Жрецы молились. Обычные жители в страхе прятали лица – о, чем мы прогневили великих богов? За что они так? Почему плещут молнии? Поджигают дома, высокие деревья, храмы? Ну разве богам было недостаточно почета и пищи? Вы только взгляните на залитые кровью жертвенники! На истерзанные трупы, на вырванные из грудных клеток сердца в каменных сосудах в виде головы ягуара, на тцомпантли, прутья с нанизанными черепами! Разве мало всего? Тогда почему так? Почему полыхают молнии? Почему кругом такой ужас? Чем люди прогневили богов?
Пожалуй, гроза абсолютно не действовала сейчас всего на двух человек в Мешикальтцинко – на Асотля и Куэкальцина Четыре Пера. Куэкальцин был циником, а Асотль вообще не верил в богов. Тем более – в таких кровавых.
Жрец щурился, поправляя висевший на стене храма светильник.
– Вижу, ты вернулся с вестями. Выпьешь вина?
– Конечно же, выпью! В такую-то непогоду.
– Пей… Как наши дела?
Сотник вытер ладонью губы:
– Ну, что сказать. Мы отыскали его.
– Отыскали?! И что?
– Да ничего интересного. Он умер. Умер на жертвеннике в храме Тескатлипоки.
Глава 22
Жрец свистит
Зима – весна 1325 г. Мешикальтцинко
– Какой же вы хитрый, Рахметов!
– Да, это не глупо придумано – ждать до ночи…
Н. Г. Чернышевский. "Что делать?"
В главном храме Мешикальтцинко, храме Уицилопочтли, уже с утра началась мистерия. Запели гимны жрецы, загремели барабаны и бубны, поднялась высоко к небу мелодия гобоев и флейт. А где-то далеко за горами уже всходило солнце, его еще не было видно, лишь жарко алел край быстро светлеющего неба. А вот засияли золотом высокие вершины гор, вспыхнула в озерной воде сверкающая дорожка, и великое светило явило наконец свой девственно чистый лик. И тотчас же – разом! – ломая ребра жертв, во всех городских храмах опустились обсидиановые ножи жрецов, и горячие человеческие сердца, безжалостно вырванные из грудных клеток, еще трепеща, взметнулись в руках жрецов к небу, даря свои жизни солнцу. Истерзанные тела несчастных кубарем скатывались с пирамид, о, это была почетная, благая смерть, смерть во имя жизни всего сущего, ведь все хорошо знали – без энергии человечьих сердец, без людской крови остановится, погаснет солнце.
Пирамида Уицилопочтли, племенного бога народа ацтеков, была еще загодя украшена благоухающими гирляндами цветов. Знать, воины, жрецы в белых одеждах, танцующие обнаженные жрицы, толпившийся у подножия храма празднично одетый народ – все ждали великого чуда. И чудо произошло – великая богиня явилась вместе с первыми лучами солнца!
Юная девушка, прекрасная, как смерть во имя великих богов, явилась из храма, черные волосы ее украшала сияющая золотая диадема, нефритовое ожерелье, сияя небесной голубизной, прикрывало грудь, сверкающие вышивкой одежды тончайшего хлопка ниспадали к ногам.
– Богиня!!! – в экстазе кричал народ. – Великая богиня снизошла к нам.
Асотль стоял на средней террасе храма, в дальних рядах, как и положено простому сотнику. Стоял, смотрел, как по высокими ступенькам лестницы спускается живая богиня… Его Ситлаль, Звездочка…
И чувствовал, как кружится голова.
Ситлаль – здесь! Рядом. А значит, уж теперь-то с ней точно можно будет увидеться. Всего лишь видеться, просто подержать ее руку в своей, обнять…
Узнает ли?
А может быть, не нужно никаких свиданий – к чему ворошить прошлое? Все равно ведь уже бесполезно…
Так считал бы Асотль, если бы был простым индейским парнем, пусть даже приемным сыном жреца. Однако сейчас в голове его крутились совсем другие мысли, можно даже сказать – святотатственные. Боги – не стенки, можно и отодвинуть. И уж если эти кровавые истуканы стоят между ним и Звездочкой, то тем хуже для них!
Впереди, слева и справа, сановники средней руки, старосты кварталов и деревень, воины приветствовали великую жрицу криками и букетами цветов. Кто-то подпрыгивал, чтобы лучше рассмотреть девушку, один из таких прыгунов едва не отдавил сотнику ноги, и тот машинально отстранился, упираясь спиной в стену. Слева от юноши чернел вход в подсобные помещения храма, где тоже толпились любопытные, в основном младшие жрецы, вовсе не освобожденные сейчас от своих обычных обязанностей. Именно поэтому они не стояли на месте – сновали туда-сюда, сначала приходили одни, потом другие. Краем глаза Асотль вдруг заприметил в числе прочих и Куэкальцина Четыре Пера. Странно, Куэкальцин ведь вовсе не был жрецом Уицилопочтли… наверное, пришел сюда за тем же, что и другие – полюбопытствовать, посмотреть…
Сотник хотел уж было подойти, поздороваться, но все же пока не решался – ведь раньше они вовсе не афишировали свои отношения, и вряд ли это стоило делать сейчас. К тому же…
К тому же Куэкальцин явно кого-то искал, высматривал в толпе… Ага, вот подозвал какого-то молодого парня, наверное кого-то из своих верных людей, что-то шепнул тому на ухо, потом повторил уже громче – было плохо слышно из-за криков и музыки. Парень нырнул в толпу, туда, где стояли сановники… И тут же вернулся обратно, ведя за руку празднично одетого человека, явную деревенщину, это было видно по…
Улыбаясь, Куэкальцин Четыре Пера что-то произнес и повел "деревенщину" за собой, к выходу. Вот они уже почти скрылись… "Деревенщина" вдруг на ходу обернулся… И тут Асотль узнал его! Точно – узнал!
Это был "шофер Бормана"!
Ну, не шофер, конечно, но все как в кино – это был староста той самой деревни, из которой и начал свое победное шествие Асотль в качестве новобранца, рекрутируемого славным Есуакатлем.
Зачем Куэкальцину староста? Вопрос риторический. Жрец, похоже, не доверял никому, слишком уж специфическим было то, чем он занимался. И, конечно же, он не доверял полностью и молодому сотнику, хотя и использовал того в своих целях. А сейчас, как видно, решил действовать по принципу – доверяй, но проверяй.
Опасный! Опасный, умнейший и коварнейший человек этот Куэкальцин Четыре Пера. О, его ум, изощренно коварный и хитрый, ничем не напоминал девственный ум дикаря-индейца, нет, это был чистый и холодный рассудок, вполне подходящий, если брать все тот же фильм, Штирлицу или Мюллеру, но уж никак не жрецу древнего народа, поклонявшегося жестоким богам и не ведавшего ни железа, ни колеса.
Пожалуй, Куэкальцин был здесь один такой…
Не считая Асотля!
Юноша ухмыльнулся: неприятно, конечно, но не смертельно. В конце концов, что о нем мог знать этот наивный деревенский староста? Хотя… Не такой уж наивный, наивным в то время как раз был Асотль – попался на такую нехитрую удочку.
Мо! Юноша уж и думать забыл об этой девчонке, фальшивой вдовушке, связной облеченных властью людей – "тех, кто всегда ест этцалли". Как видно, власти им казалось мало, иначе с чего бы эти "жирные пожиратели лепешек" организовали заговор? А то, что это был именно заговор, молодой человек давно уже ни капельки не сомневался. И прекрасно понимал, зачем заговорщикам нужен именно он. Ловкий и неглупый парень, обладающий определенным авторитетом и известностью, к тому же практически чужак, без своего клана, а значит, никто! Клановость, пожалуй, важнейшая особенность аграрного общества, она сохраняется долго, охватывая всю жизнь, четко деля людей на своих и чужаков. И не только здесь, в древней Мексике, везде. Взять хоть французскую провинцию из романов Мориака или даже того же Сименона – о комиссаре Мегрэ, да что там французская – достаточно посмотреть на любую российскую деревню, лучше даже на какой-нибудь поселок или маленький городок. О, клановость пустила там прочные корни, опутав всех и все липкой паутиной слухов и сплетен… А еще есть такое понятие – "что люди скажут"… Четкое деление на "у нас" и – с явственным оттенком пренебрежения – "у других" или, вернее, "не как у нас". Все, что "у нас", – хорошо априори, и не дай бог любому члену клана нарушить это табу. По сути – российские деревни или мелкие городки (или французская провинция, по Мориаку или Сименону) по своему психологическому укладу ничем не отличались от древних ацтекских общин, ну разве что кровавым божествам не поклонялись… Хотя нет, поклонялись, поклоняются и поклоняться будут! Имя этих кровавых богов: жадность, стяжательство, зависть. А еще – желание пустить пыль в глаза соседям. Впрочем, оно не только для деревень характерно, но признак вообще – деревенский.
Асотль был вне клана. Изгой.
А потому – многим понадобился. Понадобился, чтобы использовать, а затем выбросить – тут уж молодой человек никаких иллюзий не строил. И давно уже решил бороться! Бороться, используя межклановые противоречия, бороться, чтобы выжить, чтобы вновь обрести свою любовь и, может быть, если удастся, изменить к лучшему этот жестокий и кровавый мир! А почему бы и нет?
– Э-эй, ты где? – "Вдовица" покачала перед глазами парня ладонью. – Ты меня вообще слышишь?
Юноша улыбнулся:
– Так, замечтался.
– Небось понравилась живая богиня?
– Немного есть.
– Не удивительно. Она красивая – многим нравится. Особенно старшим жрецам.
Упоминание о жрецах сильно задело сотника, однако он счел за лучшее помолчать, следом за жрицей спускаясь по тайной лестнице храма, той самой, по которой совсем недавно шагали Куэкальцин Четыре Пера и староста.
Мо передала, что сразу же после окончания торжеств юношу очень хотят видеть "те самые важные люди, которые посылали тебя в Колуакан".
Асотль пожал плечами – хотят так хотят, увидимся.
– Тогда пошли! – Жрица стрельнула глазами, и по тому, как под широким ожерельем из бус колыхнулась ее крепкая грудь, по влажным губам, небрежно облизываемым язычком, Асотль догадался, зачем эта крепенькая, уверенная в себе девчонка позвала его куда раньше времени – ведь праздник еще далеко не закончился.
Рассудив вполне цинично, сотник решил не обижать жрицу: Мо была сейчас его единственной связью с "теми, кто всегда ест этцалли" – группой заговорщиков из высшего эшелона сановников и жрецов. К тому же эта девушка вовсе не требовала ни любви, ни вообще хоть каких-то чувств – одного только животного необузданного секса!
Который и случился все в том же доме, где они когда-то впервые встретились и вот так же, долго и жарко, наслаждались друг другом… Как и сейчас…
Закатив глаза, юная жрица стонала, подпрыгивая чуть ли не к потолку, сильные руки сотника скользили по ее стройным, по-крестьянски крепким бедрам, гладили по плоскому животу, ласкали упругую колыхающуюся грудь…
Наконец жрица в изнеможении упала, крепко прижимаясь к любовнику…
– Ты славная. – Асотль провел рукой по ее спине. – Нет, в самом деле. Никаких лишних вопросов, условностей – просто захотела любви – и вот…
– Я тоже довольна, – улыбнувшись, призналась Мо. – Я знаю, что ты знаешь, что мне ничего ни от кого не нужно. Я хочу стать верховной жрицей! Нет… Не богиней… Как та…
– Почему?
– Богиня не может быть живой – только мертвой, – тряхнула волосами "вдова".
И эта ее фраза тоже очень не понравилась сотнику.
Однако сейчас он спросил не про это, а про тех, с кем должен был скоро встретиться, о ком хотелось бы знать.
– Поверь, это очень могущественные люди, – смеясь, отвечала Мо.
О, эта сметливая деревенским умом девушка была очень довольна, даже рада тому, что хоть в каком-то смысле была связана с такими людьми. Это ставило ее на определенную высоту, давало уверенность… И вызывало по-первобытному простое деревенское желание – хвастать!
Асотль давно уже заметил это и теперь решил использовать на полную катушку.
Заговорил… Нет, говорила Мо – и все больше, больше и больше! Сотник только поддакивал да направлял беседу в нужное русло. И, надо сказать, был удивлен, насколько много знала эта девчонка, какая-то жрица, отнюдь не из самых старших, каких много при любом храме.
– Откуда?! Откуда ты все это знаешь? С тобой что – советовались о своих сокровенных мечтах такие большие люди?!
– Скажешь тоже – советовались! – подогреваемая любовными ласками девушка польщенно смеялась. – Сказать по правде, они и не замечали меня… Как не замечают вещь. Зато я все примечала! Знаешь, у меня крепкая грудь и гибкое тело – я делю постель не только с тобой, о нет… Великие жрецы и сановники мной тоже не брезгуют.
– И все тебе рассказывают? Не поверю!
– Ты прав, не рассказывают. Но разговаривают друг с другом вполне откровенно, обсуждают какие-то важные дела, размышляют вслух. Я же – никто! Вещь… Камень… Статуя… Как, впрочем, и ты.
А ведь все верно сказала.
Еще там, в той далекой, пустой и никчемной жизни, Перепелкин тоже не замечал простых людей – нет, не секретаршу – уборщиц, сторожей, грузчиков… Да и кто их замечает? Что там, что здесь. А вот ведь надо бы замечать, надо бы! Если они не добились в жизни того, что по какой-то странной, необъяснимой причине считается жизненным успехом, то это вовсе не значит, что все эти люди тупы и ненаблюдательны. Вовсе даже наоборот!
Откровенно поговорив с девушкой, Асотль в принципе не узнал ничего нового, о чем бы уже не догадался сам. Так, одни лишь подтверждения этому да имена участвующих в заговоре сановников и жрецов, в числе которых был и военачальник Микис Чипильцин с четырьмя своими заместителями, и главные жрецы храма Уицилопочтли, и некоторые старосты городских районов, и еще много жрецов из других храмов далеко не самых последних богов и богинь: Тескатлипоки, Тлалока, Чальчиуитликуэ…
Этим-то чего надо, ведь все вроде бы есть?
Ясно чего. Власти! Которой почему-то никогда не бывает мало, и всегда кажется, что "самый главный начальник" – не важно, как его зовут – племенной вождь, премьер-министр, президент, император, – ее, этой власти, пусть даже немного, но недостает, и оттого обидно, прямо до слез, оттого заговоры. И, наверное, тому, кто попробовал власть, уже и не нужно денег, была бы она, как написано у Шолохова, "властушка". Хотя власть без денег чувствует себя плохо… Как и деньги без власти.
Кстати, ясно стало, – хотя, наверное, и было, – зачем заговорщикам нужен был тот сын вождя, что когда-то пропал в Коулакане, – искали знамя!
Асотль встретился с главным жрецом храма Тескатлипоки – тем самым неизвестным, с кем разговаривал и в прошлый раз, – в южном притворе святилища, месте, надо сказать, достаточно мрачном и – особенно сегодня – прямо-таки пропахшем кровью.
Для начала собеседник, как и в прошлый раз, снова напомнил юноше о его судьбе, совсем не завидной без посторонней – их, заговорщиков, – помощи.
– Ты можешь, конечно, пойти донести, – глухо говорил жрец. – Но мы все равно возьмем власть, и тогда…
– Я понимаю.
– Рад, что тебе не нужно долго объяснять. Хочу только добавить, что у тебя есть отличная возможность перестать наконец быть чужаком, стать членом нашего могучего клана!
Ну вот – опять она, клановость. Между прочим, такие обещания просто так не даются.
– Что я должен сделать?
– Ничего сложного. Просто убить правителя Теночка.
Жрец произнес это обыденным тоном, как будто речь шла о деле насквозь житейском и давным-давно уже решенном.
– Поразишь его отравленной стрелой.
– Не думаю, чтобы это было несложно. Для начала нужно проникнуть во дворец… или в какой-нибудь храм…
– Проникнешь куда угодно. Воинам будет не до тебя – ведь могучий враг подойдет к самому городу!
– Враг? Но кто, после многих побед, осмелится напасть на нас? Тлашкаланцы слишком далеко… Чалки? Шочимильки? На нас одних они, конечно, напали бы… Но они боятся колуа!
– Вот колуа на нас и нападут!
– Колуа?!
Вот это была новость! Но почему жрец – и вообще заговорщики – так в этом уверен? Ведь ацтеки – верные вассалы правителя Колуакана Ачитомитля, а его дочь только что стала великой жрицей и живой богиней…
"Богиня не может быть живой… только мертвой!"
– Она станет богиней… – собеседник словно откликнулся на мысли юноши. – Великой богиней… Только не живой – мертвой. Завтра на рассвете жрецы принесут ее в жертву Уицилопочтли. Сердце юной девственницы будет очень приятно нашему богу, а ее кожей мы покроем самую красивую статую…
Господи! Ну и упыри! Изуверы, мать их за ногу!
– Но Теночк может и не согласиться на такую жертву…
– Поверь, он уже не сможет ничего изменить. А правитель Ачитомитль, несомненно, придет в ярость – он-то готовил своей любимой дочери вовсе не такую судьбу!
Завтра! На рассвете!
Уже завтра… А ведь скоро начнет смеркаться… Ситлаль держат в храме Уицилопочтли – об этом, прощаясь, проговорился жрец. Впрочем, и без него можно было бы догадаться: где же еще-то держать, если уже на рассвете – в жертву? Когда все под рукой – это удобно…
Храм наверняка охраняется. Нужны помощники… Черт! Не хочется подставлять друзей, но, похоже, без их помощи не обойтись.
В нервном возбуждении сотник заглянул во двор воинской школы:
– Позовите ко мне Сипака…
Воин-охотник явился почти сразу, едва юноша успел войти в дом.
– Сипак… ты пришел. Послушай-ка, а куда делся Шочи?
– Я как раз хотел сказать. – Сипак выглядел озабоченным. – Не видел его с ночи… Воины говорят, наш друг куда-то пошел в обществе какого-то чрезвычайно вежливого и улыбчивого мужчины, по виду жреца.
Вежливый и улыбчивый жрец!
Куэкальцин Четыре Пера – это мог быть только он! Черт побери, кольцо сужается. Почему же жрец так спешит, почему явился сам, не послал слуг? Рискует… Спешит… Знает о заговоре? Очень может быть.
Черт…
Следует спешить и самим… Шочи может и чуть-чуть подождать – в жертву его не принесут да и пытать сразу не станут. А вот Звездочка… Спешить! Нужно спешить!
– Сипак, дружище, мне нужна твоя помощь. Видишь ли…
– Ничего не объясняй! Просто скажи, что я должен сделать.
– Если бы я точно знал. Захвати оружие, веревки… Идем. По пути расскажу тебе все.
– Может быть, посоветоваться с Есуакатлем? Он хорошо к нам относится…
– Вряд ли он здесь чем-то поможет.
Черная громада храма возвышалась в окружении сияющих звезд. С озера тянуло свежестью, ветром, но даже он не мог перебить сильный запах пота и крови. Колючие кусты, словно неусыпные стражи, охраняли вход, царапая в кровь кожу. Сипло кричала какая-то ночная птица.
Две ловкие фигуры, таясь в ночи, обошли по кустам храм и, очутившись позади, полезли наверх по черной лестнице, узкой и опасной – ступеньки были настолько высоки, что можно было в любой момент оступиться и кубарем слететь вниз, ломая кости и шею.
Никем не замеченные, – лишь молодой, только что народившийся месяц узким серпом висел в черном небе, еще больше сгущая тьму, – Асотль и Сипак взобрались на самую вершину храма, к жертвеннику. Теперь их ждал другой путь – вниз. Вниз по тайному ходу, во внутренние помещения храма, туда, где держали приготовленных в жертву пленников, где сдирали кожу с истерзанных тел, отрезали головы, насаживая их на прутья тцомпантли. Чтобы боги видели, как их чтут. Чтобы всегда об этом помнили. Чтобы помогали.