Глава 7
Уэльбек
Осень. Санкт-Петербург
Но мои соученики! Эти уже были способны на все!
Франсуа Мориак. "Подросток былых времен"
С утра снова сжало сердце. В последнее время такое происходило все чаще и чаще. Наверное, слишком уж много волнений, выборы…
Вдруг подумалось – как пуста и банальна до тоски жизнь! Все эти фирмочки, предприятия, Леночка… К чему? Единственное, что осталось настоящего, – наверное, джаз…
Геннадий Иваныч смотрел в окно: неслышно опадали с деревьев последние листья. Поздняя осень… И настроение было такое же – осеннее, грустное.
Впрочем, особо-то грустить сейчас некогда!
Леночка еще спала – он не стал будить, заглотил прописанные доктором Мишей таблетки из красно-синей приметной коробочки, тут же ее спрятал – не хотелось, чтоб Ленка знала о его немощи, тихонько заварил чай – терпеть не мог кофе, уселся на диван с книжкой…
Вроде отпустило… Чуть-чуть…
Ацтеки… Они же – мешики, они же – теночки. Мешики – от имени легендарного предводителя Меши, отсюда и Мехико, Мексика. Теночки – от другого вождя – Теноча, или Теночка… Теночтилан – тоже от его имени.
Зазвонил мобильник, наигрывая "Караван" – известный и любимый многими джазовый стандарт, Геннадий Иваныч нарочно долго не брал трубку, слушал… Потом все же нажал кнопку.
Звонил Михалыч. Что-то опять зудел про подставы, про провокации… Господи, как надоело все! Да, еще сказал, что, похоже, конкуренты меж собой договорились, договорились на будущее.
– То есть как это – на будущее? – Тут же сообразив, Перепелкин не стал продолжать разговор – велел Михалычу ждать личной встречи.
Допив чай, быстро оделся и снова посмотрел в окно – во дворе уже ждала машина. Так и не разбудив Леночку, спустился вниз, поздоровался с охранниками и водителем. Поехал…
Господи… Каждый день одно и то же! И кому все это нужно? Плюнуть на все, все продать, оставить одну лишь "Джаз-банду", там и играть каждый вечер – денег не будет, зато хоть какое-то счастье.
Во, доработался! Геннадий Иваныч тряхнул головой: ну и мысли в голову лезут. Ага, избавься от всего… Тут же сожрут, только слабину дай! Дадут они спокойно поиграть, как же! И так-то…
Начальник службы безопасности уже ждал, нетерпеливо прохаживаясь в холле. К удивлению, перегаром от него не пахло, зато разило недешевым одеколоном – снял, верно, вчера какую-нибудь тоже недешевую девку. Ну да, ну да, снял – ишь, вышагивает этаким петухом, гоголем…
Коротко здороваясь с персоналом, Геннадий Иваныч быстро прошел в кабинет, обернулся на пороге:
– Ну, заходи, Михалыч. Рассказывай.
Хмурый начальник безопасности плюхнулся в кресло и, испросив разрешения, закурил.
– Завтра-послезавтра скажу тебе, где у нас течет, – аккуратно выпустив дым, промолвил Михалыч. – Но сейчас не в этом дело – в договоре. Понимаешь, Степанов уже не только со всеми договорился, но и места начал раздавать… Как будто уже на выборах победил, а ведь это еще бабка надвое сказала – у нас-то шансов побольше будет.
– Хм… – Геннадий Иваныч задумался. – С чего это он меня со счетов сбросил?
– Про худое думаю… – Начальник безопасности затушил сигарету об массивную пепельницу толстого темно-голубого стекла. – Затаиться бы тебе на время… Да знаю – не то говорю.
Перепелкин неожиданно рассмеялся:
– Ладно, ладно, живы будем – не помрем! А таятся от врагов только трусы. Нет, Михалыч, мы таиться не будем… наоборот – будем радоваться и любить жизнь! Пусть враги завидуют, авось чего-нибудь напортачат, а ты тем временем…
– Все уже делается, шеф.
– Ну, вот и славненько! Осталось-то – день простоять да ночь продержаться! Между прочим, в буквальном смысле слова.
И в самом деле – в буквальном: до выборов оставалось всего три дня.
– Вот сегодня и расслаблюсь, – подумав, решительно добавил Перепелкин. – Ребят позову – поиграем.
Позвал. Явились все – Жан, Серго, доктор Миша, последний даже пришел раньше других и в ожидании наяривал на фортепьяно какой-то регтайм.
– Ну что, парни? – Хватанув рюмку водки, Геннадий Иваныч бережно вытащил из футляра сверкающий золотом саксофон. – Дадим сегодня гвоздя?!
– С чего начнем?
– С Гершвина! А ну… Раз-два-три… Поехали!
Громыхнули раскатом ударные… И тут же зашуршали нежно – щеточками, ухнул, задребезжал контрабас, тренькнули клавиши, и вознеслась высоко-высоко выводимая саксом мелодия – к потолку, к крыше, к звездному небу!
Без остановок, нон-стопом, проиграли всю классику – от Эллингтона до Рэя Чарльза, потом Жан затянул бархатным баритоном "Sous Le Ciel de Paris" и "La Vie En Rose"…
В общем, вечер удался, без дураков удался, на славу!
Ближе к утру, после закрытия, вспотевшие музыканты уселись за стол – выпить. Конечно, и во время сейшена стопки пропускали, но вот захотелось теперь спокойно, так сказать, по обычаю. Оно и правильно.
– Ты бы не рвал так, – тихонько, на ухо, прошептал доктор. – Береги сердце. Таблетки-то мои пьешь?
– Да пью – куда от тебя деваться? – Геннадий Иваныч рассмеялся и наполнил стопки. – Ну, парни, будем! Чтоб – не последняя.
Выпили, заговорили – о музыке, о политике ну и о бабах. Компания осталась чисто мужская – почему бы косточки не перемыть прекрасному полу? Мужики – те еще сплетники, хлебом не корми!
Одну обсудили, другую… Пятую-десятую, сошлись, что все – ну почти все – стервы, каких мало… Потом, намахнув еще, пришли к выводу, что и мужики – ну ничуть не лучше, короче, сволочи все кругом редкостные… За то и выпили:
– За сволочей!
И снова принялись трепаться о бабах. Вспомнили к чему-то рыцарей, культ прекрасной дамы, Анну Каренину… В общем, хорошо все выпили, чего уж!
– Уэльбек неплохо о бабах писал! – пьяно размахивая вилкой, орал доктор Миша. – Писал, что… ммм… сейчас вспомню…
– Мишель, положи вилку!
– О культурных бабах писал, во! Мол, не секс их интересует, а процесс обольщения – вычурный и неэротичный, а в постели они – культурные бабы – вообще ни на что не способны. Потому – лучше любить азиаток!
Уэльбек…
У Перепелкина почему-то неприятно кольнуло под ложечкой…
Ведь и Леночка тоже Уэльбека читала… И даже то же самое цитировала… Совпадение? Может быть… Но та же Леночка как-то обмолвилась насчет здоровья… Откуда она знает? От доктора? Или – все просто так?
Совпадение…
И тем не менее, выйдя в фойе, Геннадий Иваныч позвонил Михалычу…
– Леночка и доктор Миша? – ничуть не удивившись, переспросил тот. – Я и сам хотел завтра о них доложить.
Глава 8
Сон четвертый: засуха сердца
Боль уже стучалась у дверей, проникала… располагалась по-хозяйски…
Франсуа Мориак. "Мартышка"
Ацтек! Ацтек!
Он, Асотль, – ацтек, а не колуа.
Отец… Приемный отец… Похоже, он оказался прав.
Да, но так ли это? Ведь по духу Асотль – колуа, он вырос в Колуакане, искренне считая этот город родным – да так оно и было! Ацтек Асотль только по крови… Но кровь значит многое, недаром ее так любят боги… И солнце.
А впрочем, ацтек он или не ацтек – какая разница?
После смерти отца юноша больше не заходил в кальмекак – жрецы увели его в храм солнца, точнее, во дворец, пристроенный к храму. Вокруг дворца – и храма – располагался прекрасный сад с многочисленными деревьями и цветочными клумбами, вообще, цветы здесь были повсюду – сияли желтым и алым, высаженные божественными рисунками вдоль главной аллеи, синели, голубели, лиловели вокруг пруда, разноцветной душистой радугой оплетали решетку беседки…
В беседке, в окружении четырех прекраснейших молодых женщин, на широком ложе разлегся Асотль в богатых одеждах из тончайшего хлопка. Шею его украшало массивное золотое ожерелье, золотые браслеты, переливаясь драгоценными камнями, сверкали на запястьях и щиколотках, плащ из изумрудно-зеленых перьев кецаля, сброшенный, небрежно свисал с ограды. Такой плащ мог носить только правитель… И вот Асотль… Вернее, теперь – уже не Асотль.
– Не хочешь ли еще вина, великий Тескатлипока? – одна из женщин – юная красавица с обнаженной грудью – почтительно улыбаясь, смотрела на юношу – ипостась великого божества.
– Вина? – Асотль ухмыльнулся: последние дни он только и делал, что пил… Да еще занимался неким приятным делом, вне брака грешным для любого человека, но только не для него – живого бога. А, чего там! Ведь Ситлаль отдают замуж за Тесомока – нового верховного жреца Кецалькоатля.
Назначить неопытного юнца жрецом?! О боги… Впрочем, такой сейчас и нужен: послушный, не особенно умный, верный… И еще – жестокий до чрезвычайности, находящий истинное наслаждение в ужасных мучениях жертв. Такой и был нужен – повелители колуа всерьез задумались о власти в долине четырех озер.
И Ситлаль… Нежная, милая Ситлаль, любимая Звездочка обречена стать женой этого изувера! Самое страшное, что ничего нельзя сделать – перечить отцу, родителям – великий грех. Да и Ситлаль прекрасно знала, что очень-очень скоро произойдет с ее возлюбленным… Бывшим возлюбленным, увы, бывшим…
Он и сам это знал. И принимал все как есть и как будет – нечего уже было терять, и цепляться за жизнь – незачем. Умер отец, любимая наречена женою другого, к тому же, как выяснилось, Асотль – какой-то ацтек, пришелец, дикарь, существо, достойное лишь жалости и презрения!
Мир, такой привычный, комфортный, рухнул в один миг! Не было больше ничего и никого: ни отца, ни любимой, ни будущего, ни друзей…
Лучший друг Шочи пропал уже на следующее после похорон утро. Скорее всего, его убили жрецы храма Кецалькоатля – за то, что совал нос не в свое дело. А Шочи такой любопытный… За то и поплатился… Жаль… Хотя что жалеть? Они ведь скоро встретятся там, в обиталище богов… Недолго уже осталось ждать. Ах, милый Шочи, друг и приятель, скоро, скоро увидимся с тобой.
Слабая мечтательная улыбка искривила губы юноши – все было хорошо! Скоро душа его устремится в иной мир – а в этом больше уже нечего терять. Ну и пусть…
– Вина? Да, вина! – Асотль обнял одну из прильнувших к нему женщин, погладил упругую грудь. – Эй, музыканты, играйте! Будем веселиться и пить. Вина сюда, вина! Эй, ты, красотка… Как там тебя зовут? Ты наконец пьяна? Сколько в тебе кроликов? Два? Пять? У меня уже много.
Кролик был символом и покровителем опьянения, степень которого в них, в кроликах, и измерялась. Два кролика – ометочтли – это радость, это вдруг ставший приятным и чрезвычайно веселым мир, пусть даже до того он был серым, пустым и будничным, а вот пять кроликов, о, пять кроликов – это…
– Хочу любить тебя, женщина!
Молодая красавица с готовностью улеглась на ложе, все же остальные женщины принялись ласкать живого Тескатлипоку так, что, пожалуй, не было в этом мире большего наслаждения…
– А теперь – еще вина! Музыканты, играйте громче. Эй, барабанщик, ты там что, спишь? Женщины, танцуйте… Танцуйте, танцуйте, а я посмотрю!
– О, великий Тескатлипока… Поистине, мы сейчас усладим тебя!
Четыре красавицы, четыре грации – юные жрицы из храма богини порока – принялись танцевать вокруг живого бога. Их цветочные одежды полетели наземь, обнаженные тела сплелись, лаская друг друга…
– О! – изгибаясь, сладострастно стонали жрицы. – Иди к нам, великий Тескатлипока, возьми нас… Мы принадлежим тебе…
Вновь почувствовав грешное желание, Асотль поставил на пол беседки золотой бокал и, разлегшись, подозвал к себе женщин:
– Ты… И ты – идите ко мне… А вы двое – ласкайте друга друга… Так! Так!
Пытаясь уйти от себя в сладострастной неге, юноша все же не забывал, что завтра – да, уже завтра – все кончится. Наступит праздник засухи и его, Асотля, сейчас олицетворявшего коварного и грозного Тескатлипоку, торжественно принесут в жертву, вырвав из груди сердце на главной пирамиде Колуакана! Отрубленная голова "Тескатлипоки" будет насажена на тцомпантли в числе многих прочих… Головы долго не снимали, и они там висели, гнили… Специально – пусть боги видят, как их чтут, какие приносят жертвы.
Завтра – день засухи. Праздник надежды на новый урожай, праздник знати и воинов – Тескатлипока считался и их покровителем тоже.
Завтра… Завтра его, Асотля, уже не будет… То есть он будет, но уже не он, а освобожденная от тела душа, не здесь, а в ином – хочется верить, более счастливом – мире. Кстати, наверное, там его ждет не дождется Шочи!
Эх, сюда бы сейчас этого парня! Насладился бы, попробовал женщин… В конце концов – что он видел в жизни? А сам Асотль?
Нет, кальмекак, друзья-приятели – это само собой. И – Ситлаль, Звездочка. Да-а, недолго длилось их счастье. Что ж – на все воля богов, видать, и Асотль, и Ситлаль плохо их почитали. Хотя, с другой стороны, собственной-то крови не жалели, а что они еще могли? Принести в жертву раба? Пленника? Так еще не дошло дело до военных походов… Чуть-чуть не дошло. Увы.
Пьяный, в окружении прекраснейших, покорно и восторженно исполняющих любую прихоть женщин, Асотль и не заметил, как наступил вечер. Уснул, и рука его расслабленно свесилась с ложа…
А в двух кварталах от храма, во дворце верховного вождя Ачитомитля, горько плакала Звездочка…
Глава 9
Сердце
Осень. Санкт-Петербург
Она мечтала о волосатой мужской груди, о запахе мужчины.
Франсуа Мориак. "Мартышка"
Вот так вот, дожил.
Предали, сдали – и любовница, и лучший друг. И главное – зачем? Что он им такого сделал? Зависть… Обычная людская зависть? Может быть, может быть…
Таблетки из сине-красной коробочки, что вручил доктор, Михалыч отвез на анализ. Потом позвонил: все, как и предполагалось, яд.
Особый, коварный, действующий не сразу и практически не оставляющий никаких следов: просто внезапно прихватило сердце. Инфаркт. Инфаркт – без всякой надежды. Надорвался, бывает, возраст, знаете ли. Да и перенервничал – выборы.
Почему, Господи? Почему?
Он так и спросил любовницу, когда та, ничего еще не подозревая, явилась:
– Зачем?
И показал коробочку.
Леночка дернулась – поняла, не дура, далеко не дура. Но тогда тем более – зачем?
– Ну? – Геннадий Иваныч терпеливо ждал ответа… Понимая, что вряд ли дождется. – Зачем ты это сделала, тварь?
– Я тварь?! – Девушка взорвалась, взвилась вдруг, словно рассерженная, выпустившая когти кошка. – А ты – не тварь? И такие козлы, как ты!
– Что же я тебе сделал плохого? И чем доктор лучше меня?
– Ничем! Такой же козел, прав был Уэльбек! Все вы, богатые мужики, – сволочи, редкостные твари, даже не представляете, какие редкостные…
Леночку понесло в истерику, а Перепелкин и не пытался ее успокоить, просто сидел, слушал.
– Ты спрашиваешь – почему? А ты знаешь, как я жила? Не-ет, вам, столичным, московским да питерским паразитам, этого не понять! Я ведь хорошо училась, школу с серебряной медалью закончила, но дальше, куда хотела, не поступила бы… Не на что! Да и учиться хоть где – тоже не на что, родители – бюджетники, получают копейки… А я бы очень хотела, чтобы у них была обеспеченная старость… О, он еще спрашивает! – Девушка уже почти шипела, злобно и страшно, с совершенно непостижимо искренней ненавистью. – Наш, российский мир жуткий… Это только кажется, что молодым можно всего добиться; без связей, без помощи родителей поди попробуй! Мне еще повезло – я красивая, да и вроде не дура. Но вот в университет поступила не сама – хотя должна была бы, а только после того, как ты позвонил, проплатил, устроил. Спасибочки, богатенький Буратино! О, как я ненавижу тебя и таких, как ты! Ненавижу… Вы же всю, всю страну под себя испоганили, гнусные похотливые твари! Дай сигареты…
Геннадий Иваныч нашел в столе пачку "Мо", молча бросил – кури.
Леночка нервно щелкнула зажигалкой.
– Твари вы все…
– Пусть так. – Перепелкин грустно усмехнулся. – Ну, а ты-то сама чем лучше? Ведь не захотела пахать, нет, все подай сразу – благо, как ты верно заметила, не дурнушка. Что же не пошла по жизни сама? Училась бы, подрабатывала бы официанткой, потом вышла бы замуж, детеныша родила… Так ведь нет! Хочешь скажу, почему – нет?
Любовница не отзывалась, курила, с презрением выпуская дым в потолок.
– Потому что у себя там, в поганой провинции, насмотрелась телевизора: как же, все хочется сразу – молодость, бабки, успех! Я, между прочим, к своему успеху лет двадцать шел, медленно, упорно… Зато и имею основания себя уважать…
– Х-ха!
– Да-да, уважать, хоть ты и смеешься. Всего в этой жизни я добился сам, да, сам… И не скоро. Кстати, и тоже не в столицах родился… А таким, как ты… Тебе-то за что себя уважать? Извини – содержанка и есть содержанка.
– Спасибо, подстилкой не обозвал…
– Пожалуйста!
– Нет, ну в самом деле – чего ж работать-то не пошла? Чего ж ко мне кинулась?
– А не наоборот ли дело было, а? Что, забыл уже? А что касается уважения… Я тоже много чего добьюсь, можешь не сомневаться! А что через тебя, так какая разница? Использую и выброшу, как презерватив… Что смотришь? Ну, ударь меня?
– Ты же знаешь, я не бью женщин.
– Ах-ах-ах, да у нас принципы!
– Да. В отличие от тебя.
– А у меня их нет, ты прав, да и откуда? Вы… Такие, как ты, вдруг разбогатевшие папики, создали этот мир под себя и его используете… А мы используем вас! Почему нет? Круговорот природы.
– Приспособились, значит…
– Угу… И знай, ни одна из содержанок своего толстобрюхого "папика" не любит и не уважает и – придет время – воткнет в спину нож. Смею заметить, этот циничный мир создали не мы – вы! Вот и получайте.
– Прямо – политинформация, – невесело пошутил Перепелкин. – Джунгли капитализма – мир чистогана и наживы. Так как ты с доктором спелась?
– А так… Он так на меня смотрел… Это ты, болван, ничего вокруг не замечаешь. А я заметила… И не отказала – вдруг да пригодится?
– Вижу, что пригодился…
– Конечно.
– Интересно, а доктору-то это зачем?
– Думаю, ему просто тебя заказали… А я подмогла – деньги лишними не бывают. Ты же мне не так уж и много давал, а тут – такой случай. Получила бы бабло – и свалила, век искать – не найти.
В этом месте Геннадий Иваныч покрутил пальцем у виска:
– Ну ты и дура! А еще говоришь – умная. Ты что, полагаешь, после моей сме… тьфу ты… После всего заказчики позволил бы тебе уйти?
– Ушла бы! И не искали бы – всех бы это устроило, лишь бы языком не трепалась, а я ведь не из болтливых.
– Наивная дурочка.
Леночка что-то еще хотела сказать, да в дверь позвонили, и Геннадий Иваныч знал – кто. Да, пора уже было им объявиться…
Встав, Перепелкин направился к двери, на полпути оглянулся и с усмешкой посмотрел, как любовница бросилась к окну:
– Ну, давай-давай, высоко лететь придется.
– Что ты со мной сделаешь? Убьешь?
Ничего не ответив, Геннадий Иваныч распахнул дверь, пропуская в квартиру начальника безопасности и охранников:
– В гостиную проходи, Михалыч. А вы, парни, берите девку – и в спальню. Там и ждите.
Леночка завизжала, дернулась – напрасно, напрасно…