Репрессии коснулись всех – и бедных, и богатых, простолюдинов и знатных. Непоколебимые сторонницы старых обрядов княгиня Евдокия Урусова и боярыня Феодосия Морозова, по приказу "тишайшего" были брошены в яму на голодную смерть, где обе и скончались. А протопоп Аввакум и ряд его последователей, имеющих церковные чины, были сожжены в срубах. Многим священникам и монахам, противникам реформы, отрезали языки и ссылали в глухие монастыри Пустозерска, в Угремский и другие дальние места, под надзор местных властей и церковных владык.
Западноевропейские войны, распри и казни на религиозной почве, Варфоломеевская ночь, охоты на ведьм по количеству убитых не идут ни в какое сравнение с казнями противников Никоновой реформы.
По наблюдениям современников и приблизительным данным, репрессиям подверглись миллионы сторонников старой веры: крепостных крестьян, ремесленников, купцов и даже представителей дворянских и боярских родов.
Сотни тысяч староверов бежали на Север, за Каменный пояс, в Сибирь и на Кавказ. Многие тысячи ушли за кордон: в Молдавию и Румынию под власть турецкого султана, в Прибалтику и Западную Украину, в Белоруссию. Большие группы староверов нанимали купеческие суда и, переплыв Атлантический океан, поселялись в Канаде, Бразилии, Аргентине, Уругвае и на Аляске.
"Урон России был нанесён великий и в этом были повинны, в первую очередь, патриарх Никон и цари: Алексей, Софья, Фёдор и Пётр I".
Население России после царствования Петра I (Великого) убавилось почти наполовину, то есть огромные территории стали безлюдными. Но репрессии продолжались и в последующие годы и века, другими императорами и императрицами, вплоть до 1905 года.
Д. Мамин-Сибиряк в очерке "Бойцы" написал о политическом деле Якова Солнышкина из деревни Каменки и показал жестокость властей по отношению к престарелым староверам, совершённую Преображенским приказом, которым командовал князь Ромодановский. Приведу дословно отрывок из этого дела, невесть каким образом, попавшего в руки замечательного писателя:
"Доносчик из сибирских казаков г. Тюмени, Дорофей Веселков, разыскивая медную руду на Тагил реке, усмотрел в лесу две кельи, в которых жили три раскольничьих старицы: Платонида, Досифея и Варсанофия, и старец Варфоломей. Ранее доносчик жил некоторое время в избе Якова Солнышкина, семья которого и сам хозяин нелицеприятно отзывался о царе, а старец Варфоломей называл попов еретиками. Веселков едет в г. Тобольск, где объявляет "государевы слово и дело". Из Тобольска посылается надежный солдат, который и забирает всех, на кого донес казак, а затем везёт всех пятерых в Тобольск.
Дорогой старица Платонида умирает, а старец Варфоломей убегает из-под стражи. Трое, оставшихся в наличности, вместе с доносчиком отправляются в Москву и сдаются с рук на руки в Преображенский приказ, под крылышко князю Ромодановскому.
Конец всего носит трагический характер. Якова Солнышкина и стариц, не довольствуясь их повинными, вздёрнули на дыбу и секли плетьми. Старице Васонофии было около семидесяти лет, и после трёх пыток она скончалась в "бедности" Преображенского Приказа, то есть в тюрьме, Яков Солнышкин едва пережил её двумя неделями, а старица Досифея пережила своих товарищей на полгода, и князь Ромодановский особенно крепко сыскивал с неё. Бедную старуху много раз поднимали на дыбу, били плетьми и жгли огнем, пока она не скончалась в той же "бедности".
Главный герой всего дела Дорофей Веселков, получил за правый донос денежное вознаграждение и был отпущен с миром восвояси".
Вот так расправлялись в XVIII веке на Святой Руси с православными христианами старой веры. Может поэтому, народ (в особенности староверы), называл Петра Первого антихристом, и не оплакивал убиенных царей Романовской династии, так как на них много было пролитой безвинной крови мучеников, а народная память живет долго!
Кроме того, начиная с Петра Первого, старообрядцев обложили двойным налогом (отсюда пошло название "двоедане"), их запрещено было возводить в офицерский чин, они могли быть только унтерами, их не брали на государственную службу. И только после революционных событий 1905 года, манифестом Николая Второго, старообрядцам была дарована свобода вероисповедования по старым обрядам.
17 апреля 1905 года, после известных революционных событий, был издан "Высочайший Указ об укреплении начал веротерпимости", подписанный царём. Этот закон, состоящий из 17 пунктов, касался не только староверов, но и сектантов, магометан и даже язычников. Исключительно староверов касался только один, 7-й пункт:
"Присвоить наименования старообрядцев, взамен ныне употребляемого названия раскольников, всем последователям толков и согласий, которые приемлют основные догматы церкви православной, но не признают некоторых принятых ею обрядов и отправляют свое богослужение по старопечатным книгам".
Указ имел много недостатков, особенно в отношении старообрядцев. Ничего не говорилось в этом документе о праве старообрядцев на государственную службу и получать по заслугам военные чины, то есть офицерские звания, не говорилось о праве издавать старообрядческие книги. Но категоричен был п. 12 Указа:
"Распечатать все молитвенные дома, закрытые, как в административном порядке, не исключая случаев, восходивших через комитет Министров до высочайшего рассмотрения, так и по определению судебных мест".
Все старообрядческие храмы были открыты. Наступил "серебряный" век старообрядчества. Стали восстанавливаться и заново строиться храмы и часовни, дозволено паломничество на могилы святых отцов – "ревнителей старой веры".
Раскол – великая трагедия Русской православной церкви и Российского государства,
"ибо, где нарушалось единство религии, там стихии народности разлагались, дробились, исчезали, а с ними упадали правительства и разъединялись народы"
(Митрополит московский Филарет).
В наше время призыв к единству актуален, как никогда. Он прозвучал более тридцати лет тому назад в 1971 году на Поместном соборе Русской православной церкви. Собор торжественно отменил клятвы (анафематствования) на старые обряды и на тех, кто их придерживается. А сами русские старые церковные обряды были признаны спасительными, равночестными, новым. Кроме того, Никонова реформа была охарактеризована, как "крутая и поспешная ломка русской церковной обрядности. Основания для замены двоеперстия на троеперстие объявлялись "более чем сомнительными".
"Таким образом, Собор 1971 года лишь подвёл итог многолетней дискуссии по старому обряду, а говоря точнее, утвердил решения Священного синода, принятые ещё в 1929 году".
Указанные Священный Синод и Собор дают в настоящее время юридическое право каждому верующему исполнять богослужение по старым или новым обрядам, в любом месте, дома или в храме, по любым церковным книгам и традициям богослужения. Так что, совсем не позволительно называть староверов любого толка и согласия – раскольниками, так как это слово не соответствует его содержанию. Однако и в литературе, и в публицистике, и в публичных выступлениях политиков, учёных и даже некоторых священнослужителей православной церкви до сих пор старообрядцев по-прежнему называют, иногда, "раскольниками", чем ещё сильнее разъединяют их с Русской православной церковью, с властями и деятелями культуры. Так и хочется при этом сказать:
"Прости их, Господи! Не ведают сами, что говорят!"
На Весёлых горах
Этот горный край сердцу помнится:
На исходе июньского дня
Там туристов песни разносятся
Под дымок золотого костра.Песни звонкие, песни нежные,
Их весёлый народец сложил,
Но представил я время прежнее,
Как поведал один старожил.В этих древних горах, среди ельника,
В мрачных склепах, вдали от жилья
Проживали святые отшельники,
Истязая молитвой себя.И сюда, в одиночку и толпами
Через слани болот, вдоль реки
Пробирались звериными тропами
Непокорные кержаки.Дым костров колдовал над пламенем,
От молитв трепетали леса,
И столетние кедры плакали,
Слыша, с болью, кликуш голоса.Здесь, на воле, без царской милости,
Тайно, трепетно, чуть дыша,
Без сомнений, без гнева и хитрости
Открывалась для бога душа.И в приливе нахлынувшей нежности,
Позабыв прегрешенья свои,
Они знали – в грядущей вечности
Ждут их светлые добрые дни.
Святые места
Впервые я узнал о паломничестве старообрядцев на Весёлые горы в раннем детстве, от своей матери.
Однажды, в конце лета, ехали с ней на колхозной лошади, запряжённой в телегу, со своего покоса и, когда спускались с горы к мосту, через реку Нейву, мать, увидев вдали вершины Уральских гор, цепью протянувшиеся с юга на север, на Северо-Западе от Бынёг, в золотистом сиянии заходящего солнца, вдруг как-то взволнованно произнесла:
– Вон они наши, святые горы! Там могилы наших праведников.
Страдающий с детства повышенной любознательностью, я стал приставать к ней с вопросами об этих горах, куда она, оказывается, несколько раз ездила в детстве со своими родителями, и ходила туда пешком, будучи взрослой. Вечером, после ужина, она повела свой рассказ.
– Там собирались толпы верующих старообрядцев со всей России. Старики и дети ехали туда, обычно на лошадях, в бричках, а молодые и здоровые шли пешком по лесным дорогам и тропам. Нас было много детей и отроков, так как родители всегда брали детей на святые горы. Ночевали у костра, спали в шатрах или палатках, некоторые на подстилке, прямо под телегой. А утром и вечером молились на могилах святых отцов: Гермона, Максима, Григория и убиенного отца Павла. А как кричали в это время кликуши! О-о! Бились и бесновались в истерике так, что их не могли удержать двое здоровенных мужиков. А однажды, одна из них ночью повесилась на поднятых оглоблях телеги. Говорят, бес её заставил. Утром её сняли родные и увезли домой на лошади.
– А какие они кликуши, страшные, наверное? – спросил я, чувствуя на спине холодок от страха.
– Да нет, обыкновенные люди – молодые девушки или женщины. А когда начиналось моление, они начинали кричать, биться, говорят, бес в них сидит. Я однажды слышала, как одна из них, молодая, приятной наружности, женщина, рассказывала, что в неё вошёл бес, когда она стала пить из кружки молоко, не перекрестившись. "Словно ком сахара, – говорит, – проглотила. С той поры он меня и мучает, а выходить не хочет…".
После рассказа матери, я слышал о Весёлых горах ещё от одной женщины из нашего села. Её звали Зина "маленькая", так как ноги её были коротенькие, не пропорциональные телу, говорили, что её в младенчестве нянька уронила на пол. Однажды, она, после моления в нашем доме (были поминки отцу) и после трапезы, по просьбе моих сестер и теток, рассказала о своём посещении святых могил, а после спела стихи, которые услышала там на горах. Я запомнил только начало, так как был ещё мал и не записал их.
"Я стою на краю,
Вижу гибель свою…"
Она пела их тонким пронзительным голосом, что-то о жизни, вере в господа, и о святых горах, и произвела на всех очень сильное впечатление. Пожалуй, я тогда впервые задумался о смерти.
В студенческие годы, в зимние каникулы, я гостил однажды у своего однокурсника Александра Любимова, в посёлке Карпушиха, раскинувшегося недалеко от Весёлых гор. Саша рос без отца и его воспитывал дядька Савелий Яковлевич Третьяков и его жена Домна Петровна.
Все они были раскулачены в годы коллективизации и сосланы в этот горняцкий посёлок. Савелий Яковлевич – невысокий, но крепкий, коренастый кержак, с кривыми ногами, мощными узловатыми руками, познавшими труд с детских лет. Вечером поужинали, и он рассказал, почему у него ноги стали кривыми.
– Когда меня в войну призвали на фронт, то, узнав, что я с Урала и, к тому же, охотник, направили в разведку.
Он вытянулся на стуле, и взгляд его поплыл в прошлое, лицо посуровело и слегка напряглось, словно он и сейчас находился там, на передовой, и собирался идти за линию фронта.
– Пошли однажды впятером на задание, перешли ночью к немцам, сделали своё дело, что надо было штабу, языка взяли в их уборной, видно брюхо у него было не в порядке, один побежал в лесок. А когда обратно переходили линию фронта, немного шумнули, а может, немца нашего там хватились и объявили тревогу, одним словом – провал, нас обнаружили. Я даже боли не почувствовал, когда меня секануло пулеметной очередью и обе мои ноги повисли, на коже болтаются, да на стёганых штанах. Перекрестился я и думаю, ну отходил ты своё, Савелий, пора на тот свет перебираться. – Он задумчиво уставился на образа и, помолчав минуту, продолжал. – Но ребята не бросили, двое были с Урала. Подползли, перетянули обе ноги бинтом, положили их на спину одному из наших, он ползёт, а я руками отталкиваюсь, ползу за ним, как рак, задом наперед, а один сзади прикрывает… Однако доползли до наших окопов, нас уже там ждали, помогли огнём, так что все вернулись и даже немца живьём приволокли. Можно сказать, случайно жив остался! – С улыбкой закончил он. – Ноги срослись в госпитале, немного криво, да ничего, не на танцы ходить! А так, всё сам делаю, и на работе, и по дому, даже на охоту ходил в начале, да сейчас бросил. Ничего, носят они меня, родимые! Видно, Господу Богу так угодно было.
Узнав, что я тоже из кержацкой семьи, а моя мать несколько раз посещала Весёлые горы, старик оживился.
– Да, тысячами сюда собирались наши единоверцы, на Петров день, в начале июля. Мы тоже с Домной ходили, тут рядом. А после, в шестидесятых годах, запретили власти, мол, лес палят эти паломники, а один шахтёр – дурак – взял на руднике взрывчатку, да и взорвал могилу отца Павла. У него там мраморный крест стоял. Вот тогда и запылали леса, то ли от засухи, то ли из мести их поджигали, но много леса выгорело.
– Сано, – обратился он к племяннику, – ты завтра своди парня на могилы святых отцов, особенно к отцу Павлу, его второй раз убивают! Встаньте на лыжи и пошли, снег-то нонче не глубокий.
Так я впервые попал на Весёлые горы в зимнее время.
Густая тайга у подножия и на склоне гор, могучие ели, как великаны в боевых шлемах, пушистые зелёные сосны, кедры, лиственницы, голые березы и осинки, поющие на ветру, лесные поляны и болота, покрытые ослепительно белым снегом, делали эти места очень живописными, даже зимой в двадцатиградусный мороз. Удивительно, как же сюда летом, через топи и чащобу проходили толпы людей и даже проезжали на конских повозках.
Мы дошли до самой дальней могилы отца Павла, неподалеку от горы Старик-камень. Мой товарищ показал место, где стояла могила с мраморным крестом убиенного старца Павла, но от неё практически ничего не осталось, к тому же снег скрыл все тропинки и основу могилы.
– Его старообрядцы более других почитали, – сказал Саша. – Некоторые паломники, особенно те, кто шёл со стороны Нижнего Тагила, только его посещали. Он был убит кем-то, а по убитым больше всего страдают…
Дома я рассказал матери о нашем походе на могилу старца. Она так разволновалась, что снова подробно рассказала о том, как в 1955 году в последний раз ходила туда с Быньговскими паломниками, пешком.
– Могила тогда была ещё целая, очень красивая, в мраморе. Вот ведь, ироды, взять и надругаться над могилой, это же грех!?
– Да, грех, и к тому же, преступление, записанное в уголовный кодекс. – Подтвердил я, – "Надругательство над могилой", называется. Но никто этим преступлением заниматься не будет, власть не позволит, – грустно закончил я этот тяжелый для меня – будущего юриста – разговор.
Через много лет, уже в 2002 году, мне попалась в магазине Невьянского музея книга местного издания под названием "Демидовские гнёзда", в которой был опубликован очерк В. Санина "На Весёлых горах".
На первой странице, в сноске, наш уральский писатель-краевед Юний Алексеевич Горбунов (ныне редактор журнала "Уральский следопыт") рассказывает, как он разыскал забытый очерк забытого журналиста.
"В. Санин – псевдоним уральского журналиста Владимира (Василия) Николаевича Афанасьева, который в 1908 году был фельетонистом газеты "Уральская жизнь". Однако очерк "На Весёлых горах" был издан отдельной брошюрой в 1910 году и отпечатан в типографии газеты "Уральский край", и больше не переиздавался. А брошюра, насколько нам известно, наличествует только в фонде библиотеки Свердловского областного краеведческого музея".
Этот очерк сильно меня заинтересовал, о моих родных краях всё написано и о нашем народе, век тому назад.
Попытался выяснить судьбы некоторых героев очерка, в том числе возницу автора Григория Селиверстовича Ваганова, Невьянского начетчика – Афанасия Трофимовича Кузнецова, Николая Трефиловича Филатова – иконописца из Уткинского завода, сына известного в своё время на Урале начетчика и иконописца Трефилия Филатова.
Наставник Невьянской общины старообрядцев Василий Панфилович Васильев, выслушав меня, сказал, что Вагановых среди Невьянских староверов было много, но Григория Селиверстовича он не знает, и не слышал о таком. А вот о начетчике Кузнецове он слышал много хорошего:
– Это был очень грамотный человек, не раз вступал в горячие споры и диспуты о старой вере. Как активный борец за свою веру, он в тридцатые годы был репрессирован, осуждён и отправлен в лагерь для заключённых на Алтае, где впоследствии был расстрелян.
В. Санин кратко описал в очерке историю Невьянской башни, где, по преданию, долгое время томился в заключении один из старообрядческих подвижников, и к которой паломники, собираясь в Невьянске в дорогу на Весёлые горы, шли поклониться.
Пытаясь разгадать, кто же из старообрядцев страдал в ней, я случайно наткнулся на книгу "Проблемы самоидентификации горнозаводского населения Урала", где вычитал, что в башне сидели несколько кержаков, помещённых туда именно за свою веру. Один из них инок Максим – старообрядческий писатель. Возможно это тот самый инок, схороненный на Весёлых горах, куда вначале и направлялись паломники.