Политическая напряженность в Европе держала Португалию в страхе за свое собственное будущее и независимость, поскольку все осознавали, что император вынашивает нехорошие планы относительно старого доброго аванпоста на краю Европы, главным образом из-за того, что нашим основным торговым партнером была Англия, его главный враг. Ни один город в Иберии не был теснее связан с судьбой Британии, чем Порту, ведь девяносто процентов нашего экспорта (в том числе тысяча бочек вина, размером в человеческий рост, каждую неделю) отправлялось в Лондон.
Поэтому многие, в том числе и отец, считали, что Наполеон скоро бросит все свои силы на наш город. Не имея амбаров для хранения хлеба, который завозили в Порту из соседних городов по средам, четвергам и субботам, мы уже через считанные дни французской блокады и осады начали бы умирать с голода.
Мы с Полуночником пили чай в доме оливковых сестер, когда пришла беда. Как только часы, стоявшие на камине, показали половину третьего, мы услышали на улице шум толпы. Вскоре воздух пронзил резкий крик:
- Не думайте, что я пришел принести мир на землю; не мир пришел я нести, но меч! Все иностранцы должны быть отсечены от португальского народа. Нам не построить град Божий, пока по нашим улицам не покатятся головы протестантов, язычников и евреев.
Я узнал голос и бросился к окну.
- Нет! - крикнула мне Граса.
Но было поздно: я уже приподнял занавеску и выглянул на улицу.
Колдун, угрожавший мне несколько лет назад, Лоренцо Рейс, стоял перед лавкой сеньора Бенджамина, всего в тридцати шагах от нас. К счастью, он не заметил меня.
Несомненно, он специально выбрал этот день для возвращения в Порту, поскольку день святого Иоанна первоначально был языческим праздником летнего солнцестояния.
- Что выйдет, если сложить вместе всех евреев в Португалии? - спросил он у своих сторонников.
- Десять тысяч свиней, - крикнул один человек.
- Стадо свиней, - ответил другой.
- Отойди, Джон, или я силой оттащу тебя! - приказала Луна.
Но завороженный происходящим, я не двинулся с места.
- Если сложить вместе всех евреев, - ответил колдун, - получится костер, который достанет до самого Бога!
Полуночник коснулся моего плеча.
- О чем говорит этот человек? - спросил он.
- Джон, гадкий мальчишка! Сейчас же уйди оттуда! - взмолилась Луна.
Сестры яростно смотрели на меня. Я задернул занавеску, но остался у окна.
- Однажды он угрожал мне, - прошептал я Полуночнику. - Он не любит иностранцев, особенно…
Я хотел сказать: "евреев", но колдун громко завопил, словно получил удар в солнечное сплетение:
- Я вызываю Бенджамина Сиксеса…
Я снова приподнял занавеску.
- …еврейского демона, живущего в этом проклятом доме, выйти ко мне и исповедоваться. Я обвиняю его в измене португальскому народу и в сношениях с дьяволом. И приговор ему - смертная казнь!
Луна оттащила меня от окна.
- Делай, что говорю, Джон!
Я повернулся к Грасе, более спокойной из двух сестер. Она плакала. Бросившись к Луне, она обняла ее. Сестры обменялись вполголоса парой фраз, и Луна нежно взяла меня за руку.
- Это очень серьезно, - прошептала она. - Делай, что я говорю. Мы все в опасности. Сиди очень тихо, - сказала она мне, а я, по ее просьбе, повторил этот приказ Полуночнику.
Когда шум снаружи утих, мы подумали, что колдун уводит свою толпу. Но мы ошиблись!
- Граса и Луна Оливейра! - пронзительно крикнул он. - Я приказываю вам выйти и покаяться в своих грехах! Я обвиняю вас в измене. Вы должны умереть, чтобы дать жизнь Христу.
Граса закрыла руками рот, чтобы сдержать крик ужаса.
- Я призываю еврейским блудницам выйти и исповедаться в своих грехах. Откройте свои утробы Христу и впустите его перед своей смертью. Готовьтесь, ибо вас сожгут, привязав к столбу.
Казалось, что его угрозы вонзаются в нашу дверь как ножи; я испугался, что он только одним голосом может сорвать засов, и тогда толпа схватит нас.
Луна прошептала:
- Что делать, если он вломится в дом?
Полуобезумевшая Граса что-то бормотала себе под нос на смеси португальского и другого непонятного мне языка. Я уловил слово "Адонаи".
Что-то стало вскипать внутри Полуночника, сначала слабо, а потом все сильнее.
- Джон, скажи мне точно, что говорит эта гиена, - прошептал он.
Судя по тому, что он назвал Лоренцо Рейса гиеной, Полуночник, даже не понимая его слов, почувствовал, что это - дурной человек. Не успел я ответить, как этот негодяй стал барабанить в дверь и дергать за ручку. От страха Граса обмочилась на пол.
- Продолжай молиться, сестра - шепнула ей Луна.
Полуночник встал, сбросил башмаки и схватил кочергу, стоявшую у камина. Подняв ее над плечом словно копье, он бросился к двери.
- Не открывай! - крикнул я.
Он кивнул мне и пригнулся, не сводя глаз с дергавшейся дверной ручки.
Лоренцо Рейс говорил через дверь:
- Граса и Луна Оливейра, вы должны понять, что такое грех. Вы должны умереть, чтобы жил Христос. Вы должны погибнуть в горящем сердце Сына Человеческого.
Толпа загалдела, словно стая чаек. Но вскоре мы услышали, как они уходят. Полуночник подошел ко мне, и мы усадили сестер в кресла, убеждая их выпить холодного чаю. Граса поперхнулась и бросилась наверх. Я хотел было пойти за ней, но Луна удержала меня:
- Ты только смутишь ее. Останься здесь.
По просьбе Полуночника я стал переводить ему злобные слова колдуна. Но он не понимал их значения, а я не мог объяснить, так как сам едва понимал, о чем идет речь.
- Джон, выслушай меня внимательно, - попросила Луна. - Я знаю, все это, наверное, кажется тебе довольно странным, но…
Она остановилась на полуслове. Было слышно, как Рейс вызывает сеньора Поликарпо, колесного мастера, выйти и предстать перед его судом вместе с женой и детьми. Меня потрясло то, что он знал их по именам. Вероятно, он следил за всеми нами.
Полуночник держал Луну за руку, и мы слушали череду проклятий в адрес семьи Поликарпо. Потом воздух пронзил чей-то крик.
Колдун был уже недалеко от моего дома. Я вынул из кармана ключ и зажал в кулаке.
Хотя я был уверен, что запер дверь, но мое сердце упало от страха: Фанни была в саду.
- Нам нужно домой, - заявил я Полуночнику.
- Нет, Джон, твое появление только распалит его.
- Но Фанни… Она наверняка начнет лаять, и они могут причинить ей вред.
- Нет, я запрещаю тебе уходить. Фанни придется позаботиться о себе самой.
Я слышал, как колдун кричал с улицы:
- Мария Зарко Стюарт, Джеймс Стюарт и Джон Зарко Стюарт, я приказываю вам выйти на улицу и ответить за свои преступления перед народом Португалии. Я призываю вам вывести африканского язычника…
Я метнулся к двери, но Полуночник грубо схватил меня за руку и велел стоять на месте.
Луна сказала:
- Я объясню, почему тебе нельзя выходить, Джон. Присядь на минуту!
Я послушался, но она не успела ничего сказать, поскольку снова раздались вопли колдуна:
- Джон Зарко Стюарт, ты не уехал из Порту, как я тебя просил. Так узнай теперь, что значит умереть за любовь. Ты пройдешь очищение огнем, и я верну тебя Господу таким же невинным, каким ты был в день своего рождения.
Он стал угрожать смертью моим родителям. Мы молча ждали окончания его тирады. Но он больше ничего не сказал. Толпа по-видимому, свернула за угол.
- Джон, выслушай меня внимательно, - сказала Луна. - При обычных обстоятельствах я бы попросила твоих родителей рассказать тебе об этом, но после того, что случилось…
Она встала, выпила глоток чая и пригладила седую прядь.
- Ты знаешь, кто такие евреи?
- Моисей был евреем.
- Правильно.
- И у него были рога. И хвост. - Догадываясь, что последует за этим, я закричал: - Но у меня нет ни рогов, ни хвоста, так что я не могу быть евреем!
- Не повышай, пожалуйста, голос.
- Я не могу быть евреем! - закричал я еще громче.
- Джон, мы позволяли тебе так думать о Моисее. Прости нас. Возможно, это было неправильно, но у нас не было выбора. Мы не хотели, чтобы ты рано или поздно догадался. Но послушай меня: между евреями и христианами нет никаких физических различий, кроме одного. У тех мальчиков, которые получили Завет, маленький… маленький… не знаю, как правильно… Я хочу сказать, что…
- Что такое Завет? - перебил я.
- Ты сбиваешь меня с мысли.
- И хорошо! Не хочу об этом говорить.
Я отчаянно желал, чтобы все было как раньше. Я хотел, чтобы Даниэль был жив, а Виолетта - счастлива. Мне хотелось подражать птицам на нашем пруду и бегать наперегонки с Фанни.
- Ты должен выслушать, - попросила Луна, беря меня за руки. - У мальчиков берут кусочек кожи с… между ног, с самого кончика…
- Что еще за кусочек кожи?
- Маленький колпачок. Его срезают еврейским детям, когда им всего восемь дней от роду.
- Но у меня ничего не срезали. У меня никогда не было никакого колпачка.
- Может быть, но это не меняет того, что я хочу сказать.
- Но что вы хотите сказать? Вы говорите какие-то глупости.
- Джон, если ты еще раз повысишь голос…
Она взглянула на Полуночника и сказала, старательно выговаривая слова:
- Боюсь, это не так просто.
Полуночник ответил:
- Джон умный. Но очень, очень, - он потряс кулаками и состроил рожу, изображая, как я сержусь. Вышло очень похоже, но меня это не рассмешило. - Очень эмоциональный, - закончил он.
- Нет, я не эмоциональный! - закричал я.
- Прекрати ругаться с нами! - резко оборвала меня Луна. - Будь уверен, молодой человек, ты у меня сейчас так схлопочешь, что долго будешь помнить!
Ее гнев почти сразу же испарился, и в ее глазах я увидел, что она тоже хочет, чтобы все было по-прежнему.
- Джон, ты в самом деле еврей.
- Я вам не верю.
- Твоя мать - еврейка, а происхождение у евреев определяется по матери, а не по отцу.
Когда я обвинил ее во лжи, она добавила:
- Джон, и твоя бабушка - тоже еврейка. И дедушка Жуан тоже, добрая ему память. Он был португальским евреем, но происходил из Константинополя. Он вернулся туда еще до того, как ты родился.
В это время по лестнице спустилась Граса, лицо у нее было бледное, а ко рту она прижимала носовой платок. Она извинилась за то, что оставила нас.
- Я только что рассказала Джону о его происхождении, - сказала Луна сестре.
Граса наклонила голову и вздохнула, как будто всегда знала, что правда однажды омрачит нашу жизнь.
- Мне нужно идти, - сказал я.
Граса присела передо мной на корточки.
- Знаешь, Джон, твой дедушка был прекрасным человеком. Умным и добрым. У него был талант к садоводству, как и у Полуночника. Знаешь, почему он и его семья поселились в Константинополе? И почему они там говорили на португальском, в отличие от турок?
Я покачал головой. Она ласково погладила меня по волосам и улыбнулась.
- В шестнадцатом веке предки твоего деда жили в Лиссабоне. Их насильно обратили в христианство. Но даже после этого их и тех, кто их защищал, преследовали, потому что Церковь и Корона боялись, что они не откажутся от своих еврейских обычаев, и некоторые, действительно, сохранили их. Тысячи людей арестовывали и сажали в темницы, а многих публично сжигали на кострах. И однажды твои предки, желая спастись, сели на корабль, который шел из Лиссабона в Константинополь. Они хотели открыто исповедовать иудаизм. И жить без страха. Ты понимаешь?
- Да, - сказал я, хотя не был в этом уверен.
- Они хотели сами выбирать, как им жить, и не волноваться, что однажды их сожгут дотла. Турецкий султан оказал им радушный прием. Он принял тысячи португальских евреев. Позже…
- Но это безумие, сеньора Граса. Как они стали евреями? Скажите мне, коль вы такая умная!
- Они… они всегда были евреями, - смутилась она.
- Невозможно, - заявил я, решив, что обнаружил пробел в ее логике. - Они ведь сначала были христианами, так зачем же они обратились в иудаизм, и зачем их потом опять крестили? Это глупо. Это… это неправда.
Я толком не понимал, что значит быть евреем, но боялся, что это изменит всю мою жизнь - это отдалит от меня родителей и Полуночника, и они больше не будут любить меня.
Луна вздохнула:
- Ужасный сегодня день.
Я встал:
- Мне пора.
- Сядь на место, Джон Стюарт, - решительно сказала Граса, - или я никогда больше не буду учить тебя рисовать!
Она схватила меня за обе руки, пытаясь удержать. Ее руки были холодны, как лед.
- Как бы там ни было, твои дедушка и бабушка по матери были евреями, а их предков сотни лет назад изгнали из Португалии. Они сохранили свой язык и свои обычаи даже в мусульманской земле. Потом, когда худшие времена инквизиции закончились - ты ведь знаешь, что такое инквизиция?..
- Да, - ответил я, имея об этом смутное представление.
- Тогда ты, видимо, знаешь и то, что она потеряла влияние двадцать пять лет назад, хотя до сих пор окончательно не уничтожена. С тех пор мы можем исповедовать свою веру более… открыто.
- Но нам не нужно привлекать к себе внимание, - добавила Луна.
- Да, это было бы глупо, - согласилась Граса. - Гораздо лучше оставлять это в тайне. Так вот, Джон, для тебя важно лишь то, что, по священному писанию, ребенок еврейки считается евреем. Поэтому ты тот, кто ты есть. Теперь понимаешь?
- А мой отец еврей? - спросил я. Они обе покачали головами. - Вот видите! Ерунда. Если бы я был евреем, он тоже был бы им. Я же не могу быть не таким, как мой отец.
- К счастью или к сожалению, - сказала Луна, - но именно так все и обстоит. Это мы и пытаемся тебе сказать.
- Тогда почему я об этом не знал? Почему папа не сказал мне?
- Твои родители ждали, когда ты немного подрастешь. Таков наш обычай. Мы говорим это детям только в том случае, если абсолютно уверены, что они достаточно взрослые и способны хранить такую важную тайну. Если обстоятельства… не усложняют все, и это знание не становится необходимым, как случилось сегодня.
- Почему мы должны держать это в тайне?
- Послушай, Джон, - ответила Граса, - инквизиция может вернуться, потому этот проповедник, Лоренцо Рейс, и пришел сюда сегодня. Мы давно его знаем. Раньше он служил в Святой Палате при Церкви кем-то вроде обвинителя. Он сажал евреев в тюрьму и отправлял их на костер. Он, несомненно, очень жалеет, что у него отняли эти права и что мы вышли из-под его власти. Он желает, что все было по-старому.
- Так вы тоже еврейка?
- Да, Джон, многие из нас евреи. Хотя мы это и скрываем.
- А кто еще?
- Я думаю, лучше тебе поговорить об этом с твоей мамой. Она и так, наверное, очень расстроится, что мы тебе столько наговорили.
- Но что мне теперь делать?
- Что ты имеешь в виду?
- Я ведь еврей, а мой отец нет. Если вы такая умная, скажите, что мне делать?
Я поплелся по улице домой. Полуночник попытался заговорить со мной, но я был слишком зол, чтобы отвечать. Я думал о том, кто я же на самом деле.
А потом мы увидели сеньора Поликарпо, распластавшегося на мостовой около своего дома. Его жена Жозефина, вся в крови, рыдала, склонившись над ним. Кости его лица вмялись внутрь от ударов. По глазам и губам уже ползали мухи.
Сеньора Жозефина подняла на нас взгляд, полный ужаса, и запричитала.
- Джон, иди домой, - сказал Полуночник, - иди домой.
- А ты?
- Я скоро приду. Иди домой и обязательно запри дверь.
Я бросился бежать. Перед тем, как закрыть за собой дверь, я увидел, как он пощупал пульс Поликарпо. Потом покачал головой и взял Жозефину за руку.
К моему облегчению, Фанни, живая и здоровая, обнюхивала куст вербены в саду.
- Сеньор Поликарпо умер, а я оказался евреем, - сказал я ей. Но в ответ она только сбегала за своим кожаным мячиком и вложила его в мою руку. Я зашвырнул его в кусты роз, что было довольно жестоко с моей стороны. Пока она извивалась, пытаясь достать мяч и не уколоться, я ушел в свою комнату и разрыдался. Потом уставился в зеркало, пытаясь найти на своей голове след от рогов, но в очередной раз ничего не обнаружил. И на кончике своего пениса я тоже не увидел ничего необычного.
Примерно через час домой вернулась мама.
- Джон? - встревоженным голосом позвала она. - Джон, ты у себя?
Я сбежал вниз по лестнице и бросился в ее объятия.
- Слава богу, с тобой все в порядке, - сказала она. Мама долго обнимала меня, и я чувствовал, что она дрожит.
Я хотел спросить ее, евреи ли мы, но рассудил, что это в любом случае ее обидит, ведь окажись это правдой, то я напомню о ее врожденном недостатке, а если нет - на что я до сих пор надеялся - она может обидеться, что я так плохо думал о ней.
- Мне кажется, что с тобой сегодня случилось что-то неприятное, - сказала она, пытаясь сохранить самообладание. - Тебе не причинили никакого вреда?
- Нет, мама.
- Никто тебя не тронул?
- Нет.
- Точно?
- Да.
- Ты, наверное, испугался.
Я покачал головой, и она спросила:
- А Полуночник дома?
- Он, наверное, на сторожевой вышке в саду.
- Слава богу!
Она задумчиво опустила глаза и попросила:
- Набери мне воды в кастрюлю. Я приготовлю ужин. Горячая еда - как раз то, что нам нужно.
Я глубоко вздохнул и сказал:
- Сеньор Поликарпо умер.
- Я знаю, Джон, я видела Жозефину. Мы позже поговорим о том, что все это значит для нас.
- Мама, если я… если бы я был евреем. Я бы… я бы…
Я не знал, что сказать дальше, и замолчал.
Мама подняла руку, прося подождать секунду, и сняла свою черную шаль. Положив ее на кресло, она вернулась ко мне. Она обхватила руками мою голову и поцеловала меня в лоб.
- Ну, Джон, если бы ты был евреем… Что именно ты хочешь узнать?
Она была удивительно спокойна, хотя я ожидал, что она впадет в истерику. Но вместо этого она ободряюще улыбнулась мне.
- Если бы я был евреем, я бы знал об этом?
- Хороший вопрос, Джон, и я, конечно, на него отвечу. Но сначала расскажи мне подробно, что произошло с тобой сегодня? Я должна знать.
- Нет. Сначала ты ответь на мой вопрос.
Она вздохнула, уступая моему любопытству. Я и представить себе не мог, каким огромным облегчением для нее было открыть мне, наконец, правду.
Теперь я знаю, что многие ее причуды, особенно непрестанные опасения, что подумают другие, и упорное требование соблюдать правила приличия, были прямым следствием постоянного стремления скрываться - как внутри дома, так и снаружи.
Вероятно, необходимость лгать своему собственному ребенку казалась ей иногда жестокой.
- Сядь со мной, Джон, и я отвечу на все твои вопросы, - ласково сказала мама. Она настояла, чтобы я сел в папино кресло. - Ты теперь такой тяжелый - если посадить тебя на коленки, ты меня раздавишь, - засмеялась она.
Она посмотрела на меня так, словно была очень рада просто видеть меня живым и здоровым.
- Джон, мы… мы ждали, когда ты немного подрастешь, чтобы все сказать тебе.
- Так значит я еврей? - Я еще наделялся на то, что всему найдется более разумное объяснение.