- Выходит, так, - согласился Каретников. - Может, желаете с братом повидаться? Он чуток левее на этот берег переправляются. Мои хлопцы враз его сюда доставлять.
- Не надо. Времени в обрез, - вздохнул Миронов. - Я чего к тебе приехал? Ну, само собой, чтоб поручкаться. И заодно совет дать. Вы тут долго не засиживайтесь. Обсушились - и вперед. Верстах в пяти на балку выйдете, там пока и располагайтесь. Я в аккурат за той балкой "дроздов" малость пошерстыв. Они на самый берег перли. Фрунзе мне и сказав, шо ты там переправляешься. Подставь, сказав, плечо, щоб неприятность у них не произойшла.
- На яку неприятность он тебе намекал?
- А ты не замитыв? Ветер изминывся, вода начала прибувать, к утру с головой буде.
- А шо нам теперь Сиваш? Мы - в Крыму.
- Ты прав, братишечка. Отступать нам некуда. А Врангель, силы подтянув, хочет нас обратно в воду турнуть.
- Не, больше купаться у нас намерениев нема.
- Правильные слова говоришь! Ты мне нравишься. Мы ще потоваришуем! - Миронов тронул шпорами коня. - Прощевай пока!
И он вместе со своим сопровождением растаял в ночи, словно их и не было.
* * *
Пока повстанцы сушились после сивашской купели, разведчики Голикова вернулись с двумя своими легкоранеными и пленным подпоручиком.
Каретникова Левка нашел в землянке, уже освобожденной от пленных. Присев на топчан, который ещё совсем недавно занимал больной Ярослав, Голиков рассказал о своих ночных приключениях:
- Идём смело, на рысях. Знаем, впереди красни. А темень несусветна, легко на когось напороться. Думаю: не дураки, сразу ж не шмальнуть, может, сперва хоть отзовуться. Версты три проскакалы. Никого.
Голиков перевёл дух и продолжил свой рассказ в ролях.
- А потом, и правда, хтось голос подает: "Хто такие? Пароль!" А я отвечаю: "Якый тебе, в хрена, пароль! Свои!" А он мне: "Свои, говорит, коней крадуть!" И для острастки, бабах вверх! На миг блеснуло. Мама родна! Погоны! Вот это влыплы! Развертаю коня, а сам кричу в темноту: "Шо? Очи повылазили? Не узнаешь штабс-капитана Голикова?". А сами коней пришпорили, и галопом! Оны, видать, расчухались, поднялы стрельбу! Бурыме ухо прострелили, Левадного - в ногу! Метров с полсотни проскочилы, пули свистять. А тут мий конь як шарахнется! Присмотрелся, человек посреди степи. Спрашиваю: "Кто такой? Откуда?" А он мне: "Это я, подпоручик Соловей". Я опять пытаю: "Чого тут шляешься?" Говорит: "Да по большой нужде чуть от позиции отойшов".
- Ну-ну! Давай сюда твого соловья! - велел Каретников, утомлённый многословным Лёвкой.
Подпоручик был из химических. На вопросы Каретникова отвечал обстоятельно и без страха. Хотел понравиться.
- Так, говоришь, соловей? - спросил у подпоручика Каретников. - Ну, спивай!
- О! И вы за своё! Как скажешь: Соловей, так смеются. Фамилия такая, что я могу поделать!
- Ну, тогда рассказывай. Хто против нас?
- Дроздовская дивизия. В полном комплекте.
- Откуда знаешь?
- А я сам - из пополнения. Третьего дня в Феодосии мобилизовали, и сразу сюда. Ночью из домов брали. Не убежишь, не спрячешься.
- А за яки таки заслуги тоби подпоручика присвоили?
- А кто его! Спросили, грамотный? А я нормировщиком у нас на ремонтном работал. Сказал: грамотный. Не сбрешешь, потому как все феодосийские меня знают. Дали мне химический карандаш, говорят, рисуй на погоне одну звездочку. Только маленькую. А после победы, говорят, мы тебе позолоченные погоны выдадим с большой звездой, генеральской. Старайся!
- Ну и как? Старался?
- Да какие из нас солдаты. Кто хромой, кто слепой. Я без очков почти ничего не вижу.
- Так-таки - ничого? - насупился Каретников. - Или рассказывать не хочешь?
- Почему? Что знаю, расскажу.
- Вот и расскажи, шо видел, шо знаешь? Когда сюда прибыли: сколько вас, как расположились? Раз ты грамотный, понимаешь, что нас интересует.
- Сюда на позицию мы ещё засветло вчера прибыли.
- Почему не к самому Сивашу?
- Хотели к Сивашу. Большевицкая конница помешала. После налета конницы дальше не пошли. Стали там окапываться. Земля мерзлая, окапывались, кто как смог. Да офицеры и не заставляли. От офицеров слыхал, что ветер переменился, с моря подул, воду в Сиваш нагоняет. И вроде приказ поступил: на рассвете сбросить вас в воду. Даже американские броневики на подкрепление прибыли.
- Броневики? И много?
- Сам не видел, они где-то в нашем тылу гудели. По звуку моторов - штук десять, может, чуть больше, - сказал Соловей и замолчал.
- Ну что ж, Соловей! Спасибо за песню. Может, ещё шо припомнишь?
Соловей пожал плечами.
- Ну и як прикажешь мне с тобой поступить? - внимательно разглядывая подпоручика, задумчиво произнес Каретников. - Шо не говори, в плен ты попав во вражеский форме и, як не крути, ты - наш враг. А врагов, извини, мы не жалеем.
- Да какой я вам враг? Мне даже винтовку не успели дать, - нисколько не испугавшись столь жестких слов, спокойно сказал Соловей.
- А если дали бы, стрелял?
Соловей на несколько мгновений задумался.
- Не знаю, - чистосердечно сказал он. - Если по правде, то я бы, как все. Только не умею я в людей. Я курицу ни разу не смог зарезать. Наверное, в небо бы стрелял.
- Ладно! Живи, Соловей! - Произнес свой окончательный приговор Каретников и, обернувшись, окликнул кого-то из своих ординарцев: - Степка! Отправь его в четверту роту! Там по большости кацапы. Хай им песни спивае. А может, оны научать його классовой ненависти.
- Те - научать! Оны допрежь йому голову знесуть вместе с погонамы.
Степка повел подпоручика в четвертую роту. Вышагивая следом за ординарцем. Соловей с силой сдирал с себя погоны.
Перед рассветом, когда махновцы подсушились и перевели дух, Каретников отдал приказ выдвигаться в сторону позиций дроздовцев.
Помня о броневиках, выделили человек двадцать гранатометчиков. Каретников на ходу провел с ними короткий инструктаж. Обсудил все возможные хитрости. Как поражать броневики в бою, опыта ни у кого не было, но что представляет собой этот бронированный автомобиль, они уже тогда немного знали. Как-то, разбирая трофейное белогвардейское имущество, кто-то из штабистов обнаружил инструкции с указанием самых уязвимых мест танков и броневиков. Показали Каретникову. И он к случаю вспомнил об этих листочках и рассказал гранатометчикам все, что там вычитал.
Одновременно Каретников разослал посыльных к соседям, чтобы предупредить их о возможном появлении на вражеских позициях броневиков, а также одновременно уточнил стыки между войсками и согласовал совместные действия.
Соседи переправились через Сиваш несколько раньше. Водная преграда на их участках была не такая широкая, и они еще до полуночи заняли на крымском берегу свои позиции. Латышей посыльные не нашли. Они доложили Каретникову, что у соседей и справа и слева время от времени вспыхивают короткие перестрелки, но в серьезные боевые действия врангелевцы не вступают. И Германович и Радумец предполагают, что они ждут рассвета и высокой воды в Сиваше.
Когда посветлело небо, повстанцы заняли свои позиции и, как посоветовал Миронов, стали окапываться поблизости от широкой балки, промытой весенними паводками и густо поросшей шиповником.
- Может, балку перейдем? - предложил кто-то из командиров.
- Там же дроздовцы, - напомнил Каретников.
- Выгодну позицию, заразы, выбралы.
- То Миронов их там остановыв. А ночью оны побоялись через балку перебираться.
- Для нас тоже не лучший вариант через балку наступать.
- Оны только этого и ждуть. А мы не станем спешить, - что-то прикидывая, сказал Каретников. - Посмотрим, як оны выкрутятся.
Кожин высмотрел неподалеку от балки хорошую площадку и там разместил свои тачанки.
Ранним утром усилился ветер, с неба посыпалась снежная крупка. Она с тихим шелестом ложилась на мерзлую землю. Стало светлее, но дали затянуло снежной дымкой.
На дроздовских позициях началось какое-то шевеление. И вскоре они поднялись в атаку.
Каретников лежал за грудой пиленых известняковых блоков. Ещё вчера они были частью какой-то сторожки или сарайчика, от камня ещё исходил запах тротила от попавшего в строения снаряда.
Дроздовцы двигались короткими перебежками. Многие шли, не пригибаясь.
Затем поднялась и двинулась по полю вторая цепь. От первой её отделяло метров сорок.
"Хитро придумали. Первые выходят из балки, вторые спускаются. Первые попадают под огонь, и их место тут же занимают те, из второй цепи", - подумал Каретников и обернулся к Кожину:
- Ты шо-то понял?
- Чего ж не понять. Первые принимают на себя бой, а вторые уже зачищают, - Фома задумчиво почесал затылок. - Главное, не суетиться!
- Мене беспокоит, шо не успели хорошо окопаться, - сказал Каретников.
- Ничого. Бог поможет.
Каретников лежал неподвижно, внимательно вглядывался в движущуюся первую цепь. Вот она спустилась в балку, и какое-то время они видели только вторую цепь.
Кожин задумчиво жевал какую-то высохшую былинку.
Вот первая цепь появилась на этой стороне балки и тут же прибавила шаг, неторопливо побежала.
Когда дроздовская цепь уже находилась метрах в пятидесяти и стала щелкать затворами, Каретников коротко приказал:
- Пока не стрелять! Пускай осмелеют! - И обернувшись к Кожину, добавил: - На тебя вся надёжа, Фома!
Но Кожина рядом с ним уже не было. А на позицию разом выехали двадцать тачанок, развернулись. Кожин прикинул, больше не нужно. Они стали в ряд чуть сзади махновских позиций и дроздовцам были не слишком видны в снежной дымке. Ездовые у Кожина были хорошо вышколенные, каждый знал свой маневр и свое место в строю.
Вдали из балки стала появляться вторая цепь. А первая уже почти подбегала к молчащей позиции махновцев. Нервы у дроздовцев стали сдавать: в морозном воздухе затрещали их винтовочные выстрелы.
И тут поднялся на тачанке Фома Кожин, взмахнул рукой и громко произнес свое неизменное:
- Р-руби дрова!
Разорвали тишину двадцать пулемётов. Заговорили махновские винтовки.
Дроздовцы ещё какое-то время, не понимая происходящего и почти по инерции, продолжали свой бег. Иные уже были в нескольких шагах от махновских позиций, но не добегали до них, падали.
Пулеметчики перенесли огонь на вторую цепь, и она тоже стала редеть.
Не ожидавшая такого яростного отпора, вторая цепь стала останавливаться, затем торопливо развернулась, побежала обратно, скрылась в балке. Их догоняла, покидая поле боя, поредевшая первая цепь.
Преследуя дроздовцев, за ними двинулись махновцы.
- Фома! Тачанки оставь на месте, пулеметы - с собой! - усаживаясь на подведенного ординарцами коня, приказал Кожину Каретников. Он подумал, что этот кратковременный бой ещё будет иметь продолжение. Похоже, на той стороне балки дроздовцы решили расправиться с ними, и заготовили его армии какую-то неожиданность. Он помнил о броневиках и боялся оказаться застигнутым врасплох.
Ожидая засады, они со всеми предосторожностями перешли через балку. Но дроздовцев ни сразу за ней и нигде вокруг не было видно.
Несколько верст, задыхаясь, они бежали по истоптанному тысячей сапог и ботинок снегу. Их обгоняли всадники.
Фома Кожин, исследовав дно балки, нашел несколько расчищенных от колючего кустарника дорог и провел на ту сторону балки свои тачанки. Вновь установили на них снятые ранее и не пригодившиеся пулеметы и стали догонять ушедших вперед бойцов.
Скачущий в первых рядах своей конницы, Каретников уже начинал верить, что этот короткий рассветный бой был последний. Дроздовцев нигде не было видно.
Немного поотстав, Каретников поравнялся с Кожиным:
- Шо думаешь, Фома?
- Не нравится мне эта прогулка, - ответил Кожин. - В четыре глаза надо смотреть и в четыре уха слухать.
Они преодолели ещё с версту. Уже не только Каретникову казалось, что дроздовцы бежали и что эта установившаяся над крымской степью тишина - навсегда.
Пеших уже не было. Бежать устали, и пехота размещалась на телегах, тачанках, даже на санитарных фурах. Ехали уже неторопливо и беспечно. Словно это не преследование противника, а свадебная кавалькада после разгульной ночи возвращается в своё село. Не хватало только, чтобы кто-то затянул песню про Марусю.
Внезапно над степью забухали станкачи, установленные на броневиках. Серые в серой мгле, они были невидимые и возникли словно из воздуха. Они выезжали из-за невысокого пригорка и веером разъезжались по полю.
Тачанки и телеги чуть не одновременно стали торопливо разворачиваться. Горохом посыпалась из них пехота. Бежать было некуда, спрятаться негде. Бойцы падали там, где свалились с телеги, и тут же пытались окапываться. Иные без толку носились по полю, время от времени постреливая из винтовок, и падали, сраженные пулеметным огнем из броневиков.
- Обдурили-таки, гады! - сокрушенно сказал Каретников лежащему возле него начштаба Гавриленко.
Броневики двигались по кочковатому полю, тяжело переваливаясь. Следом за ними, немного отстав, шли дроздовцы.
Кто-то из махновцев не выдерживал и, при виде приближающегося броневика, вскакивал от страха и пытался бежать. Но тут же падал.
- Лёвка! Де твои гранатометчики? - увидев Голикова, крикнул Каретников.
- Работають, Семён Мыкытович! - ответил Голиков и помчался по полю. Упал возле одного из бойцов. Через мгновение вскочил, перебежал к другому бойцу.
Поле было усеяно застигнутыми врасплох бойцами, и было трудно понять, кто живой, кто мертвый.
Медленно, почти на ощупь из-за узких смотровых щелей, броневики медленно двигались по полю. Водители были уверены в своей броне. Время от времени они разражались короткими пулеметными очередями.
Отошедшие от первого страха гранатомётчики стали перебегать и переползать, стремясь оказаться поближе к броневикам. Наконец, когда один из броневиков приблизился к лежавшему на поле гранатомётчику, тот приподнялся и бросил одну за другой две гранаты: одну - под колёса, вторую - на купол.
Над полем почти одновременно раздались два взрыва. Звук был необычный, словно бы со ржавым скрежетом разлетелось старое ведро. Броневик задымился, и из него один вслед за другим через тесные люки стали выбираться члены его экипажа. Сперва выбрался водитель, за ним два пулемётчика.
Почти залпом прогремели несколько выстрелов. Двое упали, третий, хромая, с криком побежал к своим.
Снова раздался взрыв. И задымил ещё один броневик.
Словно в раздумье, броневики стали останавливаться. Бежавшая сзади них дроздовская пехота поняла, что и эта атака захлебнулась, повернула обратно.
Броневики стали неуклюже разворачиваться.
Один отчаянный махновец, ожидавший своего броневика, увидел, что он разворачивается. Он поднялся и, размахивая гранатой, побежал к нему по полю с криком:
- Эй, вернысь! Кому сказав!
Броневик, не корова, он не понимал слов махновца, но на всякий случай коротко огрызнулся.
Махновец споткнулся, упал. Он не сразу понял, что ранен. Слабеющей рукой он кинул гранату. Но она не долетела, упала на небольшой пригорок и, тихо шипя, медленно покатилась по склону прямо под колеса броневика. Взрывом, должно быть, пробило бензобак, и броневик сразу же охватило пламя.
Несколько броневиков медленно возвращались, оставив на поле боя три догоравших машины.
- Прекратить стрельбу! - приказал Каретников.
Махновцы стали подниматься, по пути подняли раненого товарища, отнесли к своим. Уложили за единственным в поле укрытием - останками разрушенного сарая.
Из голени раненого сочилась кровь. Судя по всему, ранение было пустяковое, кость не задета.
- Санитаров! - распорядился Каретников.
Пришел санитар в окровавленном халате.
- Одиннадцать убито, двадцать рането. Четверо - сурьезно, - доложил он.
- Перевязывай!
И пока санитар возился с раненым, Каретников укоризненно сказал:
- Ты як дитё малое, Мыкола! Ну, зачем тебе было до того третьего лезть? Бачив же, два горят, а остальные тикают.
- Да! - морщась от боли, отмахнулся пожилой Мыкола. - Люды на хлеб с маслом заробылы, а я…Надо ж такое, утикты хотив. Я и обозлывся!
- Трое дитей, про ных бы подумав! - упрекнул его Каретников.
- Про ных и думав.
- А если б убылы?
- Вы сказалы б дитям, шо батько погыб геройской смертью.
- Дурак ты, Мыкола!
- Я як лежав там, на иоле, поранетый, тоже про цэ подумав. А только, дэ ж взять столько умных, шоб хватило на всю эту клятую войну?
…Ещё дважды за день дроздовцы собирались с силами и поднимались в атаку. И оба раза махновцы отбивали их.
Под вечер дроздовцы отступили на заранее подготовленные позиции. Трупы убитых они забрали с собой. Своих убитых махновцы старались забирать ещё во время боя.
На закате сквозь тяжелые облака выглянуло багровое вечернее солнце, осветив пустынное поле боя и брошенные на нём три причудливых обгорелых железяки.
Хуже выдался этот день для Пятьдесят первой дивизии начдива Василия Блюхера. Для обеспечения успеха ему придали тяжелую артиллерию. Предварив штурм мощной артиллерийской подготовкой, он к вечеру бросил свою дивизию в лоб на Перекоп. Он знал, что Врангель здесь хорошо укрепился, но верил в известное изречение: смелость города берет.
Смелость была. Но Перекоп не пал.
К ночи Блюхер велел прекратить штурм и отойти на прежние позиции. Он решил повторить штурм ночью, и надеялся, что он принесет ему удачу.
Глава четвертая
Утро выдалось на удивление светлое. Небо очистилось от тяжелых осенних туч и украсилось мартовской голубизной. Раннее солнце светило радостно, и весело стучала с крыши капель.
После долгих дней тяжелой бессонницы Врангель проспал дольше обычного, почти до восьми часов. И никто не посмел его будить, что показалось ему хорошим знаком.
"Господи, может быть, наконец-то кончились все неприятности последнего времени, - подумал он. - Солнце, голубое небо, веселая капель - они несомненно предвещают удачу".
Но уже утренний доклад начальника штаба Шатилова поверг его в уныние.
- Доброе утро, ваше превосходительство! - поздоровался Шатилов, и уже в этом Врангель почувствовал недобрый знак: обычно он называл его наедине по имени-отчеству.
- А оно действительно доброе? - спросил Врангель.
- Сожалею, но я бы этого не сказал, - совсем не бодрым голосом ответил начальник штаба.
- Докладывайте, Павел Николаевич, - попросил Врангель, предупреждающе добавил: - И, пожалуйста, ничего не лакируйте. Излагайте все, как есть.
- Да-да, постараюсь… - как-то торопливо и уныло согласился начштаба и, собираясь с мыслями, замолчал.
- Что на Перекопе? - прервал молчание Шатилова Врангель. Он оттуда ждал хороших вестей и уже заранее понял, какой будет ответ.
- Кутепов сообщил, на рассвете мы вынуждены были сдать Перекоп. Четырежды ночью Блюхер атаковал Перекопские укрепления.
- Конкретнее! - попросил Врангель.