- Джон, Полуночник сказал мне однажды, что пустыня ждет молнию, как невеста жениха, а когда молния приходит, то пустыня сливается с ней. Все, кто живет там, все звери, большие и маленькие, все мужчины, женщины и дети, все бросают свои дела и уходят. Молния - это зов небес для них. Они должны следовать за ней, иначе смысл их жизни будет потерян. А теперь, Джон, слушай внимательно… Полуночник рассказывал мне, что ему запрещали следовать за дождем, когда он прислуживал в поместье господина Рэйнольдса. Он не мог покидать усадьбу. Но здесь он - свободный человек, и я никогда не буду запрещать ему делать то, что он пожелает. Ты ведь не хочешь, чтобы он утратил смысл своей жизни, сынок?
Я знал, какой ответ хочет услышать папа, но был слишком взволнован, чтобы произнести слова, которые он от меня ждал. Он сам ответил за меня:
- Наверняка, не хочешь… С ним все будет в порядке. Он вернется к нам.
- Но ведь Порту - не пустыня!
- И тем не менее, Полуночник всегда будет следовать за дождем и молнией, так же как и мы будем следовать тому пути, который предназначен нам судьбой. Придется смириться с этим, малыш.
Пока Полуночника не было, у нас на четверо суток разверзлись хляби небесные. По улицам города текли реки грязи. Мы думали, что бушмен вернется домой грязный с ног до головы и чихающий, как друид, но наши ожидания не оправдались, как, впрочем, каждый раз, когда дело касалось нашего друга из Африки.
Когда он вернулся через пять дней, его желтовато-коричневые шерстяные штаны, белая рубашка и синий жилет были безупречно чистыми, и лишь босые ноги, вымазанные грязью, и влажноватый запах мокрой ткани говорили о том, что этот человек почти неделю провел под дождем, звездами и облаками.
- Добрый день, - сказал он, и лицо осветилось улыбкой. - Мы заметили вас издалека и умираем от голода.
Когда утихли наши радостные возгласы, мама первой заметила порез у него на лбу, примерно с дюйм длиной. Она бросилась к нему и кончиками пальцев прикоснулась к ране, на которой уже запеклась кровь. Полуночник засмеялся и заявил, что это - ерунда, потом взял ее руку и поднес к губам, как его научили.
- Я сама перевяжу тебя, - сказала она.
- Хорошо, но сначала дайте мне снова взглянуть на семейство Стюартов.
Полуночник был очень рад своему возвращению. Поймав мой счастливый взгляд, он подмигнул, намекая, что многое собирается мне рассказать. Я обнял своего друга и вдохнул его родной запах.
Папа помог бушмену убрать мешок, колчан и лук, затем посадил его за стол, а мама осмотрела рану. Я же не мог больше сдерживаться и задал вопрос, который меня мучил все время с тех пор, как он вернулся.
- Но как, черт побери, ты умудрился не запачкать свою одежду?! - спросил я.
- Джон! - воскликнула мама. - Джентльмен никогда не употребляет подобных слов, даже если он взволнован.
Я ответил ей:
- Но я - не джентльмен.
Я вовсе не шутил, поскольку решил для себя, что от меня не должны требовать галантных манер, пока мне не исполнится шестнадцать.
- Чистая правда, - пошутила мама. - Но я сделаю из тебя джентльмена, чего бы мне это ни стоило.
- Как же тебе удалось остаться таким элегантным? - спросил папа.
- Как только я вышел за город, где поблизости не было домов, я снял одежду и аккуратно сложил ее в мешок, а затем повесил его высоко на дуб. Правда, вещи стали мокрыми-премокрыми, - засмеялся он. - Но они высохли сегодня по пути домой, только штаны остались немного влажными.
- Но как ты запомнил этот дуб? - спросил я.
Он недоуменно посмотрел на меня:
- Джон, не будь глупцом, я никогда бы не потерял такое важное дерево.
- Все, хватит об этом, - приказала мама. - Переоденься теперь в сухое. Я не хочу, чтобы ты снова заболел перед Рождеством. Я этого не вынесу. Тем более, ты скоро начнешь обучение у аптекаря, и не следует появляться на пороге дома сеньора Бенджамина с лихорадкой. Если не можешь…
Мама могла бы возмущаться до рассвета, если бы папа не отважился прервать ее тираду:
- Делай, что говорят, Полуночник, а то мы не придем к согласию. Пожалуйста, иди с Джоном в свою комнату и переоденься, а затем спускайся и поужинай с нами.
Мы с Полуночником помчались наверх, в его комнату. Переодеваясь, он рассказывал о своих приключениях. Чувство гордости за то, что он отдает мне предпочтение, всегда переполняло меня, когда я слушал африканца. Когда я однажды рассказал об этом ощущении, он ответил, что когда я метался в бреду с лихорадкой, он, чтобы изгнать болезнь, дал мне съесть жука, который до сих пор находится внутри меня. В нем тоже живет жук, и они вспыхивают, почуяв друг друга.
Застегивая рубашку, Полуночник рассказал мне, как он покинул Порту и начал искать сердце грозы; через вспаханные поля и леса он шел к темнеющему небу. Когда я спросил, не встретил ли он людей на своем пути, он ответил:
- Ни единой души. Меня никто не видел. Я хитрый-прехитрый, когда хочу спрятаться.
Африканец сказал, что дождь настиг его на холме, на вершине которого росли сосны. Он целыми часами плясал под ними.
- Чтобы призвать больше дождя? - спросил я.
Он пожал плечами, потом прищелкнул языком. Когда я стал настаивать, чтобы он ответил по-английски, он только усмехнулся. Это был уже не первый раз, когда Полуночник начинал щелкать вместо объяснений, но я знал, что, отмалчиваясь, он не хотел обидеть меня или что-то утаить, как я поначалу думал. Он просто не знал, что ответить.
Спустившись в гостиную, Полуночник, удовлетворяя любопытство моих родителей, в подробностях рассказал то, что я считал лишь самым началом эпического повествования об опасном приключении. Но он быстро закончил свой рассказ, сообщив, что после плясок охотился четыре дня. Не подозревая о том, что я ждал его рассказа целый час, он взял ложку и начал жадно поедать морковный суп.
- А сколько… сколько зверей ты убил? - спросил я.
Мама сочла эту тему неподходящей для мальчишки моего возраста и шикнула на меня, но отец сказал:
- Нет, Мэй, пусть он расскажет нам о своих трофеях.
Полуночник ответил:
- Я убил крупную газель. Красивое животное. - Его глаза засветились. - Я нарисовал ее на большой скале.
- Как ты можешь спокойно убивать животных? - спросила мама, качая головой. - Мое сердце бы не выдержало, если бы я это увидела.
- Я - бушмен, а она - газель. Я должен питаться или умереть.
- А зачем ты нарисовал ее? - спросил я.
- Я должен был указать Богомолу место, где она погибла.
- А как ты поранил лоб? - спросил отец.
- Моя стрела ранила газель вот сюда, - ответил бушмен, ткнув пальцем в свои ребра. - И она быстро помчалась прочь. Я гнался за ней по лесу, и ветка ударила меня…
Он взмахнул рукой, изображая удар, и засмеялся над собственной неловкостью.
- А чем ты питался, кроме газели? - спросил я.
- Двумя зайцами. И целой кучей муравьев.
- Муравьев?! - Мама поперхнулась и закашлялась.
С озорным блеском в глазах Полуночник гордо добавил:
- Ваши португальские муравьи не так вкусны, как наши африканские.
- Я должен это записать, - сказал отец и сделал вид, что заносит эту интересную фразу в свою записную книжку.
Мама открыла рот. Стукнув по столу кулаком, она воскликнула:
- Чтобы я больше не слышала об этой гадости! Ешь суп, пока не остыл, - повернулась она к Полуночнику.
- А ты, - она посмотрела на отца, - прекрати свои глупые шутки.
- Ты же, - последнее указание предназначалось мне, - ты… ты просто сиди и слушай!
- Именно этим я и занимался.
- И не говори со мной таким тоном!
- Как скажешь, мама.
Я толкнул Полуночника локтем и спросил:
- Ты возьмешь меня как-нибудь на охоту?
Прежде чем он успел ответить, мама резко сказала:
- Это исключено. Джон, я запрещаю тебе охотиться.
- Ты не поняла меня, мама. Не на четыре дня. Только на один. - Я поднял палец и повернулся к Полуночнику. - Мы могли бы уйти всего на один день. Когда зайдет солнце. Я имею в виду, нам не нужно будет оставаться в лесу во время грозы, прятать одежду на деревьях и есть муравьев. Мы могли бы пойти на охоту меньше, чем на… меньше.
Опасаясь ссоры, папа прервал меня:
- Джон, я буду благодарен тебе, если ты позволишь нам с мамой обсудить это позже.
Мама вздрогнула.
- Джеймс, охота в этом доме не подлежит обсуждению.
Я нахмурился, но никто из них, казалось, не заметил этого, что еще больше разозлило меня.
После ужина я собрался пойти в свою комнату, но папа выразительно взглянул на меня и напомнил, что я не извинился.
Полуночник сжалился надо мной и сказал:
- Знаешь, Джон, когда я охотился, я видел необычную птицу.
- Какую еще птицу? - надменно спросил я.
Родители и Полуночник удержались от смеха лишь потому, что нежно любили меня.
- Однажды, - начал бушмен, - когда я был мальчишкой твоего возраста, я остановился у небольшого озера, чтобы напиться. Озеро было недалеко от Долины Сернобыка, где я родился. В воде отражалась огромная птица.
Он расставил руки насколько мог широко и раскинул пальцы веером.
- Она была вся белой, а крылья и длинный хвост - цвета слоновой кости. Но когда я повернулся посмотреть на нее, она улетела в ночной лес, и с того времени я страстно желал увидеть ее поближе.
Он глубоко затянулся, выпуская изо рта дым колечками, и когда он продолжил рассказ, мне показалось, что он превращает дым в слова:
- Это чувство напоминало любовь, Джон. Оно было таким сильным, что я покинул свой народ и отправился на поиски птицы. Но я никак мог ее найти. И никто, кого я встречал на своем пути, ни разу не видел ее. - Он наступил мне на ногу. - И вот, два дня назад, я снова увидел ее.
Он откинулся назад и молча задымил, как будто сказал все, что хотел. Мама взяла несколько писем, полученных ею на днях.
- И что же случилось два дня назад? Что ты увидел? - нетерпеливо воскликнул я, забыв о своей злости.
- Это было удивительно-преудивительно. Джон, когда я пил из озера, я снова увидел отражение белой-пребелой птицы, совсем как в первый раз.
Он наклонился вперед и ткнул в меня кончиком трубки, из-за чего я непроизвольно согнул ногу.
- Когда я обернулся, Джон, то услышал кудахтанье, - Полуночник издал резкий гогот.
Мама недовольно посмотрела на него, словно собиралась упрекнуть африканца, но потом притворно вздохнула и сказала:
- Я вижу, бесполезно пытаться высказывать мое мнение по поводу твоей истории.
Полуночник усмехнулся и продолжил:
- Я пошел на звук, он раздавался с вершины холма неподалеку. Но моей любимой птицы нигде не было видно, и я начал танцевать наш страусиный танец.
Бушмен зажал трубку во рту и, не поднимаясь, замахал руками и резко вытянул голову вперед, чтобы мы представили себе страуса.
- А что случилось потом?
- Я услышал голос: "Посмотри сюда! Сюда!". Я повернулся и увидел большое белое перо, парящее в золотых лучах заката.
Полуночник поднял вверх руку и сжал кулак, хватая воображаемое перо.
- Через столько лет я наконец-то заполучил ее перо. Как живое, оно трепетало в моей руке. И знаешь, я испытал такое умиротворение, какого не знал раньше. Вся моя жажда прошла. Я почувствовал себя так, словно спустя много лет отыскал в пустыне свою семью.
Я сгорал от любопытства.
- Как выглядела птица? Что за вид был у нее?
- Эту птицу никто никогда не видел раньше. Никто никогда не разглядывал ее, как следует. Никто не знает даже ее имени. Но даже одно перо этой птицы способно вселить в человека радость. Всего одно перо, приложенное ко лбу вождя, может осчастливить всех.
- Полуночник, ты все это выдумал, - заявил я.
Он подмигнул.
- Ты так думаешь? Тогда будь добр, принеси мой мешок.
Я вскочил, побежал к двери, ведущей в сад, снял мешок с гвоздя, на котором он висел, и принес его африканцу. Он засунул внутрь руку и достал тонкое белое перо, примерно полтора фута длиной. Он провел им под подбородком, затем вдохнул его запах, словно это были духи.
Я открыл рот от восхищения. Я никогда не видел такого длинного прекрасного пера.
- Откуда оно у тебя? - выдохнул я.
- Ты что меня не слушал? Оно упало с небес.
- Его обронила безымянная птица?
Он кивнул.
- Большая белая безымянная птица?
- Да, - он усмехнулся и протянул мне перо. - Это тебе, Джон.
Я взял его и тоже почувствовал, как оно бьется в моей руке.
- Но почему ты отдаешь его мне? - спросил я.
- Разве кто-нибудь оценит этот дар больше тебя?
В следующие дни я изменил свою тактику. Я подлизывался к маме, чтобы она разрешила мне сходить с Полуночником на охоту. После того как мой первый шквал комплиментов вызвал только недоверчивое фырканье с ее стороны, я стал искусней. Однажды я сказал, что она легче и подвижнее, чем все звезды в Пегасе. Я считал этот комплимент изысканным, но мама смеялась до слез.
Потом она объяснила мне:
- Прости, Джон, но меня не так часто сравнивают с лошадью.
Мне казалось, что все потеряно, но папа за десять лет освоил много способов, позволяющих сломить ее сопротивление, и в тишине спальни ему вскоре удалось выпросить для меня разрешение, но условием, что я не буду есть муравьев и не причиню вред ни одному существу. Мне легко далось это обещание, так как я и не собирался питаться ничем, что имело шесть ног и усики, и никогда не держал в руках никакого оружия, не говоря уж о луке и стрелах, которые требовали особого мастерства.
В следующую субботу с восходом солнца мы с Полуночником отправились в путь. Два часа мы шагали по густому сырому лесу, пробираясь сквозь папоротники, сосны и дубы, и удалились к востоку от города на несколько миль. Мы сняли рубашки и засунули их в мешок Полуночника, а сам мешок повесили на ветку дерева. Полуночник снял также штаны, носки и ботинки. Но я не отважился последовать его примеру, поскольку стеснялся своего телосложения.
Я быстро усвоил, что бушмен выслеживает зверей тремя способами: по запаху, следам и помету. Осмотрев единственный неглубокий след на земле, он легко мог рассказать, какое животное его оставило и сколько времени назад.
Единственного дуновения ветерка, доносившего слабый запах животного, было достаточно, чтобы он вставал на цыпочки и начинал неслышно красться.
Он припадал к земле и полз с величайшей осторожностью, как и его любимый Богомол, в полной тишине определяя цель и направление.
Он так проворно стрелял из лука, словно лук и стрелы были частью его тела.
В то утро я увидел, как выпущенная им стрела поразила в сердце зайца, прятавшегося в траве в пятидесяти шагах от нас. Стрела, как молния, разрезала воздух и просвистела в направлении ничего не подозревающего ушастого зверька. С оружием в руках наш добродушный Полуночник превращался в смертельное бедствие.
Но более всего меня поражало то, что бушмен мог выпустить стрелу на бегу: именно таким способом он на моих глазах попал в оленя, несущегося между деревьями, на расстоянии семидесяти шагов. Раненое животное не упало, а продолжало мчаться со стрелой в шкуре.
- Беги сюда Джон! - крикнул он, махнув мне.
Я подбежал к нему, и мы помчались за оленем, Полуночник бежал не очень быстро, чтобы я не отставал от него.
Мы преследовали животное примерно с милю. Олень умер у корней сосны, глаза его оставались открыты, но уже ничего не могли увидеть в нашем мире. Я никогда раньше не подходил так близко к оленю. Правда, я предпочел бы видеть его живым, но даже мертвый, он был прекрасен.
- Привет, - сказал я ему.
Я задыхался и был смущен пережитыми впечатлениями. Африканец покрылся потом, его бронзовые мускулы блестели. Он похлопал меня по голове и сказал, что мы попросим прощения у оленя позже.
Вытащив стрелу из животного, африканец объяснил, что окунает наконечники стрел в яд паслена, аконита и других ядовитых растений, которые он выращивает за проволочной изгородью в нашем саду. Он рассказал также, что смазывает наконечники каплей своей крови, чтобы разделить смерть со своей жертвой.
С того дня я понял, что запретить Полуночнику охотиться, как это делал господин Рэйнольдс в Африке, равносильно тому, чтобы лишить его смысла жизни. Он не мог обходиться без памяти - она наполняла его ноги, руки, сердце, и в ней была сама суть его жизни. Однажды Полуночник сказал нам, что Африка - это память, и хотя я никогда там не был, я убежден в правоте его слов.
Полуночник перекинул оленя через плечо и понес прекрасное животное через лес назад в город. Мне он доверил нести трех убитых зайцев.
По дороге домой мы остановились у большого гранитного валуна, высотой почти с наш дом, на котором африканец изобразил животных, застреленных во время своей прошлой охоты. Рисуя убитых животных, он таким образом просил у них прощения.
Красноватыми камнями, которые он подобрал у подножия валуна бушмен нарисовал убитого оленя, ловко выводя линии, передающие стремительные движения животного. Я, насколько смог, изобразил трех зайцев, разумеется, не так искусно.
Прежде чем выйти из леса, Полуночник потащил меня собирать мед, - этому искусству я так и не научился от него, хотя он несколько раз пытался передать мне свой опыт. Он сказал мне в тот день, что мед легче собирать в Африке, там обитает хитрая птица медовница, которая приводит людей к пчелиным ульям.
Не знаю, всерьез он говорил или нет, но он пообещал взять однажды меня к себе на родину, чтобы я смог увидеть эту птицу своими глазами.
Глава 16
Вскоре после охоты Полуночник и моя семья погрузились в приятные повседневные дела. Обычно мы с ним оставались одни с двух до пяти часов дня, кроме пятницы, когда с трех до пяти у меня был урок рисования с оливковыми сестрами.
Я и мой друг проводили дни в свое удовольствие: занимались чтением, пропалывали грядки или неторопливо прогуливались в поле.
Так мы жили до кануна дня святого Иоанна 1804 года. Мне только что исполнилось тринадцать лет, и теперь мой рост был четыре фута девять дюймов - увы, пока на несколько дюймов ниже мамы и Полуночника. Но у меня все было впереди.
Наш африканский гость жил с нами уже два года. О его работе с сеньором Бенджамином я знал мало, но тот, видимо, был доволен его успехами в изучении европейских лекарственных трав.
Однажды мы обнаружили, что Виолетта бесследно исчезла. Мама подтвердила эти слухи, как-то вечером расспросив младшего брата девочки. Вне себя от горя, она побежала сразу домой и разбудила меня.
- Господи, лишь бы с бедной девочкой все было в порядке, - прошептала она, пытаясь сдержать слезы.
В темноте за ее спиной мне привиделись зеленые глаза Виолетты, дерзко сверкающие, как в день нашей первой встречи.
- Она спокойно спряталась на корабле и теперь плывет в Америку, - ответил я.
В эти дни все обсуждали провозглашение Наполеона императором Франции, которое случилось восемнадцатого мая.