Героический троянский поход греков закончился, Троя лежит в руинах, но Троянская война продолжается в судьбах ее героев. Тени войны, словно древние богини мщения - эринии, - преследуют их. Мужественный Ахилл и героический Гектор отплывают от берегов Трои в поисках жены и сына нового троянского царя. Долгие годы проведут они в странствиях, судьба пошлет им самые невероятные приключения и снова и снова будет сталкивать их с былыми друзьями и врагами.
Обо всем этом в новом, безумно увлекательном романе Ирины Измайловой "Герои Троянской войны", который является продолжением романа "Троя".
Содержание:
ЧАСТЬ I - НЕОПТОЛЕМ 1
ЧАСТЬ II - ЛИВИЙСКИЙ ПОХОД 22
ЧАСТЬ III - ВЕЛИКИЙ ЯЩЕР 42
ЧАСТЬ IV - ПРЕОДОЛЕНИЕ 62
ЧАСТЬ V - ЛЕСТРИГОНЫ 84
ЧАСТЬ VI - ПОСЛЕДНИЙ ОСТРОВ 104
ЧАСТЬ VII - ПЕНЕЛОПА 120
ЧАСТЬ VIII - ДВА САМОЗВАНЦА 136
ЧАСТЬ IX - ЛОВУШКА 146
ЭПИЛОГ 167
Примечания 168
ЧАСТЬ I
НЕОПТОЛЕМ
Глава 1
Сильно натянув поводья, всадник остановил коня почти возле самого обрыва.
С высокой кромки берега перед ним открывался узкий, точно палец, небольшой залив и в конце его пристань, возле которой стояло несколько кораблей. Два из них выделялись более высокими бортами, нарядной белизной новеньких весел, не снятых на время стоянки, а поднятых стоймя, да еще тем, что паруса с их мачт тоже не убрали, а лишь свернули и подвязали к реям. Корабли были готовы вновь выйти в море.
Всадник смотрел на них, хмурясь и нервно перебирая свободной рукой темную гриву коня. Его лицо, безбородое, еще не знавшее бритвы, выражало одновременно злость и сомнение.
Царю Эпира Неоптолему этой весной исполнилось семнадцать лет. Он давно уже вырос и был сложен, как взрослый мужчина, а громадный рост (все, кто помнил Ахилла, считали, что сын вот-вот его догонит), ширина плеч и груди, мощь литых мускулов, - все это делало его внешне еще взрослее, и он, ставший царем без малого в тринадцать лет, давно уже не казался мальчиком. Но лицо его выдавало - тонкое, беспокойное, почти нежное, оно было еще совсем юным. Покрывавший его золотистый загар лишь еще больше подчеркивал свежесть и упругость кожи, мягкие линии щек, полудетскую пухлость губ. Только глаза были уже совсем взрослыми: карие, глубокие, укрытые тенью густых, как у Ахилла, ресниц, они прятали какую-то боль, постоянную и сильную.
Еще некоторое время Неоптолем смотрел на три чужих корабля в своей гавани. Он знал, кто приплыл на них, только что он виделся с этими гостями и ждал их к вечеру в своем дворце.
Юноша развернул коня. Он поскакал сперва вдоль берега, затем свернул и выехал на дорогу, проложенную между пологим скатом холма, засаженного виноградом, и долиной, с растущей на ней масличной рощей. За рощей начинались сады и светлели хижины селян. Затем дорога пошла вверх, взбираясь на склон другого холма. Там, карабкаясь по уступам, лепились домишки рыбаков и торговцев, жителей нижнего города, а на вершине темнела невысокая городская стена, которую сейчас по приказу царя надстраивали и укрепляли.
Проехав ворота и ответив взмахом руки на приветственные крики стражи, базилевс миновал неширокую улицу, вытянувшуюся меж одноэтажных домиков, и оказался перед своим дворцом. Построенный более двухсот лет назад, он сильно отличался от дворцов микенских, спартанских и афинских царей, не походил он и на скромный дом Пелея, фтийского царя, в котором Неоптолем жил до тринадцати лет, до того, как его увезли к берегам Трои. Дворец царя Эпира был двухэтажный, достаточно простой по расположению коридоров и комнат, у него не было крыльев и пристроек - он был просто прямоугольным. Зато в центре высилась квадратная башня, поднимавшаяся над землею на восемьдесят локтей, построенная, как говорили, еще до самого дворца и служившая для обзора окрестностей. В ней можно было, в случае надобности, и выдержать долгую осаду, она была прочна и неприступна снаружи, а проложенные в стенах лестницы вели в глубокие подвалы, где в прежние времена хранились запасы воды и пищи, там, как говорили Неоптолему здешние старики, имелись и тайные подземные ходы, но теперь они, верно, уже обвалились и никуда не вели…
Юноша бросил поводья подскочившему рабу и взбежал по широкой лестнице на большую террасу. Там, среди проросших между плитами известняка кустов жасмина, другой раб, плотный мужчина лет сорока, играл в догонялки с мальчиком. Мальчик, красивый семилетний крепыш, рослый и крупный для своих лет, был абрикосово-смуглым, черноволосым и кудрявым. Он был одет в короткую белую тунику с золотистым орнаментом по подолу и в простые кожаные сандалии, густую массу волос подхватывал ремешок. Мальчик, весело визжа, носился по террасе, ловко увертываясь от догонявшего его слуги, вдруг останавливался; подпуская того почти вплотную, и вновь срывался с места, забавляясь досадой своего преследователя и его громким пыхтением.
Увидав поднявшегося на террасу царя, оба остановились. Раб согнулся в низком поклоне, а что до мальчика, то он просто замер на том месте, где встал, напряженно и настороженно глядя на Неоптолема.
- Здравствуй, Астианакс, - сказал юный базилевс, подходя к ребенку.
- Здравствуй, царь, - ответил мальчик.
- Мама во дворце? - спросил Неоптолем.
Губы ребенка чуть дрогнули, в темных глазах вспыхнул и погас огонь.
- Ее нет. Они с Эфрой пошли на озеро - купаться.
- Одни пошли? - Неоптолем нахмурился. - Я же запретил. Это небезопасно.
- Они пошли не одни, - голос Астианакса звучал спокойно, почти лениво. - С ними Тарк.
- Это уже лучше. А Феникса ты не видел?
- Нет.
- Он во дворце, мой господин, - проговорил раб, подходя ближе и снова кланяясь. - И он искал тебя.
- Ступай, Гилл, и скажи ему, что я скоро буду.
- Ты пойдешь туда, где мама купается? - проговорил, чуть возвысив голос, Астианакс. - Она не любит этого.
Последние слова прозвучали почти надменно, и Неоптолем вспыхнул. Краска выступила на его лице, глаза яростно блеснули. Но он сделал над собою усилие и сдержался.
- Что поделаешь… Я тоже не люблю, когда она уходит, не спросив у меня разрешения!
И, сбежав с террасы, юноша вновь вскочил в седло.
Но едва он доехал до угла дворцовой стены, как дорогу ему заступила высокая фигура, и жилистая рука бесстрашно перехватила повод коня, уже перешедшего на резвый галоп.
- Постой, Неоптолем!
Юноша резко натянул поводья.
- Ты с ума сошел, Феникс! Я мог тебя затоптать!
- И быть может, хорошо бы сделал, царь! Это лучше, чем мне увидеть на старости лет, как ты себя погубишь… Это не я, это ты сходишь с ума!
Старому другу царя Пелея и былому воспитателю Ахилла Фениксу было уже под восемьдесят. Но для своих лет он был удивительно крепок и еще тверд в ногах, настолько тверд, что брал свой посох только для дальних прогулок, а по дворцу ходил без него, все так же прямо держась и так же высоко поднимая голову. Он воспитывал и учил Неоптолема при жизни Пелея и после его смерти, и ему юный царь был обязан тем, что рано научился читать и писать, узнал кое-что из истории, легко и красиво говорил, отлично знал счет и разбирался в законах. Правда, Феникс был уже слишком стар, чтобы обучать его воинскому искусству. С семи лет военным наставником Неоптолема был могучий Пандион, воин, лишь чудом избежавший участия в первом Троянском походе: когда отплывали корабли Ахилла, он лежал со сломанной ногой, а после Пелей уже не отпустил его, желая оставить при себе и при внуке. Лишь спустя двенадцать лет Пандион отправился к троянским берегам с Неоптолемом и, вместе с ним, вскоре вернулся.
- Мне нужно, чтобы ты сошел с седла и поговорил со мной - совсем немного, царь! - сказал Феникс. - Я не ездил с тобой в гавань встречать Менелая, но я отлично знаю, для чего он приехал. Некоторые из его воинов уже прибыли во дворец.
- Без моего ведома?! - лицо Неоптолема залилось краской, он соскочил с седла и в ярости сжал кулаки. - Как он посмел…
Старик поднял руку.
- Успокойся. Они только привезли некоторые вещи, которые могут понадобиться твоим гостям, и уехали обратно. Их здесь нет. Все прибудут завтра, как и было условлено, а переночуют на кораблях, поджидая два других корабля, с которыми должна прибыть царевна.
- Чтоб ее вороны заклевали! - в гневе Неоптолем уже не желал сдерживаться. - Чего они хотят от меня, а?! Я год назад все сказал им: и ей, и царю Менелаю! И чего от меня хочешь ты, Феникс? Неужели ты тоже будешь убеждать меня жениться на этой… этой…
В ярости Неоптолем, как никогда, походил на Ахилла, и тогда его все боялись. Он вырос в отца, исполином и богатырем, хотя (и это все видели) так и не достиг той чудовищной силы, которая столь резко отличала Ахилла от всех остальных людей. Неоптолем был в несколько раз сильнее самого могучего из своих воинов, но эта сила все же поддавалась измерению и не вызывала того потрясения и ужаса, как непомерная, не соизмеримая ни с чем мощь его отца. У юноши бывали те же приступы дикого гнева, и так же, как у Ахилла, они обычно быстро гасли, однако он не так их пугался и редко мог до конца разобраться в их причинах. При этом (что замечали лишь самые близкие к нему люди) он был мягче и застенчивее отца и старался скрыть эту природную застенчивость нарочитой грубостью и резкостью, каких в Ахилле никогда не было.
Феникс хорошо знал юношу и понимал, что если не унять сразу вспышку его гнева, он уже ничего слушать не станет. Поэтому он ласково, но твердо взял базилевса за локоть и настойчиво заглянул ему в лицо.
- Что с тобой? - воскликнул он с упреком. - На кого ты сердишься? На Гермиону? И за что? Ты говоришь о ней с таким презрением, будто она совершила что-то дурное! Она всего-то посмела тебя полюбить… И она не виновата в том, что твой разум помрачен дикой, ничем не оправданной страстью к полупомешанной рабыне!
Старик тут же понял, что в волнении заговорил слишком резко, что последних слов не следовало произносить. Но было поздно. Юноша вновь залился краской, и на этот раз в его глазах появилось уже настоящее бешенство.
- Не смей ее так называть! - не сказал, а выдохнул он, вырывая свою руку из руки учителя и делая движение, чтобы вновь вскочить на коня.
- Но разве я сказал о ней что-то обидное? - взмахнул руками Феникс. - Разве она не рабыня в твоем доме? Разве она не твоя боевая добыча? Разве ее разум не померк от перенесенных бед и несчастий, коль скоро она, видя свое положение и положение своего сына, не желает быть для тебя тем, чем любая из рабынь почтет за великую честь стать для самого царя?! И разве не помрачение владеет тобою, если ты готов затеять раздор и войну с другими базилевсами из-за этой безумной троянки?
Пунцовый румянец внезапно сошел со щек Неоптолема. Он сверху вниз пристально посмотрел в глаза старику и негромко раздельно проговорил:
- Мною владеет не помрачение и не страсть. Страсть слепа и безрассудна, и я уже давно получил бы то, чего хочу, если бы находился в ее власти. Войну я затевать не собираюсь, я надеюсь решить это по-другому. Для того, чтобы принять решение, я должен поговорить с Андромахой. Поэтому не мешай мне и уйди с дороги!
Вскочив в седло, юноша с места пустил коня вскачь и вскоре был уже далеко от дворца. Он миновал южные ворота городской стены, на этот раз не ответив на приветствие стражи и даже не заметив его. Его путь лежал по каменистой тропе, вверх по склону, через виноградник и рощу, к небольшому озеру, на котором он мальчишкой любил стрелять диких гусей.
Покуда он ехал, его лицо несколько раз менялось - то вновь заливаясь краской гнева и ожесточения, то бледнея от мрачных мыслей, которые, как острые жала, проникали в его сознание. Но все затмевая отгоняя все прочие чувства, его душу поглощал волшебный внутренний трепет, пронзительный огонь, который вот уже несколько лет причинял ему невыносимую боль и великое наслаждение, смертельно унижал и возвышал его до высот Олимпа, отравлял и исцелял одновременно.
У этого волшебного огня, который Неоптолем иногда безумно желал погасить в себе и не мог, которым он так дорожил и которого так боялся, было имя.
Это имя было: Андромаха.
Глава 2
Возможно, Феникс был груб, но, по сути, сказал правду. Она была и вправду боевой добычей.
Они оба одинаково боялись воспоминания об этом дне - вернее, ночи, когда пала Троя.
Для Неоптолема то была первая в его жизни большая битва. И последняя: схватки с бандами разбойников, несколько раз нападавших на его владения, были для него не труднее и не опаснее ежедневных боевых тренировок. Он легко дрался и легко побеждал. И схватки эти были действительно схватками, боями - они не были и отдаленно похожи на то чудовищное действо, которое произошло четыре года назад и называлось почему-то "великой Троянской битвой", хотя, по-настоящему, это было просто истребление нескольких тысяч людей, разбуженных внезапным нападением, не сумевших оказать сильного сопротивления, погибавших в неведении и недоумении…
Все это юный базилевс начал осознавать потом - тогда же он был воодушевлен общим яростным напором, полон дикого кровавого упоения. Мысль о смерти отца, причинившая страшную боль (он безумно любил Ахилла, которого никогда не видел, о встрече с которым мечтал, как о самом прекрасном чуде), мысль о том, что отца убили троянцы (ему так сказали, а все подробности он узнал уже много позже), гнев и ненависть, жажда драки, веселое наслаждение смятением и ужасом, переполнившим огромный город, - все это вместе совершенно затмило сознание мальчика. Он убивал полуосознанно, почти не замечая, как редко его напор встречает настоящее сопротивление. Правда, что-то, впитанное с воспитанием Феникса и с доходившими до родного дома легендами об отце, удержало его от убийства женщин или подростков, хотя он видел, что многие ахейцы их убивают… Возникший и с невероятной скоростью охвативший город пожар, буйное безумие разрушения, крики отчаяния, мольбы, проклятия, - все вместе составляло ни с чем не сравнимое исступление, которое обрушилось на его душу, как лавина камней на тонкий неокрепший ствол молодого дерева.
Многие сцены той ночи смешались, спутались и стерлись в его сознании. Память стирала их, оберегая рассудок. Но один миг этого боя-убийства стоял перед ним постоянно… Зал во дворце, полуосвещенный заревом пожара, группа людей, сбившихся в кучку - женщины, полуголые рабы, и еще двое, молодой человек с мечом и второй, в богатых доспехах. В руке у второго было копье. Молодой был ранен, но бросился навстречу базилевсу и занес меч. Неоптолем легко отбил удар и ударил сам. Меч вошел в тело, будто в песок. И тотчас копье чиркнуло по его щиту и отлетело, не сумев пробить кованого железа. И снова, уже будто сам собою вскинулся меч Неоптолема… В последнее мгновение он все же увидел, разглядел лицо под выступом шлема, заметил пряди седых волос - но не успел понять. И только когда залитое кровью тело, содрогаясь, рухнуло ему под ноги, вспыхнула мысль: "Старик! Я убил старика!"
Но самое страшное произошло в следующее мгновение - когда умирающий уже мутными глазами посмотрел в лицо убийце, вгляделся и вдруг проговорил едва слышно, но ясно, с каким-то особым выражением, точно ему открылось что-то сокровенное, неведомое живым:
- Бедный мальчик! Ты не доживешь до старости!..
Неоптолем не мог забыть ни этих слов, ни отчаянного холода, который он почувствовал, услыхав их.
И потом какое-то время все было как во мгле - зал, уже полный дыма, тело старика, женщина, которая с потрясающим спокойствием опустилась возле него на колени и, распустив по плечам густые, отливающие золотом волосы, начала его оплакивать.
Уже потом, на другой день, Неоптолем узнал, что это были царь и царица Трои…
Для Андромахи воспоминания о той ночи были еще кошмарнее.
С того момента, как она увидела Гектора, пропавшего под обвалом каменных глыб, которые он сам на себя обрушил, ее разум словно заволокло пеленой. Она потеряла сознание и не почувствовала, как Троил, помешавший ей кинуться из прохода назад, в зал титанов, чтобы умереть рядом с мужем, подхватил ее на руки и понес вместе с плачущим Астианаксом прочь из дворца. Она ничего не чувствовала и тогда, когда юноша упал под чьим-то ударом, и ее схватили другие руки. Но когда стали вырывать ребенка, она очнулась. Закричала, с силой ударила стоявшего над нею воина-ахейца и, вскочив на ноги, побежала. Куда и зачем? Она сама не могла понять… Опомнилась на самом верху Троянской стены, куда взбежала, спасаясь от двоих гнавшихся за нею воинов. Но на стене тоже были ахейцы. Ей преградили дорогу, кто-то рванул из рук кричащего мальчика. В лицо хлестнуло бранью и запахом вина. И ахейский воин, ударив ее ногой в грудь, выхватил Астианакса и поднял над краем стены… Она успела схватить обеими руками волосатую, обвитую ремешками боевой сандалии ногу, выкрикнуть какие-то слова, мольбы… Бесполезно - он не слышал и не понимал, вдребезги пьяный и очумевший от крови. Он разжал руки. Своего крика она уже не слышала - с невероятной силой отчаяния вырвалась из жадных рук двоих воинов, грубо рвавших на ней платье, ударила по лицу третьего и тоже кинулась вниз. Она не думала, что поможет Астианаксу - он должен был разбиться насмерть. Просто в это мгновение, когда она потеряла последнее, чем оставалось жить, этот прыжок был единственным выходом. Падая, она успела позвать, крикнуть: "Гектор! Гектор!"
Ее подхватили необычайно сильные руки - подхватили и опустили на землю. И, глядя вверх, она увидала полумальчишеское лицо над могучими плечами и торсом почти взрослого мужчины и на согнутой левой руке - живого и невредимого Астианакса, которого юный воин подхватил несколькими мгновениями раньше, не дав ему удариться о землю, как не дал и ей.
- Вы что там, рехнулись?! - закричал он, задрав голову кверху. - Вино вам в башку ударило, или что? Женщин и детей швыряете со стены! Мерзавцы!
- Женщина бросилась сама, Неоптолем! - отозвался сверху пьяный голос воина. - Дура, видно… Если можно, кинь нам ее обратно - мы только было хотели с ней повеселиться… Это наша добыча!
Юный воин глянул на лежащую у его ног женщину, растерзанную, в изодранном в клочья платье, с растрепанными волосами и грязным лицом.
- Нет! - ответил он загоготавшим наверху ахейцам. - Это не ваша добыча. Она моя.
И сказал подошедшему к нему огромному воину: