- А сын Арата тоже там? - Сон мигом слетел с мальчугана. - Он должен мне семь альчиков!
- Там–там! - гладя его по взлохмаченным со сна волосам, кивнул Демарх.
- Тогда я побежал!
Пятилетняя Анфиса тоже встала без долгих упрашиваний. Демарх тревожным голосом сказал, что заболела ее любимая глиняная кукла, и девочка побежала в угол лечить ее.
Только самая младшая, Саранта долго капризничала и, роняя сонную головку на плечо отца, никак не соглашалась встать на ноги.
Помня о том, как тяжело далась им с Мелитиной эта болезненная, слабая девочка, собственно, они и назвали ее поэтому таким защитным именем2, Демарх не ругал и не торопил дочь. Наконец, придумав, что сегодня к ним в очаг пришли волшебные искры, на которые Саранта может смотреть сколько ей вздумается, он опустил ее на пол, и девочка радостно побежала к очагу, взглянуть на удивительных гостей.
Все домашние дела были закончены. Пора было выходить из дома: собрания заговорщиков обычно начинались ранним утром.
Демарх наскоро позавтракал куском ячменной лепешки с кружкой кислого, слегка подслащенного медом вина, подбадривающе улыбнулся жене и, оглянувшись на прощание, вышел на улицу.
"Дверь бы надо поправить и крышу переложить…" - вдруг подумал он и, отгоняя мысль, что, возможно, больше никогда не увидит ни этой двери, ни крыши, ни самого дома, махнул рукой и зашагал, невольно замедляя шаг, по знакомой дороге к лавке купца Артемидора.
3. Афинодор? Аполлодор?
Уже больше часа Эвбулид поджидал в повозке Лада после того, как тот, отказавшись от его помощи, отнес девушку на руках в дом лекаря.
Давно ожили улицы Пергама, наполнившись пестрыми потоками спешащих по своим делам покупателей, рабов, озабоченных купцов и важных вельмож.
Уехал, устав ждать, Протасий, приказав Звбулиду передать управляющему Флавию и сразу же возвращаться в имение.
А Лада все не было.
Наконец, он появился, растерянный, один, без Домиции.
- Ну что? - предчувствуя недоброе, встретил его нетерпеливым вопросом Эвбулид, - Что скачал врач?
Лад беспомощно развел свои могучие руки:
- Балий сказал, во всем надо положиться на волю богов…
- И все?
- Нет. Что у нее сильная горячка. Что любой другой лекарь уже посоветовал бы мне отрезать у Домиции прядь волос, но он постарается спасти ее… Эвбулид, - Лад с тревогой взглянул он на грека, - а что это у вас означает - отрезать у больной прядь волос?
- Ничего страшного! - нарочито бодрым голосом поспешил успокоить тот. - Это значит… - замялся он, вспоминая лекаря, который однажды тоже советовал поступить так со старшей дочерью в знак того, что у нее никаких надежд выжить, - что он хотел таким способом умилостивить богов и принести им в жертву прядь прекрасных волос Домиции. Не может Аполлон и его сестра отказаться от такого подарка!
- Да? - недоверчиво взглянул на Эвбулида Лад, ища на лице следы лжи и не найдя их, с облегчением выдохнул: - Тогда мне остается верить в то, что через месяц мы снова заедем сюда и застанем Домицию уже совсем здоровой!
- Как через месяц?! - воскликнул Эвбулид. - Он что, не побоялся оставить у себя рабыню на такой долгий срок?
- Балий смотрел только на золото, которое велел передать ему Протасий! -- пояснил Лад.
- И даже не разрешил тебе заехать раньше, чтобы справиться о ее состоянии?
- Он смотрел на золото… - глухо повторил сколот.
- Когда же мы теперь сможем убежать?!
Лад виновато пожал плечами.
- Лекарь сказал, что если боги смилостивятся над Домицией, то все равно лечить ее надо целый год…
-Целый год?! - вскричал Эвбулид. - Ох, уж эти лекари… Ради золота Эвдема он еще десять лет будет делать вид, что лечит ее!
-И еще, он сказал, что везти ее нужно будет без тряски, в окружении ласковых и преданных слуг. – добавил сколот. Но, Эвбулид, бегство из Пергама будет трудным даже для нас, не то что для нее. И потом, моя родина так далеко, дорога до нее убьет Домицию! Что нам делать?..
Впервые Лад выглядел таким беспомощным и нерешительным.
Эвбулид невольно улыбнулся, видя, что в глазах этого огромного бесстрашного человека готовы вот–вот появиться слезы и, подумав, уверенно ответил:
- Надо искать моего купца. Если мы упросим его выкупить нас троих, то я тут же отправлюсь в Афины, а ты сможешь повезти Домицию к себе на родину, не подвергая ееопасностям, которые на каждом шагу подстерегают беглых рабов!
- Так поехали! - запрыгнул в повозку Лад.
- Куда? - остужая его пыл, спросил Эвбулид. - Надо сначала расспросить прохожих.
Первым купцом, попавшимся им навстречу, был Анаксарх, спешащий на собрание в лавку Артемидора.
Занятый своими мыслями о предстоящей встрече с торговцем, больше года прожившим по приказанию Аристоника в Риме, и каким–то беглецом из Сицилии, он не сразу понял, чего добиваются от него два раба, спрыгнувшие из богатой повозки.
- Афинодор или Аполлодор? - наконец, уяснив, что к чему, переспросил он. - Так у нас в Пергаме одних только Афинодоров не менее ста, и, как минимум, десять из них, торгуют вазами и мегарскими чашами, и сами ваяют из бронзы.
- Всего десять? - обрадовано переспросил его высокий раб с тяжелыми плечами. - Так говори скорее, где они живут!
Анаксарх, с недовольством глядя на восходящее солнце, наскоро объяснил все, что от него требовалось, и пошел скорой походкой дальше, что совсем не шло его грузной, дородной фигуре.
- Ну, так с какого начнем? - усаживаясь в повозку, спросил Лад. - С того, что живет направо или с того, что налево?
- Вообще–то, Протасий велел передать тебе, чтобы мы сразу же возвращались в имение, - замялся Эвбулид. - Стоит ли теперь с ним ссориться? Ведь у нас еще месяц!
- Боюсь, что нам и месяца не хватит, чтобы отыскать твоего подаренного, - проворчал Лад. - Что, если твой купец был подарен не Афине, а какому–нибудь Гелиосу или Деметре?
- Есть еще Посейдон, Гермес, Дионис… - удрученно добавил Эвбулид.
- Вот–вот, - подхватил Лад. - У вас, эллинов, богов не меньше, чем лавок в этом Пергаме, и каждому мог быть подарен твой купец. Тут не то, что месяца - года бы еще хватило! - не без тревоги заметил он и, неожиданно улыбнувшись, показал крепко сжатый кулак. - А Протасия не опасайся, он у меня вот где! Разве он найдет еще такого управляющего, который согласится отдавать ему почти все заработанные у Эвдема деньги?
- Тогда не будем терять времени! - встрепенулся Эвбулид. - Начнем с того Афинодора, который ваяет из воска, как сам Аттал, и часто возит свои товары в Аттику!
4. "Запомните это имя!"
"Так что же мне все–таки придумать? - вопрошал себя Демарх, сидя в самом углу скульптурной мастерской Артемидора. - До назначенной Эвдемом встречи осталось всего несколько часов…"
Он медлил, идя сюда, охотно останавливался для бесед со знакомыми пергамцами, невпопад отвечал на их вопросы, и когда вошел в это помещение, то с упавшим сердцем увидел, что все заговорщики были уже в сборе.
Ждали Аристоника, который должен был приехать из приморского города Левки.
Здороваясь, Демарх невольно опускал глаза перед людьми, которые за короткое время стали ему понятными и близкими.
Наконец в коридоре послышался легкий шум и в сопровождении нескольких вооруженных рабов в мастерскую - полы легкого дорожного плаща враспашку - стремительно вошел Аристоник. Кивком поздоровавшись с собравшимися, он направился к своему любимому месту в углу. Только тут Демарх с ужасом заметил, что сел рядом с высоким креслом побочного брата царя. Ему показалось, что взгляды всех собравшихся устремлены на него.
- Смотри, какой он сегодня решительный! - шепнул на ухо, как всегда подсевший к нему Кабир. - Может, решил дать, наконец, сигнал к восстанию, а?
-Не знаю… - рассеянно пробормотал Демарх, еще ниже опуская голову. - Может быть…
-Может!.. - передразнивая, возмущенно зашипел Кабир. - Да все мы только и ждем этого! Скажи Аристоник одно только слово, призови всемогущим Гелиосом, и весь Пергам поднимется в считанные минуты!
-Да–да, конечно… - не слушая носильщика, кивнул Демарх.
-Что это с тобой? - участливо взглянул на него Кабир. - С женой что? Или опять Саранта заболела?
-Нет, просто не выспался! - вздохнул Демарх и, не желая загрязнять себя ложью, искренне признался: - Честно говоря, даже не хотел идти сегодня сюда…
-И очень многое бы потерял! - Кабир кивнул на сидящего рядом с хозяином лавки худощавого человека в римской тоге и прямым, словно точеным из мрамора, носом. - Видишь этого человека?
- Римлянина?
- Он римлянин только наполовину! - быстро зашептал Кабир, увидев, что Аристоник поднял руку, призывая всех к тишине. - Его отец был изгнан из Рима за кражу скирды хлеба, а мать наша, пергамская. Зовут его Постум, и у него удивительная способность запоминать все, что он увидит и услышит. Под видом квирита он больше года пробыл в Риме и теперь приехал, чтобы рассказать нам о нем…
Кабир перехватив недовольный взгляд Аристоника, приложил ладонь к губам, красноречиво обещая, что будет нем, как рыба.
- Артемидор! - добившись полной тишины, окликнул Аристоник. - Где же наш благородный квирит?
- Вот он! - улыбнулся купец, подталкивая Постума к центру мастерской.
- Здесь! - подтвердил тот, глядя на побочного брата правителя Пергама. - Не узнаешь?
- Да где же тебя узнать! - покачал головой Аристоник. - Накажи меня Гелиос, истинный патриций! И как тебя только не растерзали по пути сюда?
- Да уж могли… - признался "римлянин" и, поправляя складки на тоге, добавил: - Только очень хотелось предстать перед вами во всем этом обличье!
- Боялся, что мы без этого тебе не поверим? - обвел глазами собравшихся Аристоник. - Нет, Постум, нам хорошо известно, скольким опасностям ежедневно ты подвергался в этом проклятом городе, и без всякой тоги поверили бы каждому твоему слову! Верно я говорю?
- Все правильно, Аристоник! - закричал, вскакивая с места, Кабир и подмигнул Демарху.
Со всех сторон послышались одобрительные голоса:
- Верно, верно!
- Говори!
- Не тяни!..
- Начинай, Постум! - с мягкой улыбкой разрешил Аристоник и откинулся в кресле, чтобы удобнее было слушать.
Постум сдержанно кивнул, посмотрел на Аристоника, потом - на Демарха, как показалось тому, прожигая его взглядом до самого сердца, на подавшегося вперед Кабира… Затем обвел всю мастерскую серыми, запоминающими глазами, и спокойно начал:
- Рим переживает сейчас не самые лучшие дни в своей истории…
- Хвала богам! - пробасил Анаксарх,
Постум жестом попросил не перебивать его и продолжил:
- За семь веков его существования вряд ли найдется и трех примеров, чтобы так волновалось население внутри города и так была слаба армия, чтобы столь небезопасно для республики было на ее границах. Вот уже восемь лет Рим не может овладеть крошечной крепостью в Испании - Нуманцией, весь гарнизон которой едва ли насчитывает десять тысяч человек. И даже разрушителю Карфагена Сципиону Эмилиану пока не под силу сделать это, хотя на всех перекрестках Рима только и говорят, что бывший консул вот–вот разрушит стены Нуманции и продаст ее жителей в рабство!
- Проклятые римляне! Будь проклят богами каждый, кто их поддерживает! - прошептал Кабир, стискивая кулаки.
- Не так блестяще обстоят дела у римлян и в Сицилии, - тем временем невозмутимо продолжал Постум. - И хотя нынешний консул Кальпурний Пизон, прозванный за свою честность Фруги…
- Неужели среди римлян можно увидеть хоть одного честного человека? - воскликнул Кабир.
- Да, - обращаясь к нему, кивнул Постум и тут же добавил: - Но только по отношению к своему народу. Этот Пизон, будучи претором в Сицилии, еще до восстания Евна закупил для Рима хлеб ниже нормированных сенатом цен и весь остаток до единого асса вернул в казну! Так вот… хотя они осадил Тавромений, столицу Новосирийского царства, и голодом принуждают его к сдаче, но до окончательной победы ему еще далеко…
- Погоди, Постум! - остановил рассказчика Артемидор и показал на сидящего рядом с ним человека в лохмотьях некогда богатой одежды. - О событиях в Сицилии нам расскажет их непосредственный свидетель, участник штурма Мессаны. Верно, Прот?
Прот, заметно исхудавший, осунувшийся за этот последний год, ловя на себе жадные, заинтересованные взгляды, согласно кивнул.
"Какие люди! Какие люди… - глядя то на Постума, то на Прота, с восторгом думал Демарх. Один проливал кровь за свободу рабов в Сицилии, другой рисковал жизнью в Риме. И что же - выдержав все испытания, они ушли от смерти в чужих краях, чтобы встретить ее здесь, в родном Пергаме?!"
- Хорошо, тогда я не стану касаться событий в Сицилии, - пообещал Постум, и Демарх приготовился слушать, боясь пропустить слово, - Я буду рассказывать о том, что творится сейчас в Риме. Чтобы всем было понятно, коротко объясню то, что предшествовало этим событиям. Еще в ту далекую пору, когда Рим шаг за шагом завоевывал Италию, он по обычаю отбирал у побежденных одну треть их земли. Эта отобранная земля поступала в распоряжение государства и называлась: "общественная земля".
- Распоряжаются чужой землей, как своей собственной! - закричал Кабир, и его голос задрожал от возмущения.
- Проклятые римляне! - заволновались вокруг. - Им нет дела до слез крестьянина, у которого они украли его землю!
- Какие там слезы - кровь! Ведь они наверняка убили этого крестьянина, Разве ты отдал бы так просто свою землю?
- Я - ни за что!
- Вот и он тоже…
Постум подождал, пока утихнет шум, и спокойно продолжил:
- Эту общественную землю римское правительство сдавало в аренду за небольшую плату. Многие знатные семьи столетиями пользовались ею и, в конце концов, стали считать ее своей собственностью. Часть этой общественной земли и захотел передать разорившимся и продавшим свои участки крестьянам ставший недавно народным трибуном Тиберий Гракх.
- Тиберий Гракх? - задумчиво переспросил Аристоник. - Я, кажется, уже слышал где–то это имя. Кто он?
- Очевидно, тебе говорили о его отце, который начал кровавые бойни в Испании и разгромил Сардинию, продав почти всех жителей этого острова в рабство. Он женат на дочери Сципиона Африканского, победившего Ганнибала. От этого брака у них родился Тиберий Гракх - запомните это имя! О нем я и хочу рассказать.
- Ну и семейка… - пробормотал, подергивая плечами, Анаксарх. - Дед и отец - душители целых народов. А что же сын?
- Кажется, я не произносил слова "душители", - с вызовом напомнил Постум. - Да, дед и отец Тиберия пролили немало крови. Но не следует забывать, что Карфаген до того, как склонить свою голову перед Римом, унижал и притеснял не мало государств. А Гракха старшего во время его наместничества в Испании очень уважали местные племена и особенно - Нуманция.
- То–то она восстала против добренького Рима! - усмехнулся Анаксарх и замолчал, присмиренный недовольным взглядом Аристонмка.
- Я присутствовал при первом триумфе Тиберия на Палатинском холме, когда он впервые во время праздника сообщил, что решил бороться за преобразования в государстве,
- сощурившись, словно заново переживая события годичной давности, сказал Постум. - Слышал и другие его предвыборные выступления. Он говорил о доблести римлян, о тех крестьянах, которые, пролив кровь за отечество, возвращались к своим поросшим сорными травами участкам, а потом, разорившись продавали их богатым землевладельцам, оставаясь без земли и уходя в Рим, чтобы жить там на жалкие подачки. Каждый раз, заканчивая свои речи угрозами, что над Римом нависла смертельная опасность, он под одобрительный рев народа выдвигал свои требования: ограничить право пользования общественной землей пятьюстами югерами на самого арендатора и еще по 250 югеров на двух его взрослых сыновей, если они имелись, отобрать у владельцев всю общественную землю сверх этой нормы, и передать ее безземельным и малоземельным крестьянам участками, по тридцать югеров без права продажи за небольшую арендную плату…
- Ай, да Постум! Словно по писаному читает… - восхищенно прошептал Демарху Кабир и вслух спросил: - И что же, избрали его?
- Конечно, - кивнул Постум. - Со всех окрестностей в Рим стали стекаться крестьяне, и Тиберий Гракх в короткий срок стал вождем народного движения. Все до единой трибы проголосовали за него, несмотря на пущенный сенатом слух, что он предложил переделить землю с целью, возмутить народ и внести расстройство в жизнь государства.
- Так, значит, этот Тиберий Гракх - наш? - недоверчиво спросил Кабир, - И такой же вождь, как Аристоник?
- Нет, Аристоник - вождь всех обездоленных, будь они пергамцами, сирийцами, эллинами или даже римлянами! - возразил носильщику Постум. - А Тиберий - хоть и вождь римской бедноты, но он хочет возродить могущество армии Рима, которую в основном пополняет крестьянство, чтобы покорять все новые и новые народы.
- Если даже такой чуткий к чужим страданиям человек сеет благо своему народу, чтобы другие пожинали слезы и кровь, что же тогда ждать от остальных римлян? - воскликнул Аристоник, обводя притихших заговорщиков гневным взглядом. - От того же "храброго" Сципиона или "честнейшего" Пизона?!
- Не бывать им в Пергаме! - послышался крик.
- А если они подойдут к нашим границам, смерть им!
- Смерть!
- Аристоник, веди нас за собой, иначе твой брат Аттал откроет границы нашего царства римлянам!
- Веди, Аристоник!..
Видя, как вскакивают со всех мест купцы и воины, рабы и крестьяне, Аристоник торопливо дал знак Постуму продолжать свой доклад о Риме.
Тот понимающе кивнул:
- После того как сенату не удалось провалить Тиберия на выборах, он пошел на новую хитрость. Патриции уговорили выступить против Гракха самого близкого его друга, тоже народного трибуна этого года Марка Октавия. По указке сената он наложил вето на предлагаемый закон Тиберия, поставив тем самым его в трудное положение. Ведь, согласно римским законам, тот не мог выступить против этого запрета. Тогда Гракх решил действовать тем же оружием, что и сенат. Он сам наложил свое трибунское вето на должностных деятелей Рима до того дня, пока его законопроект не будет поставлен на голосование в народном собрании. Однако, этого ему показалось недостаточно, и тогда он запечатал своей печатью храм Сатурна, в котором находится часть государственной казны. Таким образом, он приостановил всю государственную деятельность Рима.
- Вот так и нам надо действовать! - восторженно толкнул локтем увлеченного рассказом Демарха Кабир. - Тогда никакие римляне…
Он поспешно замолчал, потому что Постум, переведя дыхание, опять продолжал свой доклад: - Эти решительные меры вызвали сильное раздражение в стане противников Тиберия, - сказал он. - Одни в знак протеста стали появляться на улицах Рима в траурных одеждах, другие тайно готовили покушение на жизнь неугодного трибуна. Но прямо выступить против запретов Гракха или поставить вопрос о лишении его полномочий народного трибуна никто не решался, боясь быть раздавленным, разорванным на куски разъяренной толпой народа.
Постум говорил, не повышая голоса, только лицо его бледнело все сильнее и сильнее.