Асотль, едва не получив по голове палицей, увернулся, забежал сзади и, улучив момент, ударил врага копьем в левый бок. А вот так, исподтишка! Проявлять сейчас глупое благородство означало играть по чужим правилам, а это сулило гибель. Не уважать мужество и благородство врагов должны были тлашкаланцы, а ужасаться их подлости и коварству, бояться всей неправильности происходящего. Образ полных отморозков был сейчас для ацтеков спасением.
Покончив с вождем, Асотль неожиданно для себя оказался лицом к лицу с другим соперником – и было не уйти, пришлось тут же вступить в схватку. Тлашкаланец, вне всяких сомнений, был опытным воином – сражался без шлема, и волосы его были заплетены в особую прическу, торчали на голове клоком, хвостом, чтобы было легко уцепиться, выдернуть из строя, утащить к жертвеннику. Этим умелый воин выражал свое презрение к врагам, к плену и к мучительной смерти. Придурок.
Резко упав на колени, Асотль пропустил над головой увесистую палицу и снизу ударил противника в живот острием копья. И едва успел откатиться в сторону – туша тлашкаланца, обливаясь кровью, тяжело повалилась наземь.
Выдохнув, сотник быстро осмотрелся – кажется, получалось неплохо! Воины цветов – почти дети – явно теснили врагов… Нет, пожалуй, здесь не совсем было уместно это слово. Не теснили – разили. Копьями, мечами, секирами, стрелами, всем, чем угодно. Убивали. Не брали в плен, ничуть не боясь мстительности оставленных без богатой жертвы богов. Это было неправильно, ужас до чего неправильно. И это действовало.
Почти все тлашкаланцы уже были перебиты, воины цветов тоже не обошлись без потерь, но это были боевые потери, потери славные, ведь принять случайную и внезапную смерть от руки врагов – совсем не то, что умереть на жертвеннике.
Здесь, на опушке, сражение подходило к концу – быстро, очень быстро. И то же самое происходило за лесом, где возбужденный неудержимым азартом погони отряд преследовал быстроногих ацтекских подростков во главе с охотником Сипаком, прекрасно знавшим все эти места.
Да, тлашкаланцы успели скрутить на ходу одного, другого, третьего. Оставили под деревьями – потом отдать жрецам – и продолжали погоню. Ах, сколько пленных! Сколько рабов, жертв… Воистину, боги будут довольны. А иначе просто не могло быть – на то и война цветов.
Быстрее, быстрее… Еще быстрее!
Тлашкаланцы радостно переглядывались – похоже, уже можно было не торопиться. Куда они денутся-то, эти бегущие дети? Некуда. Там, впереди, болото.
Да, впереди было болото, и Сипак верил, что ведомые им подростки в пылу поспешного бегства вовсе не позабыли показанной им схемы, которую должны были заучить наизусть. Сипак надеялся, что заучили. Ну, и сам, конечно, поглядывал – не без этого.
У самой трясины задержался, дернул бегущего за локоть:
– Во-он по той тропке, между корней! Быстро! Только очень и очень быстро.
О, охотник прекрасно знал, почему нужно было спешить!
Но этого вовсе не ведали тлашкаланцы. Увидели болото, тропинку, несущихся по ней юношей… И засмеялись, презрительно захохотали – поистине, страх лишил этих детишек разума! Ну куда же они, куда? Там же нет выхода, ну разве что утопиться в трясине. Или – вверх по заросшему колючими кустами холму, но это долго. Нет, беглецам не уйти!
Теперь уже не очень спеша, тлашкаланцы вальяжно, перейдя с бега на быстрый воинский шаг, пошли по тропе, петляющей между корней деревьев…
И были тут же атакованы болотными змеями! Разъяренными ядовитыми гадинами, чей покой был только что нарушен быстроногими ацтекскими юношами. Ацтеки-то успели убежать, а вот их враги…
Вскрикнув, повалился в трясину один, второй, третий… О, змей здесь было много, очень много, настоящее змеиное царство. Они выползали из-под корней, лианами свисали с деревьев, везде слышалось омерзительное шипение, сулившее мучительную и скорую смерть.
Побледневшие противники – те, кому повезло уцелеть, – немедленно повернули обратно… И были встречены градом ацтекских стрел.
Да, засада удалась на славу!
Да и вообще…
Почти все тлашкаланцы погибли, мало кому удалось спастись, ведь воины цветов вовсе не старались умилостивить богов и не брали пленных. Покончив с основными силами врага, ацтеки наконец добрались до жрецов, до жертвенников, до гнусных каменных истуканов с щедро вымазанными человеческой кровью губами.
Асотль оказался там не в числе самых первых. Пока осматривал поле битвы. Пока вместе с десятниками подсчитывали потери… Уже потом дошли руки и до тлашкаланских богов… Все тех же Тескатлипок или их ипостасей.
Юные ацтеки, только что сражавшиеся с беззаветной храбростью, в нерешительности топтались у жертвенника, на котором был привязан – распят – человек, голый худющий парень с затравленным взглядом. Не ацтек. Еще с десяток таких же, связанных, ожидали своей участи неподалеку.
– Мы должны принести их в жертву, вождь? – завидев сотника, нерешительно спросил Касавач. – Ведь, наверное, нужно отблагодарить за победу богов…
Асотль ухмыльнулся:
– Так бы поступили тлашкаланцы и прочие… да все.
– Да. Все. – Ацтеки были согласны.
– Но мы-то – не все! – Молодой сотник прищурился, обводя своих воинов быстрым пронзительным взглядом. – Мы победили только потому, что делали не как все. Поэтому и с богами поступим так же – пленников немедленно освободить, жрецов – истребить, жертвенники и идолы разрушить.
– Разрушить? Но это же – боги! Вон. – Касавач кивнул на ближайшего клыкастого идола. – Это – явно Тлалок, а вон, рядом, Тескатлипока… Неужели мы оставим их без подношений?
Так говорил Касавач. Остальные воины, дети своего времени, молодые ацтекские парни, неодобрительно посматривали на своего командира. Неужели он пойдет против богов? Такого святотатца нужно самого принести в жертву!
Асотль – умудренный жизненным опытом Перепелкин – прекрасно все понимал. И тут же придумал, как переломить ход событий в свою пользу.
Усмехнулся:
– Конечно же, мы восславим богов, как вы могли подумать иначе?
Услышав такие слова, воины явно повеселели – вот это совсем другое дело, а то ведь выдумал: оставить богов без жертв! А они ведь весьма мстительны, эти коварные и жестокие боги – Тескатлипока, Тлалок, Уицилопочтли и все прочие. Как слабый человек может идти против них? Никак.
Асотль и не шел.
Снова скривил губы в улыбке:
– У нас сейчас – особый случай, которого никогда не было. Мы победили в битве цветов. Значит, и богов следует восславить цветами, а их ведь у нас много! О, великие боги, несомненно, будут довольны столь щедрым даром. Так не стойте же – устройте им и себе праздник!
Слова сотника потонули в радостном крике воинов. Простые индейские парни… Не много-то и потребовалось, чтобы переубедить их.
С веселыми воплями парни потащили к жертвенникам цветы, подбирая их с поля битвы. Разноцветные – ярко-желтые, синие, красные, словно кровь – гирлянды украсили злобно ощерившихся истуканов. Им сейчас не подносили людских сердец, зато – в изобилии – цветы. Целое море цветов.
Пока воины радовались, Асотль подошел к только что освобожденным пленникам:
– Откуда вы?
– Я – из Истапалана.
– Мы из Чалко.
– А мы – из Колуакана.
– Что с нами будет, вождь?
– Возвращайтесь к себе. Вряд ли тлашкаланцы скоро вернутся сюда.
– Знаем. Ведь властелин колуа отправил на помощь ацтекам большое и сильное войско.
– Господин… Ты не принесешь нас в жертву?
– Жертву я уже принес. И очень богатую. Если же вы жаждете крови… Вот вам копья – догоните и убейте вражьих жрецов.
Отправив своих в обратный путь, Асотль задержался у жертвенников, якобы помолиться, и, дождавшись, когда радостные голоса ацтеков стихнут в лесу, самолично порушил всех идолов тяжелой каменной секирой. Раздербанил на мелкие куски!
Небывалый случай – войско цветов с победой вернулось в Мешикальтцинко. Асотль и его друзья были пожалованы многими милостями, а за всеми ацтеками надолго закрепилась жуткая слава богохульников и полных отморозков.
Глава 17
Как развеять тоску?
Осень 1324 г. Мешикальтцинко
Жизнь шла однообразно, тихо, военная аккуратность придавала ей какую-то механическую правильность вроде цезуры в стихах.
А. И. Герцен. "Былое и думы"
Асотль проснулся поздно – проникавшие через широкий дверной проем солнечные лучи били прямо в лицо. Ядовитая кость ягуару в глаз – опять забыл опустить циновку. Юноша потянулся… обнаружив рядом с собой на ложе сладко посапывавшую девушку. Одежды на незнакомке – кто она такая, молодой человек так пока и не смог вспомнить, да и не особо старался, к чему? – не было вовсе никакой. Тонкая золотая цепочка на шее, такие же золотые браслеты на запястьях и щиколотках, мордочка… Ничего, не говоря уже о теле – стройная, без всяких сомнений, идеальная, быть может несколько худощавая, ну, это уж как на чей вкус – фигурка. На спине татуировка: синий парящий орел в окружении пылающих желто-красных звезд.
Кто же она все-таки такая?
Не вспомнить. Хорошо бы еще понять, где он, Асотль, вчера был… И что вообще было? Голова раскалывалась – прямо хоть не выходи из дому, значит, вчера пил. Вино, точнее, эту жуткую бурду – бражку из перебродившего сока агавы. Видно, много выпил – на четыре или даже на пять кроликов, уж никак не меньше. Лучше бы на пять, пятерка – число счастливое, четыре же – нет. Во уже как стал думать! Как истинный ацтек… Так он и был истинным.
Ух, и трещит же башка! Неужели это с бражки так? Значит, плохая бражка… Где хоть пил-то? И с кем?
Если включить логику… О-о-ой, не включается! Не хочет, зараза! И все ж надо бы… Девчонка еще тут эта… сопит. Разбудить? Может, она знает, что вчера было?
А! Праздник был – вот что! Да, праздник – День появления богов. Вот по такому случаю и посидели… Сначала у какого-то военачальника… как бишь его? Чикоякаотль… да, так. Потом с друзьями – с Сипаком и Шочи – пошли в садик, что у храма Тескатлипоки. Да, именно туда и пошли. Пили там. Этот еще был, пижон… Касавач-Казанова – щеголь и бабник, но воин он неплохой, хотя кто бы мог подумать?
Вот как раз Казанова-то и предложил пойти в храм Тласольтеотль, богини плотских грехов! Недавно, говорит, открылся… Вот и пошли – любопытно стало, что за храм такой? Допили что было да отправились грехи замаливать. Замолили, блин… Этим-то, Шочи с Сипаком, хорошо – они в казарму свалили. А дорогу в храм Асотль точно не помнил, сейчас бы и не нашел…
Значит, Тласольтеотль… Ага! Эта спящая девчонка, верно, ее жрица… Служительница богини плотских грехов. Хотя… Показалось, будто в ее храме действительно только и делали, что грехи замаливали – даже землю с этими целями ели. В основном – простолюдины. Хотя Касавач сказал, что солидные люди обычно по такому случаю на дом жреца вызывают. Как "скорую помощь"! Удобно: вот почувствовал, что согрешил, хочешь покаяться – послал слугу за жрецом. Или – за жрицей… Вот как эта… О, боги, это что же – он, Асотль, вчера каялся? Вот здесь, у себя дома? Вот с этой девчонкой, жрицей… А может, она и не жрица? А тогда кто же?
– Эй! – Юноша наконец потряс спящую за плечо. – Эй! Да проснись же!
– Что? – Девушка распахнула глаза и, увидев Асотля, улыбнулась.
А грудь у нее ничего… Эх…
Сотник подмигнул и поинтересовался:
– А ты вообще кто?
– Тласоль, – потянувшись, засмеялась девушка.
Нет, все же она была красивая, даже изысканно красивая, с неким, можно сказать, парижским шармом. Упругая грудь, точеное, пусть несколько скуластое лицо, огромные черные, вытянутые к вискам глаза под сенью длинных ресниц… И животик такой манящий, плоский, с темной ямочкой пупка.
– Я вижу, что Тласоль. – Асотль дружески ущипнул девчонку за бок. – А откуда ты, Тласолька, взялась-то?
– Из храма. – Девушка хохотнула. – Ты же сам сказал, что хочешь покаяться в каких-то грехах. Вот всю ночь и каялся.
– А-а-а! Так ты из храма Тласольтеотль!
– Ну да. Именно! Я – жрица богини плотских грехов.
Вот к этим-то плотским грехам жрица тут же и приступила, да с такой страстью! Сразу видно – была опытна в подобных делах, а других, наверное, в подобный храм не очень-то и брали.
Снова потянувшись, Тласоль выгнулась, словно кошка, и принялась ласкать его с необузданной страстью истосковавшейся по телесной любви наложницы Сарданапала… Или уж, по крайней мере, опытной проститутки с улицы Пигаль. В общем, приставала…
А молодой человек не особенно-то и сопротивлялся.
Да-а-а… Она умела многое! Асотль даже не ожидал. И это – индеанка? И так и этак… а потом еще и еще…
– Можно, я буду звать тебя Тла-Тла? – в перерывах между утехами любви осведомился Асотль.
Жрица улыбнулась:
– Близкие друзья называют меня именно так.
– И много у тебя близких друзей?
– Достаточно. Но ты – самый близкий. Иди же ко мне, мой вождь!
Асотль понимал, что срывается, срывается уже давно, поскольку после славной победы у скалы Ягуара ничего существенного в его жизни не происходило. Вообще ничего. Будучи сотником, молодой человек, конечно же, занимался своими обязанностями – контролировал обучение воинов, но в мирное время эти обязанности были столь необременительны, столь смехотворны, словно бы их и вообще не существовало. Да и эти-то дела, к стыду признаться, Асотль переложил на плечи десятников.
Таким образом, у него неожиданно возник избыток времени, чего до того практически никогда не было, и этот избыток подействовал на юношу катастрофически: просто некуда было деться от вдруг одолевших его дум. Отдыхал ли он на ложе, прогуливался ли в храмовых садах, сидел ли с отсутствующим видом в компании друзей – постоянно лезли в голову мысли о прошлом. И хорошо бы еще о той, перепелкинской жизни, по сути банальной, пустой и тоскливой, – так нет же, еще очень часто вспоминалась Ситлаль. Они ведь так и не увиделись тогда в Колуакане, в храме озерной богини Чальчиуитликуэ, не смогли, точнее, это Асотль не смог, не сумел, не рассчитал все, как надо. Хотя кто же мог знать, что в том же храме – и, верно, за тем же самым – объявится вдруг Тесомок? Он ведь, несомненно, узнал Асотля, узнал… И что из того? О том, что беглец из Колуакана, несостоявшаяся жертва Тескатлипоке, жив, Тесомок должен был знать и раньше – от жрецов или мог видеть сам, присутствуя на богослужении. И никогда никому бы не обмолвился о своем знании – утверждать, что предназначенный в жертву исчез, значило подвергнуть сомнениям действия жрецов, нажив себе таким образом смертельных врагов. Тесомок, конечно, глуп, но не настолько же! Звездочка, Звездочка…
Асотль все отчетливее понимал, что у них с Ситлаль нет никаких шансов на какое-либо совместное будущее, просто никаких и ни при каком раскладе. Асотль в Колуакане – никто и уже туда не вернется, что же касается Звездочки, то в лучшем случае она согласится стать великой жрицей Уицилопочтли – живой богиней ацтеков, как того и хотел ее отец Ачитомитль, хитрый и могущественный вождь колуа.
А от того – от живой богини – не могло выйти Асотлю никакого толка, ничего бы не обломилось, хоть тресни напополам!
Дело еще боле усугубляли типично перепелкинские мысли – все, дурак, терзался: как там выборы? Кто победил? Как будто хоть что-то от этого изменилось бы, ведь ясно, что в избирательной системе всегда побеждают те, кто дергает за нити, в чьих руках все: от телевидения до подметных бульварных листков. Одни и те же люди определяли, определяют и будут определять политику и всю жизнь, здесь, в долине Анауак, их называли "те, кто всегда ест этцалли". "Жирные пожиратели лепешек", одним словом. Перепелкин-Асотль сам таким был… и оттого сейчас сам себя стыдился. Стыдно было за ту пустую и никчемную жизнь. Ну, сам всего достиг, ну, деньги были, власть, успех… и что? Счастья-то не было, даже намеком… Ну, не считать же за счастье "Линкольн" с охраной, рестораны да хитромудрую плутовку Леночку… Предавшую его совместно с одним из тех, кого считал лучшими друзьями.
И где же оно, счастье? Родная дочь – и та от него отшатнулась, а он ведь все для нее… По крайней мере старался, ни в чем не отказывал, а возможности имелись большие – может, это и оттолкнуло? Все суетился, суетился: презентации, подставы, разборки… выборы, наконец. И для чего все, зачем, к чему? Уже и не вспомнить, когда был счастлив… Ну разве что играя джаз – это да. А в остальном – и вспоминать нечего. Не было никакой жизни – один гнусный бизнес. Забирал все время, высасывал все жизненные соки… Пока наконец не высосал.
И вот теперь Геннадий Иваныч Перепелкин – Асотль. Молодой индейский парень, для своих лет добившийся уже немалого… И снова теряющий любовь!
Нет! Нет!
Не думать об этом!
Ведь уже и здесь есть друзья, есть возможность забыться, расслабиться… Тла-Тла, юная жрица богини порока, ушла уже, но звала, звала в гости в храм Тласольтеотль, и, сам не зная почему, юноша чувствовал тягу к этой девушке… Может, это потому, что она такая необычная? Такая раскованная, развратная и с ней легко? Хотя нет, не только из-за этого. Было в этой жрице что-то еще, что притягивало… Да, наверное, эта легкость, легкость общения – попили вина, пообщались, переспали, получили удовольствие, разошлись. Разбежались, оба вполне довольные друг другом, – и никаких проблем. Вот эта легкость, наверное, и была сейчас Асотлю нужна – отвлекала от тяжелых мыслей.
Дернулась на двери циновка:
– Ты спишь, мой командир?
– Облезлый тапир тебе командир, – хрипло засмеялся сотник. – Не стой у порога – заходи.
Мягко, по-кошачьи ступая, в комнату вошел Касавач-Казанова, элегантный, красивый и весь какой-то порочный, испорченный…
"То-то ты сам нынче – образец добродетели", – сам на себя огрызнулся Асотль и, кивнув на плетеную бутыль с бражкой, спросил:
– Будешь?
– Когда это я отказывался, командир?
Асотль поморщился: ишь, "командир", говорит, словно бывалый урка. Ладно, черт с ним, нечего придираться, в конце концов, лучшего спутника для посещения злачных мест просто не придумаешь. Не тащиться же одному! Тем более – дорогу плохо помнил.
– Ну, что там этот храм? Гнездо разврата?
Касавач усмехнулся:
– Да ты и сам помнишь. И многие говорят – да.
– Грешники?
– Нет, те, кто искупает грехи.
– Чтобы искупить, надо сначала наделать. Не согрешишь – не покаешься.
– Это ты верно сказал! – Десятник расслабленно ухмыльнулся. – Скоро стемнеет. Нам бы уже пора. Дорогу-то помнишь?
– Честно сказать – не особо. А ты?
– Ежели что – спросим. Пошли, пошли. Говорю же: пора.
– Ну, пора так пора.
Пожав плечами, Асотль поднялся с ложа и, накинув на плечи украшенный перьями плащ, махнул гостю рукой:
– Я готов. Идем.
Они прошли через внутренний двор, через сад, мимо беседки, служившей иногда и местом для веселых попоек – конечно, не для таких юнцов, какими еще совсем недавно считались они сами.
Асотль чувствовал, как из-за колон, с террасы, из глубины казармы смотрят на них молодые воины – кто с осуждением, а кто и с завистью, как будто бы точно знали, куда именно отправились их командиры.