военнослужащих и за вдвое большее количество цивильных - жен, детей, престарелых родителей этих солдат, поскольку они тоже вверили свою судьбу в мои руки.
- В самом деле, не будем пессимистами, - поддержал Бруссо адмирал. - Даже до размышлений об этом ещё пока очень далеко.
- Не могу согласиться с вами, - сказал Врангель. - Я обязан предусмотреть любые неожиданности. На то они и неожиданности.
- Хорошо. Что бы вы хотели от нас? - в упор спросил Бруссо.
- Я хотел бы наконец получить ответ на свое письмо, которое с вашей помощью передал адмиралу де Бону, - сказал Врангель. - Я уже тогда задал адмиралу де Бону вопрос: какую помощь могла бы оказать Франция моей армии, в случае, если она будет вынуждена покинуть Крым?
Бруссо медлил с ответом. Ответ, который он в свое время получил от де Бона для Врангеля, был довольно уклончивый. Помощь, которую французский флот сможет оказать генералу Врангелю, должна соответствовать принципам, которыми Французское правительство руководствуется со всеми законными правительствами, установившимися де-факто. Бруссо предпочел тогда не сообщать Врангелю этот ответ.
- Вопрос, помнится, был чисто теоретический. Но Франция, как видите, продолжает поставлять вам вооружение, боеприпасы, снаряжение и продовольствие. Не является ли это лучшим практическим ответом на ваш теоретический вопрос? - ответил наконец генерал Бруссо.
- Суть вопроса была иная, - ровным бесцветным голосом сказал Врангель. - Я спрашивал: в случае, если ситуация на фронте резко изменится, сможет ли Франция предоставить мне морские суда для того, чтобы я смог вывезти отсюда, из Крыма, порядка трехсот тысяч человек?
- Куда? Какие страны согласятся вас принять? - безжалостно спросил адмирал Дюмениль.
- Это следующая задача, которую предстоит решить. - Врангель поочередно коротко взглянул на Бруссо и Дюмениля. - Я рассчитывал, что и её мне поможет решить Французское правительство.
- Н-не знаю. Не уверен… - Сказал Бруссо и пояснил: - Любые действия, могущие вовлечь Францию в прямую конфронтацию с Советами, выходят за рамки помощи.
- Вы что же, уже признали Советскую Россию?
- Юридически - нет. Но фактически…Она уже существует, и мы были вынуждены признать её де-факто.
- Я это знаю. И что же, примерно такой ответ мне следует ждать от вашего правительства? - спросил Врангель, холодно оглядев французов. Это был "змеиный" взгляд, как называли его редкие подчиненные, испытавшие на себе неистовый гнев командующего.
- Нет, конечно, - поспешил ответить генерал Бруссо. - Я уверен, Франция не оставит вас беде.
- Это - слова. Всего лишь слова. А я жду от союзников поступков. Независимо ни от чего, мне необходимо, чтобы уже завтра все корабли, которые вы можете для меня выделить, стояли бы под парами в Крымских портах. С запасом воды и хотя бы трехдневным пайковым довольствием.
- Петр Николаевич! - Бруссо ответил Врангелю таким же колким и недобрым взглядом. - Поговорим откровенно. Вашей России уже нет. А эвакуация армии - дорогостоящая акция. Кто возместит Франции эти убытки? Большевики?
- У вас прорезался другой, более твердый и менее дружелюбный голос, - заметил Врангель.
- Это вам показалось. Но подумайте сами. Франция заключила с вами договоры в надежде на то, что в будущем вы сумеете за всё рассчитаться. Но, похоже, вы можете стать банкротом. Это не я, это вы сказали.
И они оба одновременно встали.
- Извините, мы все трое немного погорячились. Как говорится, мужской разговор, - сказал Бруссо. - Однако, нам пора.
Врангель понял: они сказали то, о чем уже давно говорят в политических кругах Парижа. Он и сам понимал, они помогали, пока им платили. Потом помогали в надежде, что им вернут все долги. Но когда-то всё это должно было кончиться. И вот оно, кажется, кончилось… Сейчас… Сию минуту… Закроется дверь, и он останется один на один с самой неразрешимой проблемой, которую без их помощи он не сможет разрешить.
- Вот что! - Закипая от ярости, но изо всех сил сдерживая себя, сказал Врангель: - Если это понадобится… После того как вы эвакуируете из Крыма армию, в уплату вам отойдет весь российский флот. Надеюсь, достойная цена! - И, чуть помедлив, тоном разгулявшегося купца, добавил: - Сдачи не надо!
* * *
Слащев со своей женой и ординарцем Ниной Нечволодовой жил в Севастополе, в своем старом салон-вагоне. После его отставки, несколько верных ему казаков остались при нем. Они отыскали на севастопольском железнодорожном кладбище его прежний вагон, в котором он во времена службы в Добровольческой армии исколесил не одну тысячу верст.
Вагон стоял в тупике с разбитыми окнами, весь разграбленный и разгромленный. При помощи деповских мастеров, точнее, при помощи хлеба и других продуктов, цены на которые взвинтились в Севастополе до небес, его в спешном порядке отремонтировали и даже слегка подкрасили. В большом купе, которое в прежние времена служило Слащеву и спальней, и кабинетом, поставили буржуйку с высокой трубой на крыше. Топили буржуйку извлеченными из насыпи старыми шпалами, отчего в салон-вагоне стоял постоянный запах их пропитки.
Старый Пантелей, с незапамятных времен исполнявший при Слащеве должность денщика, постоянно заботился о том, чтобы генерал и его окружение не претерпевало заметных изменений. Он, как и Слащев, любил всяческую живность, и она, с легкой руки денщика, никогда в вагоне не переводилась.
Вскоре он поселил в вагоне приблудного кота. Тот быстро здесь прижился и даже ухитрялся спать у Слащева в ногах. Всем котам, которые жили в салон-вагоне, Слащев давал одну и ту же кличку Барон. Бароны жили при Слащеве даже тогда, когда он ещё не был лично знаком с Врангелем.
Потом появился скворец. Этот был не говорящий, но любил усесться на какую-то жердочку и подолгу сверху наблюдать за сидящим за столом хозяином. Иногда он издавал какой-то скрипучий сварливый звук, что-то вроде вопроса "Чаво?"
И ещё, со временем, в вагоне прижилась хромая черно-серая ворона. Скворца кот не любил и постоянно выказывал ему всяческое презрение. А с вороной он быстро сдружился. Видимо, они были давно знакомы но одной и той же привокзальной помойке. Они почти никогда не разлучались, ворона весь день то и дело перелетала с места на место вслед за бесцельно слоняющимся по вагону котом.
Томясь от безделья, Яков Александрович каждое утро выходил в город и, повстречав нескольких знакомых, уже был в курсе всех слухов и сплетен, в которых, как правило, всегда находилось, пусть крохотное, зернышко правды.
Вот уже больше недели по городу ходили слухи, что большевики предложили Врангелю капитулировать, за что обещали ему различные серьезные уступки. Но Врангель пока не согласился. Другие уверяли, что Врангель собирается бежать из Крыма и ему союзники даже прислали в Ялту миноносец.
Газет Слащев не покупал, они стоили дорого, а "кормовых", которые он получал, не хватало даже на самую скудную жизнь. Поэтому он останавливался у газетных киосков, и в короткое время, прочитывал всё самое для него интересное. Главным образом его интересовали сводки с фронта, которые с каждым днем, по мере сужения фронта, становились всё короче.
На этот раз его глаза зацепились за заметку в "Русском слове" с витиеватым заголовком "Вожжи вождя в крепких руках".
Заметка начиналась словами:
"Мы встретились с главнокомандующим на станции, едва он вернулся с передовых позиций, куда выезжал для инспекции. Настроение у него было, несмотря на понятную усталость, бодрое, он источал оптимизм. На наш вопрос: что он думает об обороне Крыма, главнокомандующий коротко ответил:
- Не сомневаюсь, большевики обломают зубы о Крымский перешеек. Они положат всю свою армию у его стен. И мы скоро вновь выйдем на просторы Северной Таврии и двинемся дальше, на Москву. Ждать осталось недолго, надо лишь проявить определенное терпение".
Заметка была довольно пространная. В ней высмеивались паникеры, сеющие слухи о последних днях Крыма.
"Неверие в нашу победу поселилось в душах некоторых защитников Отечества, - прочитал Слащев. - Так, пребывающий в отставке в эти тяжкие для России дни небезызвестный всем нам генерал Слащев, с недавних пор ещё и именуемый Крымским, не очень верит в успехи Русской армии. После отъезда главнокомандующего по своим делам в Севастополь, он скептически принародно произнес:
- Подался поближе к морю.
Надо понимать эту злую реплику так: главнокомандующий не верит в победу, он отправился поближе к морю, к кораблям, чтобы успеть покинуть крымские берега".
Заканчивалась заметка такими словами:
"Обыватели, понятно. Они не владеют никакой информацией и, пребывая в панике, изобретают самые нелепые слухи. Печально, когда такие измышления порождают сами защитники Отечества.
Когда-то давным-давно, во времена расцвета Рима тех, кто порождал в государстве вредные слухи, подвергали смерти. Может быть, слишком жестоко, но справедливо.
Иные времена. Мы не варвары. Но двадцать плетей на людной площади были бы вполне адекватным наказанием за нанесенный обществу моральный вред".
Подписи под заметкой не было.
Слащев скомкал газету и сунул её в карман.
- Сколько? - спросил он у .продавца газет, седенького человека в пенсне.
- Что-то интересное? - спросил тот.
- Подлость.
- За подлость денег не беру. Израсходуйте газету по назначению.
Слащев неторопливо пошел по улице. Остановился. И затем снова, но уже торопливо вернулся к киоску.
- Что-то ещё? - удивился киоскер.
- Вы не знаете, где находится редакция этой газеты?
- Пойдете по бульвару до самого конца. Между ия тым и седьмым домом будет арка. Пройдете во двор - там увидите. Вывеска довольно большая.
Слащев торопливо и целеустремленно пошел по улице. Киоскер окликнул его, пока он ещё не успел удалиться:
- Мне эта газета тоже не нравится. Всё время врет. И лижет сапоги.
- Я сообщу им ваше мнение, - отозвался Слащев и вновь также решительно продолжил свой путь.
* * *
Казаки Слащева квартировали неподалеку от вокзала, в бывшем доходном доме, хозяин которого в начале войны поменял холодную Россию на горячую Гваделупу. В наполовину опустевший дом тотчас заселились железнодорожники, музыканты и артисты кафе-шантана, престарелые нищие барыни, отступавшие вместе с армией из далекой Сибири, в пути растерявшие своё скромное богатство, и другой люд ночных профессий, которые не принято называть вслух в приличном обществе. Это была коммуна, сообщество людей, помогавших друг другу выжить в трудных военных условиях.
Несколько слащевских казаков возились у коновязи.
- Астахов! Возьми с собой Самойленко и ещё двух-трёх человек, и - со мной!
- Оружие прихватить?
- Не нужно. Прогуляемся. Разве что… плётки прихватите!
В сопровождении четырех казаков Слащев вновь вышел на Приморский бульвар, пошел по нему. Отыскал нужную арку.
В тесном дворике, с балконами-переходами, на которых главным образом и протекала жизнь здешних аборигенов, он легко отыскал вывеску. Она была хорошо видна издали и сверкала позолотой.
Они ещё только вошли в дворик, как на балконах и переходах стали возникать любопытные старухи. Надо думать, они едва ли не сутками сидели у своих окошек, ожидая, когда здесь, у них во дворе, произойдет что-нибудь такое, что хоть как-то скрасит их однообразную и тоскливую жизнь.
Скрипучая деревянная лестница вела на второй этаж. Они поднялись к обтянутой кожей двери, на которой красовалась такая же позолоченная табличка с надписью "Добро пожаловать". Но дверь бала заперта.
Слащев подергал за висящую на уровне глаз ручку, и где-то в глубине помещения раздался тонкий колокольный звон. И тут же на пороге появился тощий и лысый пожилой господин. Это был один из тех журналистов, который на днях в Джанкое встречался с Врангелем.
- Вы - ко мне? - спросил он, совсем, впрочем, не удивляясь приходу незнакомых людей. Газета живет за счет новостей, а новости приносят люди. Если людей бывает мало, новости приходится буквально высасывать из пальца.
- Да, конечно. Если вы редактор этого… этой газеты? - спросил Слащев.
- Я - главный редактор! - поправил гостей хозяин кабинета. - Присаживайтесь, пожалуйста!
Слащев уселся в кресло напротив редактора, казаки во главе с Астаховым - под стеночкой с висевшими на гвоздиках двумя полосами завтрашней газеты.
- И что же вас привело к нам? Какие заботы?
Слащев не ответил. Он долго, с любопытством и с некоторой гадливостью в упор рассматривал редактора. Казаки смотрели на Слащева. Они хорошо знали своего генерала и с интересом ждали развития событий. Слащев обернулся к казакам и как бы подвел итог своим изысканиям:
- А с виду интеллигентный человек! - сказал он.
- Ну, почему же… странные слова… - не сразу нашелся редактор. - Я окончил Санкт-Петербургский университет, философский факультет.
- А разве интеллигентность зависит от образования?
- Нет, конечно. Но и от образования тоже.
Слащев сунул руку в карман, вынул смятую газету, расправил её, ткнул пальцем в возмутившую его заметку:
- Ваше сочинение?