- Ничего, просто… это нужно, увидишь, - отрывисто пробормотал Огюст, упорно пробиваясь вперед.
Мы миновали забитые людьми залы и лестницы, кажущиеся вместительными лишь от скопления народа - просто из-за того, сколько их тут помещалось.
"Но по ночам тут, видимо, все не так…" - подумал я, рассеянно оглядывая стены, балки, обычные двери и декоративные решетки на окнах внизу. Как ни крути, я чувствовал себя здесь каким-то шпионом.
Решительность Огюста, не останавливавшегося ни на мгновение, и даже все время ускорявшего шаг, меня поражала. Он почти столкнулся с выходящим из дверей кабинета слугой, едва успевшим о нем доложить. Похоже, он его просто не видел и чуть не втолкнул обратно в комнату. Пришлось помочь им обоим разойтись. Слуга посмотрел на меня, опешив, но с некоторой долей благодарности. Какого черта? Нужно было остановить Огюста раньше. Он действительно не в себе. А впрочем, все мы взрослые люди…
И первое же, что мне бросилось в глаза, это был удивленный поднятый взгляд адмирала. Он был здесь один, несмотря на всю эту толпу снаружи. Он посмотрел на Огюста недоуменно - у того был такой вид, будто он пришел кого-то застрелить, перевел взгляд на меня, и я услышал, как дверь за нами с мягким щелчком закрылась. Огюст взволнованно небрежно поклонился, я сделал то же, с более светским и почти извиняющимся за него видом.
- Де Флеррн?.. Рад вас видеть.
Кто-то сказал, что он не в духе? Да, суховат, и сидел он за заваленными бумагами столом, будто аршин проглотив, но на Огюста смотрел удивленно и с почти отеческой, хоть и несколько рассеянной тревогой.
- Вы получили мое письмо, господин адмирал… Я писал вам о заговоре.
Белесые ресницы Колиньи вместо ответа едва заметно согласно дрогнули.
- Позвольте представить вам моего друга…
"Ах ты, идиот…" - подумал я вдруг неожиданно четко, обратив эту мысль не только к Огюсту, но и к себе самому. Все-таки, такой подлости я от него не ожидал. Или того, что он настолько потеряет голову…
- … который знает о нем больше. - Все это Огюст выпалил на одном дыхании. Да, его расчет на то, что хороший удар в челюсть, который меня так и подмывало ему нанести, ничего уже не изменит, был, к сожалению, верен.
Все, что я мог сделать, это слегка удивленно улыбнуться и недоверчиво присмотреться к Огюсту.
- О чем вы говорите, де Флеррн?
Краем глаза я увидел, что Колиньи сощурился. Похоже, скоро мы узнаем, что означало: "он не в духе".
- Я говорю о заговоре…
- Я не думаю, что это заговор, - возразил я спокойно. - Напротив, я уверен, что слухи ложны.
- Это уже бесполезно отрицать, - негромко, но с нажимом проговорил Огюст. - Ведь ты сам говорил мне о нем!
Это был уже удар откровенно подлый. Глаза у Огюста были сумасшедшими и отчаянными. Он пошел ва-банк, готовый уничтожить и себя самого. По контрасту с ним я ощутил еще большее, хоть и какое-то "бешеное" спокойствие.
- Я не мешаю вам, молодые люди? - осведомился адмирал тоном, который невозможно было назвать ледяным. Лед, это все-таки застывшая вода, а этот тон был скорее - песочным. Как пережженный солнцем песок пустыни, ссыпанный в стеклышки часов.
- Прошу прощенья, - я церемонно слегка поклонился, тогда как Огюст продолжал стоять столбом, пристально глядя на меня и даже не собираясь поворачиваться к своему патрону. - Что ж, раз мы действительно здесь находимся именно ради этого, то, почему бы не предположить, что заговор существует. Хотя я вовсе этого не утверждаю.
- Он существует, - ровным бесцветным голосом произнес Огюст.
- Пусть так, - не стал я спорить.
Огюст, кажется, перевел дух, услышав от меня такие слова.
- Но это вряд ли вам понравится, - предупредил я.
- Говорите, - великодушно дозволил Колиньи.
- Предстоящая королевская свадьба должна войти в историю, - сказал я медленно. - Но не только примирением партий и войной во Фландрии. Нет, она будет очень известна сама по себе, из-за событий, которые будут ей сопутствовать.
Огюст задышал неровно. "Думаешь, дело сделано?"
- Ведь не зря сюда съезжается столько ваших сторонников, господин адмирал, не зря к Парижу подходят целые войска. Разве не очевидно, что это заговор? Под предлогом королевской свадьбы и войны во Фландрии вы намерены захватить Париж и самого короля, чтобы править от его имени либо убить его и занять его место. Не так ли?
- Да как вы смеете!.. - едва выговорил ошеломленный адмирал. Разумеется, ошеломленный не самим ходом рассуждений, а тем, что я высказал их вслух.
- Я говорил, что это нелепо, - сказал я, глядя прямо в его наливающиеся гневом изумленные глаза. - Объявлять домыслы правдой я не намерен. Но таковы настроения среди парижан.
Огюст издал какой-то сдавленный писк.
- Разве мы говорили об этом?..
- Да, - перебил его я, - и еще о том, что если ваши сторонники будут чувствовать себя в Париже полностью безнаказанными, это окончательно погубит их дисциплину и репутацию и вызовет бунт, что может быть и впрямь кому-то на руку. Но что абсолютно не на руку ни вам, господин адмирал, ни королю.
- Нет, - воскликнул Огюст срывающимся голосом. - Заговор против… против!..
- Довольно! - сказал Колиньи и резко позвонил в колокольчик. Дверь распахнулась под мощным напором, раздался короткий топот и характерный свист и скрежет. Я, заметив, как адмирал молча кивнул в мою сторону, и обернувшись, без удивления посмотрел на зависший передо мной стальной веер из пяти остро-отточенных клинков.
- Заберите у него оружие, - сказал адмирал равнодушным тоном. - Этот человек арестован.
- Боже мой, нет, - пробормотал Огюст севшим голосом. Может, до него только сейчас дошло, что он делает? - Нет! - заорал вдруг Огюст так, что адмирал вздрогнул, как и несколько висящих в воздухе клинков. - Адмирал!.. Вы не поняли! Он наш друг, и я ему полностью доверяю!..
- Вы ведь сказали, что он участник заговора.
- Вовсе нет! Это предположения!..
- Вы сами сказали, что заговор существует. Разве не за этим вы его сюда привели?
- Боже мой, ну конечно, нет!
Огюст принялся бесцеремонно расталкивать окружавших меня людей.
Колиньи вздохнул и покачал головой, прежде чем скорбно посмотреть на своего адъютанта.
- Де Флеррн, вы здоровы?
- Нет… то есть, да…
- Вы настаиваете на том, что этот человек не опасен?
- Клянусь вам!.. - мне показалось, Огюст готов разрыдаться. Не исключено, что Колиньи подумал то же самое. Как бы то ни было, адмирал сделал знак рукой, и все лишние снова покинули кабинет.
- Так что же вы хотели мне сказать? - повторил Колиньи, теперь уже глядя на Огюста.
- Я…
Огюст был совершенно не в форме. Настолько, что даже Колиньи, похоже, забыл, что он "не в духе" и смотрел на него почти сочувственно, порой вопросительно поглядывая на меня, видно, полагая, что состояние Огюста в какой-то степени сделало нас, его ближних, собратьями по несчастью. Я принял это негласное извинение. Тем более что, несмотря на происходившее, странным образом чувствовал себя здесь в безопасности, хотя достаточно ясно представлял, чем все это могло мне грозить, с первых же произнесенных в этом кабинете слов. Но представление показалось мне слишком демонстративным - всего лишь проверка на крепость нервов и откровенность, не больше. Куда сильнее оно ударило по бесхитростному Огюсту. И так едва не совершившему моральное самоубийство.
- Вы должны его простить, - ответил я за него. - Он слишком встревожен. Я понимаю, что хоть нет ничего определенного, - по напряженным плечам Огюста прокатилась мучительная судорога, но он больше не возражал, - когда-то смерть Конде оказалась для него слишком большим потрясением, и он не желает, чтобы это повторилось снова.
- Чтобы повторилось что? - переспросил адмирал.
- Он не хочет потерять вас, - ответил я просто.
И Огюст нервно кивнул. Так или иначе, мы говорили все же почти о том, о чем он хотел, только не так дико и абсурдно, как могло бы выйти.
- Вы ведь католик? - помолчав, переспросил Колиньи.
- Да, господин адмирал.
- Что же вас связывает?
- Дальние кровные узы. В Париже он - мой гость.
Колиньи кивнул.
- Значит, находясь в вашем обществе, он пришел к мысли, что меня немедленно нужно спасать?
- Не только в моем обществе. С тех пор, как мы прибыли в Париж, ему довелось несколько раз пройти по городу не в сопровождении единоверцев, он посмотрел на происходящее другими глазами, и это его ужаснуло.
- Что же его так ужаснуло?
- То, как ваши единоверцы выглядят со стороны. Разумеется, не все, а те, что производят впечатление… да и почти не таясь хвастаются тем, что я сказал вам в самом начале - будто они здесь - чтобы захватить этот город и эту страну.
Колиньи невольно побагровел.
- Как они могут… Я накажу виновных… кто это был?
- Вы не сможете заставить молчать всех глупцов на свете, господин адмирал. Толпа и стадо лишены лиц и имен. Что же до короля… - Колиньи поднял цепкий взгляд. - Он запретил задирать ваших людей, драться с ними, каким-то образом их притеснять и даже отвечать на их выпады, и правильно сделал. Но ваши люди порой этим пользуются, и как вы можете догадаться, возмущение копится. Город похож на пороховую бочку. Грабежи, разгромы в домах, даже убийства… Все это может вызвать стихийные волнения. Особенно вскоре после торжеств, когда все будут достаточно возбуждены и распалены самими праздниками, а сдержанность и соображения политики будут заглушены вином и весельем.
Колиньи вдруг улыбнулся одними губами.
- Ну, сомневаюсь. Ведь еще в Риме народ умиротворяли хлебом и зрелищами.
- Да, - согласился я, - пока еще умиротворенье есть, все ждут праздника, но чуть после… самим парижанам не очень-то нужна Фландрия, как бы она ни была нужна Франции. Не стоит позволять толпе все портить. На чьей бы стороне эта толпа ни находилась.
Колиньи небрежно кивнул. И вдруг, приподняв бровь, бросил на меня не то пронизывающий, не то просто заинтересованный взгляд.
- Я ведь верно расслышал ваше имя? Де Ла Рош-Шарди?
- Совершенно верно, господин адмирал.
- А генерал де Ла Рош-Шарди де Баньердор?..
- Это мой отец.
Он снова удовлетворенно кивнул.
- Я слышал, что к его словам стоит прислушиваться, даже если он всего лишь рассуждает о самых обычных вещах. И слышал, что эта черта, в некоторой степени, присуща всем в вашем роду?
Я вежливо поклонился.
- Мне трудно об этом судить.
- Как бы то ни было, я буду рад видеть вас снова, если вам что-то придет в голову, - промолвил он с неуловимой усмешкой в углах рта.
- Благодарю, господин адмирал, - сказал я мягко. - Но обычно я предпочитаю писать сонеты.
Адмирал замер с чуть приподнятыми бровями, расслышав в ответе едва завуалированную дерзость, но справедливо решил, что мы в расчете, и мы с Огюстом благополучно откланялись.
Едва мы переступили порог, теперь уже я безостановочно двинулся вперед, к выходу, не обращая никакого внимания, идет Огюст за мной или нет.
Я не заметил, что он действительно отстал. Что ж, его желание держаться сейчас от меня подальше я понимал прекрасно. Да и наверняка он еще не закончил со своими встречами и разговорами, он ведь среди своих. Вот пусть тут и остается. Выйдя на крыльцо, я невольно остановился, ослепленный солнечным светом. С небес лилась ирреальная пронзительная синева. Из-за поворотов и за повороты выглядывали и исчезали проносимые мимо яркие паланкины.
- Послушайте, - услышал я вдруг смутно, но нехорошо знакомый голос, и кто-то с бесящей фамильярностью похлопал меня по плечу.
Я повернулся, готовый размазать этого "кого-то" по стенке, - теперь, когда не нужно было сдерживаться и контролировать себя, я был в ярости, - но увиденное показалось мне таким гротеском, что едва не рассмешило. Рядом со мной оказался один из вчерашних "пуритан" из картографической лавки. Да вовсе и не один - позади него сгрудились угрюмой стайкой и прочие четверо. Старший стоял позади всех, настороженно оглядываясь вокруг и бросая на меня с сомнением мрачные взгляды - пастырь, приглядывающий за своими черными овцами.
- Кажется, мы знакомы?.. - произнес тот, что начал разговор - не тот, чья шпага улетела вчера в угол, в парламентеры был избран некто, кто еще не успел пострадать, и с кем у меня еще почти не было никаких счетов.
- Слава богу, не имею такой чести, - отрезал я неприязненно.
- Что привело вас сюда, сударь? - нахмурившись, осведомился кальвинист, выглядевший сам по себе вполне разумным и вдумчивым человеком.
- Думаю, не то же, что и вас.
- Но вы протестант… - Да неужели? Это что же, попытка извиниться? Если я вдруг пошутил, а на самом деле "свой"?
- Ни в малейшей степени! - сказал я отчетливо, с удовольствием увидев, как он вздрогнул и отшатнулся.
- Ваш тон кажется мне оскорбительным! - заметил он холодно.
- Очень на это надеюсь! - признал я.
- Возмутительно! - подхватил второй, тоже "новенький", помоложе, с очень острыми костистыми чертами лица. - Что же вы тут делаете? Шпионите?
- Разумеется! - Я повернулся ко второму. - Где и когда? Хоть со всеми сразу, хоть по очереди!
- Я был первым, кто спросил! - хмуро заметил первый.
- Как пожелаете, - согласился я с предупредительной угрожающей улыбкой. - Немедленно? Вы все еще полагаете, что земля плоская?
- Разумеется! - выпалил он сквозь зубы, встопорщив рыжеватые усы. Ну, ну, а кажется, кто-то говорил, что рыжина - адская метка? Не для "своих", разумеется. - Недалеко есть очень подходящий пустынный двор…
- Замечательно!
- Так, так, так! - раздался веселый голос д’Обинье, протолкавшегося на крыльцо с другой стороны. - Вижу, тут происходит что-то интересное?! Умираю от любопытства!
- Этот господин - папист, - подал вдруг скрипучий голос старший из пуритан.
- Ага, - небрежно кивнул Обинье. - Я знаю.
- Вы тоже? - возмущенно нахмурился старик.
- А вот это уже оскорбление! - уязвленно воскликнул д’Обинье. - Да как вы смеете? Если бы не ваши годы…
- Да уж, не знать вас в ваших кругах, это чистое преступление, - развеселился я, и д’Обинье рассмеялся вместе со мной, подмигнув мне с самым дружеским расположением.
- Но все же это не причина, - напомнил я. - Причина совсем иная.
- Какая же? - с любопытством спросил подобравшийся в это время поближе Роли.
- Богохульство! - с удовольствием провозгласил старик.
- О, господи, - скучающе зевнул Сидни.
- Да, да, скажите, господа, вы по-прежнему уверены в том, что земля плоская, а не шарообразная?
- Она не может быть шарообразной, это противно господу… - упрямо заладил старик.
- Что?! - заорал Роли так, что у меня уши заложило. - Земля - плоская!.. Проклятье! Эй, виноват, не припомню вашего имени, но если вы не возьмете меня в секунданты, я подерусь с вами от огорчения! Надо же! Плоская!.. - он зачарованно уставился на моих оппонентов как на экзотических птиц.
- Да, она плоская! - заявил, свирепо побагровев, тот из кальвинистов, что заговорил сегодня со мной первым, с таким гордым видом, что ему позавидовал бы и Галилей.
- Бой во имя науки и прогресса! - воскликнул Сидни, очнувшись и развеселившись! Его белокурые, тонкие, прекрасно ухоженные усы возбужденно и смешливо вздрогнули. - Вот это я понимаю!..
- Нет никакой науки! - провозгласил старый пуританин. - Помимо откровения Божьего!
И все посмотрели на него с печальным соболезнованием. Даже столпившиеся было посмотреть что происходит посторонние. Причем, помимо самой собой сколотившейся команды из д’Обинье, Роли и Сидни, все тут же утратили к спору всякий интерес.
- Я с вами! - сказал Сидни. И ясно было, что слово его - кремень.
Кальвинисты принялись переглядываться. Д’Обинье выставил палец, весело считая.
- Раз, два, три, четыре, пять… Так! Есть и на мою долю! А где де Флеррн?
- У него еще какие-то дела, - сказал я равнодушно.
- Отлично, - кивнул д’Обинье. - Пятый не в счет, совестно… столь благородные седины… Что ж, не будем терять времени, чем быстрее мы установим, какой формы земля, тем лучше для священной Истины, плодоносящей лучше, как и всякая женщина, с совлеченными покровами!..
- Охальник!.. - с удовольствием расхохотался Роли.
Д’Обинье снова лукаво подмигнул и высунул язык.
- Если бы Бог этого не хотел, он не создал бы женщин!
- И Истину, - чопорно прибавил Сидни.
- Вперед! - провозгласил весело Роли. - Кстати, куда?..
Грязноватый двор и впрямь был почти пустынен. Одинокий зеленщик быстро выбросил гнилье из своей тележки на землю и, грохоча ею, скромно поспешил удалиться. Одной стороной двор примыкал к монастырю, но не возле ворот, где постоянно толкутся нищие, а чуть в стороне, где последние обычно делили добычу, и к тому же, двор постоянно использовался для того, для чего мы сюда пришли. Сюда вели два пути - один через арку со стороны улицы, другой, вдоль стены, к воротам монастырям, где всегда можно было найти прибежище, если вдруг появлялась городская стража, что она, впрочем, делала не так часто, разве что по большим праздникам, да и то больше в погоне за взяткой.
Хотя, кажется, у нас как раз большой праздник? И все-таки, пожалуй, не тот случай, да еще при такой банде, к какой и приблизиться-то страшно. И при семи протестантах из восьмерых участников, это трудно назвать чем-то большим, чем дружеской потасовкой, тем более что и предварительный сговор почти что не имел места. Ах да, простите, не при семи из восьмерых, а при восьмерых из девяти присутствующих - ведь с нами был еще и исходящий укором надменный патриарх.
- Итак, - бодро сказал д’Обинье, взявший на себя обязанность распорядителя. - Оружие двойное - шпага и кинжал. Вроде бы, у всех все имеется. Как там с длиной и тяжестью? Полагаю, у каждого - как ему удобно, иначе никто бы в бой не рвался. Секундантов - трое с каждой стороны, все - участвуют в поединках. Разоблачаться не советую, хоть и жарко - так проще будет смыться…
- Нет, нет, - вмешался Роли. - Не хочется пачкаться. Сам посуди.
- А ты посмотри на этот двор, - трезво ответил д’Обинье.
- Да ладно… - Роли скинул плащ, вывернул подкладкой наружу и положил на сухой участок земли, а сверху бросил свой колет.
- А то опять все изорвем, я же знаю…
Д’Обинье пожал плечами, и мы все последовали примеру Роли. Забавно… Нет, чертовски забавно, совсем другой случай, но как напомнил мне знаменитый эпизод из жизни Елизаветы Английской, может быть, просто легенду - однажды королева вышла из кареты, и на ее августейшем пути оказалась глубокая лужа. Никто не знал, что делать, и положение спас оказавшийся рядом Уолтер Рейли (все-таки, как привычней называть его именно так), бросивший в лужу под ноги королеве свой плащ… Поглощенный этими мыслями я зазевался и действительно чуть не сложил свои вещи в единственную ближайшую лужу, но вовремя опомнился.
- О, судия суровый, со взором мрачным и горящим, - обратился д’Обинье к укоризненно стоявшему рядом "столпу веры", - я полагаю, ваше участие совсем не обязательно, и вы удовлетворитесь скромной, но солидной ролью свидетеля?
Судия суровый окинул д’Обинье мрачным и горящим взором, выпятил нижнюю губу и счел ниже своего достоинства отвечать на столь бойкую тираду.