Наскоро умывшись, Кольцов вышел во двор каховской гостиницы, в которую была превращена обыкновенная сельская хата со сволоком и с пучками душистых степных трав, заткнутых за него. По настоянию Гольдмана Кольцов и Бушкин остались здесь ночевать.
Оглядев двор, Кольцов не увидел тачанки, которую с вечера обещал ему Гольдман.
- Ну и где же тачанка? - спросил Кольцов у Гольдмана.
- Да вон же! - Гольдман указал на стоявший в глубине двора угловатый, словно весь сколоченный из больших тарных ящиков, зеленый грузовой "фиат". В его кузове на высокой самодельной турели был установлен пятиствольный пулемёт "Гочкиса". Возле грузовика прохаживались трое красноармейцев. Одни - весь в коже, с квадратными очками на кожаном шлеме - был, вероятно, шофер. Остальные двое - обслуга пулемета.
- Ну, зачем это! - Кольцов укоризненно посмотрел на Гольдмана и с иронией спросил: - Что? Броневик не сумели достать?
- Твое легкомыслие, Паша, порой меня удивляет. Видно, ни разу не клевал тебя в задницу жареный петух, - ворчливо сказал Гольдман. - Пойми, пожалуйста! Ты отправляешься в самый кипяток, и можешь там легко свариться. А я хочу, что бы ты даже не ошпарился.
- Но почему не тачанка?
- Не понравилась она мне… Сильно приметная, панская. На таких начальство ездит. С десятком верховых охраны. И то всякое случается…
- К сожалению, ни от нас с Бушкиным, ни от вас ничего не зависит. "Гочкис" зачем? - не унимался Кольцов.
- Для безопасности. И не зли меня, пожалуйста, Паша! Не расстраивай! - сердито выговорил Кольцову Гольдман. - На все случаи жизни, конечно, не застрахуешься. Но все же я буду чуть меньше волноваться, пока вы доберетесь до места. А у меня, учти, больное сердце. Мне доктор запретил волноваться.
Трое красноармейцев деликатно ждали, пока Гольдман с Кольцовым закончат разговор, и лишь затем по очереди представились. Тот, что в коже, назвал себя Артемом Кошевым, остальные двое пожилых были пулеметчиками, обслугой "гочкиса". Звали их Семеном и Савелием, и были они родными братьями.
- Ну что ж! Поехали! - шофер как-то сразу принял на себя командование экипажем. - Вы, товарищ комиссар - в кабину, - сказал он Кольцову и указал на Бушкина: - А ваш товарищ - третьим номером при пулемете.
- У меня карабин, - сказал Бушкин.
- Карабин - вещь хорошая, а все ж пулемет чуток получше, - уже стоя на подножке "фиата", сказал Кошевой. - Будем надеяться, обойдемся без шума.
Автомобиль легко задрожал, ожидая, когда все члены экипажа займут свои места. Кошевой отдал ещё какие-то указания пулеметчикам. И они выехали со двора гостиницы.
* * *
Утренняя дорога была тряской, кочковатой. С вечера ее изрядно вымесили двигавшиеся в сторону Крыма войска. Ночью грязь прихватил морозец, и она застыла. Автомобиль немилосердно трясло.
Невыспавшийся Кольцов надеялся часок-другой в дороге вздремнуть, но вскоре понял, что из этого ничего не получится, и стал с интересом разглядывать дорогу. Изредка но ней двигались подводы с какой-то военной поклажей. Сбившись в небольшие группки, устало шли полусонные красноармейцы. По мере приближения автомобиля они, не оборачиваясь, привычно сторонились к обочине. Для них эти, на автомобиле, были людьми из другого мира. Иногда Кольцов ловил на себе их недобрые взгляды. Испокон веку те, кто шёл пешком завидовал тем, кто ехал.
По обе стороны дороги во все стороны расстилалась ровная серая степь. Ещё недавно она славилась тем, что кормила своим хлебом пол-Европы. Чем она была засеяна прошлой весной, Кольцов никак не мог понять.
- К весне голод будет, - перехватив взгляд Кольцова, мрачно сказал шофер.
- Почему вы так думаете? - спросил Кольцов.
- А чего тут думать, - шофер взглядом указал на степь и произнес одно только слово: - Бурьяны!
Кольцов и сам теперь уже понял: прежде здесь, в Таврии, степь в эту пору ровно щетинилась стерней, а ныне больше походила на заброшенную свалку. Среди потемневших и поникших от первых заморозков кустов полыни, резака, синеголовника повсюду над степью возвышались темными бугорками, ожидая пронизывающих северных ветров, округлые головы курая, который еще называют перекати-полем. Для чьего-то несведущего взгляда этот пейзаж, возможно, и был милым, но не для хлебороба. Он-то хорошо знал цену заброшенной, опустошенной земли.
- А вы что же, из крестьян? - полюбопытствовал Кольцов.
- Родители, точно, из крестьян. А я уже - не пойми кто. В мехмастерских работал. Лобогрейки, плуги, бороны ремонтировали. Вроде бы и рабочий, а работал на крестьянина. Как выглядит голод, не по чужим рассказам знаю.
Долго ехали молча. Поднималось солнце, высвечивая всю неприглядность порушенной войной земли. На обочинах дороги им то и дело встречались разбитые в недавних боях телеги и снарядные передки, убитые, с вздувшимися боками лошади.
На окраине села Черная Долина, имения своевременно бежавшего графа Мордвинова, увидели нечто непонятное. Под пока ещё низким утренним светом оно выглядело издали чем-то громоздким и угрожающим. Серое, угловатое, отливающее металлическим блеском, оно походило на какую-то странную неземную конструкцию.
По мере приближения, Кольцов понял, что это - танк, эдакая диковинная в этих краях военная машина, призванная наводить страх на пехоту противника. Страха не навела. Брошенный белыми, он одиноко стоял на окраине села, и был похож на те танки, которые не без помощи Кольцова нашли упокоение близ Харькова во время наступления Добровольческой армии на Москву. Танк стоял здесь уже не один день. В подмерзшей грязи к нему была протоптана тропа. Вокруг него толпились любопытные. Каждому, кто шел или ехал по каховской дороге, было интересно своими глазами увидеть это заморское чудище.
- Поверни, - попросил шофера Кольцов.
Автомобиль сполз с дороги и мягко покатил по протоптанной тропе.
Танк был совершенно целый, никаких видимых повреждений. Сверху на нем сидели, свесив ноги в постолах , два красноармейца с винтовками. Они охраняли ценный трофей. Еще двое, расставив на куске брезента баночки с краской, старательно замазывали крупную надпись на стальной боковине "За святую Русь" и одновременно лениво переругивались с обступившими их мужиками.
- А что, уже отменили святость России?
- Дура! До Ленина, слышь, энту "таньку" повезут. И кто знает, могёт он неверующий, а мы ему такую дулю.
- Ну и как же она без имени? Вроде как не крещеная?
- Окрестим. Когда энту "таньку" останавливали, мово кореша Яшку из "танькиного" пулемета стрельнули. Мы промеж себя тогда решили, пускай будет рабоче-крестьянское имя: "Яшка - борец за мировую революцию".
- Буквов много, не вместится…
- А мы с другого бока.
- Не годится.
- А что годится?
- Надо бы что-то такое… Чтоб не про одного Яшку. К примеру, кто эту заразу завалил?
- Мы все. Четвертый московский полк.
- Вот и напишите, чтоб про весь полк. А лучше про всех москвичей. Что-нибудь вроде: "Товарищу Ленину от Четвёртого московского полка".
- Так опять же буквов много… Знаешь что?
- Что?
- Не морочь голову! Напишем просто: "Москвич - пролетарий". Так годится?
- Крестьяне обидятся. А лучше напишите: "Москвич - коммунист". Коротко и ясно. И сразу будет видно, что придушили эту заразу москвичи и что боролись они супротив богатеев за мировую коммунистическую революцию.
- Подойдет, - согласились маляры.
В другом кружке обсуждали достоинства невиданной техники.
- Интересуюсь, на чем она ездит?
- На гусеницах. Видишь, под колесами, вроде червяков.
- Я не про то. На бельзине ай на чем?
- На конской моче.
- Придурок! Я сурьезно интересуюсь. Могет, на карасине ай на самогоне?
- А что, землячок, у тебя самогон имеется?
- Не, я так…
Третьи, подступив к самому танку, ощупывали толщину металла, исследовали все его швы, выступы и углубления. Один из этих, очкарик, поднял глаза на дымящих цигарками охранников:
- Эй, симулянты! - окликнул он их. - Заводите свою коломбину, махнем на Перекоп Врангеля долавливать!
- Сказано, ничего не трогать, - лениво ответили ему сверху. Охранникам, видимо, уже надоело огрызаться от толпящихся здесь с утра до вечера ротозеев.
- А если б велели?
- Бензину нема.
- А если бензин достанем?
- Все равно нельзя.
- Почему?
- Потому, что не велели… Сам товарищ Ленин обещался поглядеть на эту "таньку".
- Скажи, какая она у вас важная! Могла б своим ходом до товарища Ленина прибыть.
- Она-то могла бы, да только бензину нема.
- Ну и как же ее?
- До Геническа волами, а там - поездом.
- Короче, отвоевалась, - улыбнулся довольный таким обстоятельным разговором очкарик.
Вальяжный мужчина в лохматой барашковой папахе подъехал к танку на тачанке, привстав с сиденья, сверху оглядел толпу и лишь потом спустился на землю. Протиснулся сквозь многолюдье к самому танку, остановился возле Кольцова и Бушкина. Постоял, рассматривая танк, восхищенно спросил у Кольцова:
- Не знаете, сколько примерно в ней весу?
- Много, - ответил Кольцов. - А зачем это вам?
- Просто так. Интересно, сколько плугов она может потащить? - и, в упор разглядывая Кольцова, добавил: - Тяжелая, зараза. Так землю своим весом утрамбует, что сквозь нее никакая былинка не пробьется. Бесполезная для крестьянина машинерия.
- Вы, видимо, агроном? - спросил Кольцов.
- И это тоже. Всего понемногу, - как-то неопределенно ответил мужчина. - А вы из Каховки?
- Бывал когда-то…
- Лицо, гляжу, знакомое, - и, резко развернувшись, протискиваясь сквозь толпу, он пошел к своей тачанке.
Бушкин проводил его взглядом.
- Шибко он до вас приглядывался, - сказал он Кольцову. - С чего бы такой интерес?
- Должно быть, принял меня за кого-то, - пожал плечами Кольцов. И они тоже пошли к своему "фиату".
Дорога проходила через Черную Долину. На улице им стали встречаться женщины и старики с тачками, груженными доверху домашним скарбом.
- Что это они? Куда-то переселяются? - спросил шофер.
За поворотом им открылась мощенная булыжником небольшая площадь. В ее дальнем конце слабо коптило головешками недавно сожженное имение графа Мордвинова. Собственно, догорал только деревянный мезонин, сам же дом был выстроен из белого крымского камня. Он лишь слегка закоптился от пожара, но выстоял. Жители села толпились здесь с тачками и неторопливо и обстоятельно уничтожали то, что не тронул пожар.
Остановив автомобиль, не покидая его, они стали наблюдать за кипучей жизнью толпы. Люди выбрасывали из окон и тащили к своим тачкам ведра, чайники, керосинки, подсвечники, зеркала, слегка поврежденные огнем, но еще вполне годные кресла, оконные рамы - словом, все, что могло сгодиться в хозяйстве.
Две пожилые женщины вытащили на улицу поврежденный огнем и все еще дымящий в нескольких местах большущий гобелен с изображением барской охоты на оленей. Эта картина чем-то отдаленно напоминала происходившее на площади: такая же оголтелая толпа охотников с хищным блеском в глазах, свора злобных собак и бегством спасающиеся окровавленные олени.
Женщины деловито расстелили гобелен на мокром булыжнике и стали усердно затаптывать кое-где еще тлеющую ткань. Они затаптывали ногами в постолах лица обезумевших в азарте охотников, затаптывали дымящиеся пасти озверевших собак и заливали мутной талой водой мордочки оленей с большими газами, застывшими в испуге.
В автомобильном окне со стороны Кольцова появился их знакомый в барашковой папахе.
- Любопытствуете? - не то спросил, не то укорил он и, указав на женщин, рвущих гобелен, пытаясь его поделить, добавил: - Народ, что море, все унесет.
И исчез, словно растворился в воздухе. Кольцов повертел головой, но, ни тачанки, ни её пассажира нигде не было - должно быть, свернули в ближайший переулок.
И когда они уже покидали Черную Долину, Кольцов еще раз оглядывал площадь, но знакомой тачанки так нигде и не увидел.
За Черной Долиной дорога раздваивалась.
- Куда нам? - спросил Кольцов.
- А шут его знает! Я впервые здесь… - признался шофер. Затем немного помолчал и предложил: - А, может, рискнем, поедем по правой. Дорога хорошо наезженная.
- Лучше не рисковать, - сказал Кольцов. - Постоим. Кто-нибудь да подъедет - разузнаем…
Прошло совсем немного времени, к ним подъехала тачанка, на которой рядом с кучером восседал…все тот же их случайный знакомый.
- Похоже, заблудились? - ещё издали дружелюбно спросил он, увидев на перекрестке дорог "фиат" и прогуливающихся возле кабины Кольцова и шофера.
Легко соскочив с тачанки, он подошел к ним.
- Тут совсем недавно указатель был. Вам куда надо?
- А табличка куда указывала? - прежде чем ответил Кольцов, с кузова автомобиля спросил Бушкин.
- Понимаю. Секреты, - со вздохом сказал их знакомый. - И когда все это кончится?
- Как только, так сразу, - съязвил Бушкин и вновь настойчиво спросил: - Так что там было на указателе?
- Налево - на Асканию-Нову, и дальше, до самого Чонгара. А если вправо повернете, в Чаплинку, в Каланчак попадете, - и, все так же дружелюбно улыбаясь, он спросил: - Вам-то, как я понимаю, на Чонгар надо?
- Это почему вы так решили? - спросил Кольцов, не особенно, впрочем, раздражаясь от бесцеремонности случайного знакомого.
- А я - колдун. Правда. Я все про всех знаю. Вы вот едете, и не знаете, что у вас впереди. А я знаю.
- Ну и что? - Кольцов начал понимать, что перед ними или доморощенный шутник, или психически нездоровый человек.
- У вас впереди незабываемая встреча, - он громко захохотал. - Счастливого пути!
И, продолжая хохотать, колдун пошел к тачанке и едва ли не на ходу легко впрыгнул в нее. Они свернули вправо и вскоре затерялись вдали.
- Ох, не нравится мне все это! - мрачно сказал Бушкин.
- Что - "это"?
- И этот колдун, его интерес к нам, все эти его смешочки, ухмылочки. И это пророчество про незабываемую встречу.
- Это как раз понятно: люди в пути. В конце пути у них обязательно будет встреча, - пояснил Кольцов. - Я встречал таких. Они сами себя развлекают, и других заодно.
- А, может, он просто больной? - Бушкин покрутил палец у виска. - Ну, не может же здравомыслящий человек называть себя колдуном.
- Может, и больной, - согласился Кольцов.
- А вдруг и вправду колдун? Он когда от нас отъехал, верите - нет, на меня вроде как серой пахнуло! - серьезно сказал Бушкин.
- У вас больные нервы, Бушкин. Успокойтесь! - уже начал раздражаться Кольцов. - Больше мы с ним не встретимся. Нам - влево, на Асканию-Нову. А он направо свернул.
Они тронулись дальше. Замёрзшие ночью комья грязи оттаяли, и автомобиль мягко бежал по дороге.
Уже за полдень перед ними еще издали завиднелась довольно большая темно-серая роща, и послышался шумный, накликающий снега, грачиный грай. Это была окраина Аскании-Новы.
Не в пример Чёрной Долине, имение Фальц-Фейнов мало пострадало от пребывания здесь как белых, так и красных. Должно быть, в душах даже самых отпетых разбойников, при виде прекрасного, просыпается что-то доброе, человеческое.
Аскания-Нова была жемчужиной этого выжженного солнцем степного края. Всегда чистая, ухоженная, с белоснежным дворцом, утопающая в зелени, она завораживала взор, и даже сама мысль что-то разрушить здесь казалась большинству её посетителей кощунственной.
За время войны Аскания-Нова много раз переходила из рук белых к красным и обратно, но большей частью в ней были разрушены или сожжены лишь дворовые пристройки и частично разрушены вольеры, в которых хозяева имения содержали для забавы диких зверей, животных и птиц.
Даже лихие конники генерала Барбовича , проживавшие здесь несколько дней, не позволили себе ничего варварского. Правда, жарили яичницу из страусиных яиц, постреляли оленей и лебедей, выпустили из вольеров страусов, и они разбежались по степям. Их отлавливали и возвращали обратно. И никому в голову не пришло отправить их на кухню.
А медведь, выпущенный из загородки пьяными казаками, долго бродил по селам, пугая жителей и собак. Потом кто-то невзначай выяснил, что он умеет танцевать и, вероятно, прежде выступал в каком-то бродячем цирке. Его присвоили себе цыгане, и какое-то время ездили с ним по всей Украине, собирая толпы зрителей. Медведь неплохо кормил цыган в это голодное время. Но потом ему это надоело, и где-то под Нежином он от цыган сбежал. С тех пор больше о нём никто ничего не слышал.
Рассказывали и о том, что белогвардейские казаки присмотрели здесь, в помещичьих конюшнях, элитных коней, которых хозяева не сумели или не успели вывезти. Сытых, не измученных походами коней, они распределили между собой. Но ночью кто-то открыл ворота конюшен и выгнал их в степь. Почуяв волю, кони разбрелись по ближним и дальним окрестностям. Местные жители ещё долго ловили в Таврических степях статных одичавших скакунов.
Нет, не соврали тогда Ромка с Данилой Павлу Заболотному, когда сказали, что поймали чубарого красавца коня где-то здесь, в херсонских степях. Скорее всего, "Алмаз" - так назвали его цыганчата - был из этой самой фальцфейновской конюшни.
Кольцов с Бушкиным и шофером Артемом Кошевым долго ходили по имению, любуясь его красотами и уцелевшими диковинами.
- Красота-то какая! - восторгался Бушкин. - Как в раю.
- В раю морозов не бывает, - буркнул Артем.
- Это еще неизвестно. Никто пока оттуда не приезжал, - и, удивленно качнув головой, Бушкин добавил: - И что удивительно, не поднялась рука!
- Вы о чем, Бушкин? - спросил Кольцов.
- Почти ничего не разорили. Не то, что в Чёрной Долине, - пояснил Бушкин. - Я когда в бронепоезде товарища Троцкого по России мотался, много всякого повидал. Отчего наш народ, как лютые разбойники, так любит грабить, разрушать, палить?
- От бедности, - коротко ответил Кольцов. - А потому, от ненависти.
- И еще чуток от зависти,- добавил Бушкин.
- Пожалуй, - согласился Кольцов. - А вы, Тимофей, еще совсем недавно хотели во Франции начинать революцию? Не раздумали? Последствия будут примерно такие же.
- Чудные слова говорите, Павел Андреевич! - Бушкин удивленно посмотрел на него. - Вы вроде как против революции?