- Вот как? - оживившись, как обычно при упоминании о военных событиях, воскликнул Неоптолем. - Эфиопия восстала против власти Египта, которому покорилась уже сотни лет назад? Но разве это возможно? Феникс говорил мне, что Эфиопия или Нубия, как зовут ее сами египтяне, вся застроена египетскими крепостями, что там и царь только называется царем, а управляет страной наместник фараона. Или это уже не так?
- Не совсем так, - сказала царица Микен, видимо, немного удивленная познаниями юноши, не получившего, как она слышала, настоящего образования. - После долгих войн с соседями и смут прошедшего столетия Египет ослаб, его военная власть пошатнулась. И нынешнему фараону, третьему из Рамзесов, приходится прилагать много сил, чтобы удержать еще покорные ему земли. Царь, что правит сейчас Эфиопией, оказался коварен и хитер. Он, видимо, давно готовил восстание. И оно произошло, и эфиопы сокрушили египтян и взяли часть крепостей. На ту пору, когда купцы уезжали из Египта, а было это около двух лет назад, фараон послал к мятежникам своих царедворцев, чтобы начать переговоры. Возможно, ему пришлось пойти на большие уступки, чтобы вообще удержать Эфиопию в составе своего царства. Не знаю, чем там кончилось дело.
- Интересный рассказ! - проговорил Неоптолем задумчиво. - А мне говорили, что военное искусство египтян не знает себе равных. Выходит, эфиопы оказались искуснее?
Электра покачала головой.
- Нет. Просто их мятежные войска возглавил великий военачальник. Но он не эфиоп. По словам купцов, он прибыл в Эфиопию из далеких земель, причем не просто приехал, а будто бы стал жертвой кораблекрушения, и какой-то родственник эфиопского царя принял его на свой корабль у берегов Египта и тайно привез в свою страну. Этот великий воин сумел организовать войско и само восстание так, что искуснейшие египтяне потерпели поражение…
Она замолчала, и юноша вдруг понял, что сейчас царица скажет самое главное. Какая-то смутная и тревожная догадка поразила его сознание, и он спросил, еще не понимая, для чего спрашивает:
- И как его имя?
- Его имя - Гектор, - спокойно, все так же не отводя глаз, произнесла женщина. - Он легко говорит и на эфиопском, и на египетском языках, но родной его язык - критский, и сам он - троянец. Так о нем говорят в Египте. И так мне рассказали финикийцы.
Сквозь резкий гул, внезапно будто обрушившийся на его голову, Неоптолем успел различить слабый вскрик и тихий стук, словно в соседней комнате чье-то тело скользнуло вдоль стены и рухнуло на пол. Электра чуть заметно покосилась в ту сторону, но не переменила позы, в которой сидела.
Неоптолем усилием воли подавил растущее головокружение и спросил, поразившись, как сухо и спокойно, и словно бы издали звучит его голос:
- Купцы видели этого человека?
- Нет. Они же не были в Эфиопии. Им только рассказывали о нем. Они говорят, что это - легендарный воин, и он очень знаменит. Я привезла купцов с собою на случай, если ты захочешь поговорить с ними и убедиться, что я тебе не лгу.
- Я тебе верю - жестко произнес юноша. - Но с купцами поговорю. Сегодня же. А теперь спрошу я: для чего ты мне это рассказала?
- Для твоего блага, - голос Электры как будто стал мягче, или ему только так показалось, потому что шум в ушах не утихал.
- Для моего блага?
- Да. Всегда лучше знать, что у тебя есть враги, пускай даже и в будущем. И еще: если бы мой отец вернулся с войны и успел узнать о том, что мать изменила ему с Эгистом, Эгист умер бы тут же!
При этих словах ее глаза сверкнули темным недобрым огнем, а рука, украшенная отцовским браслетом, сжалась в кулак.
- Я не Эгист! - резко бросил Неоптолем, поднимаясь и вынуждая подняться Электру. - И я не боюсь врагов, ни нынешних, ни будущих. Я благодарен тебе за заботу обо мне, царица! Прошу тебя принять мое гостеприимство и остаться до вечера во дворце. После ужина я поеду с тобой к твоему кораблю и сам расспрошу купцов. А сейчас прости - у меня много дел.
И он направился к дверям, повелительным жестом приглашая женщину следовать за собою. Никто из стоявших за дверями - ни охрана, ни рабы, ни даже бдительный Феникс - не заметили его смятения. Он шел нахмуренный, но спокойный, в эти мгновения, как никогда, похожий на Ахилла. И никто не видел, что земля уходит из-под его ног, что мир вокруг него рушится и солнце меркнет.
Глава 16
- Ну, вот я до него и дорос!
Неоптолем повернулся, внимательно разглядывая себя в большом бронзовом зеркале троянской работы. Оно было так идеально отполировано, что отражало все в мельчайших подробностях.
Мощные железные доспехи, вызолоченные и украшенные кованым узором, прославленные доспехи Ахилла, делали и без того могучую фигуру юноши еще мощнее и больше. Высокий гребень шлема со спадающими волнами светлой конской гривы почти касался дубового потолочного бруса, а приподнятые наплечники, казалось, занимали четверть ширины всей комнаты. Пламя стоявшего у стены светильника дрожало, играя в темной позолоте. Ставни в комнате были раскрыты, но рассвет еще только занимался.
- Год назад этот нагрудник болтался на мне, как скорлупа на гнилом орехе… - усмехнулся юноша. - А теперь почти совсем впору - только наплечники чуть отстают, да немного широк и низок пояс.
- Ты ощущаешь тяжесть этих доспехов, мой господин? - спросил Пандион, рассматривая своего царя с ног до головы и почти не скрывая восхищения.
- Да, они очень тяжелы, - Неоптолем кивнул, и светлая грива распалась по его плечам, волной стекла на спину. - Еще недавно я не решился бы носить их. Сейчас надеюсь, что смогу в нем сражаться. А отец? Он надел их еще мальчиком… Ему вначале не было тяжело?
Пандион покачал головой.
- Нет. Он просто надел доспехи и пошел к своим кораблям. Я только и помню, как он шел, весь сверкая на солнце, и как потом отплыли корабли.
- Кстати, о кораблях… - царь нахмурился. - Они готовы?
- Да, мой базилевс! И на каждом по шестьдесят человек. Все до одного - мирмидонцы.
- Кого ты назначил командовать вторым кораблем?
- Леандра. Он опытен и силен, и все воины знают и уважают его. Но я хотел бы… - тут в голосе отважного военачальника послышалась мольба, - я все же хотел бы, мой господин, чтобы ты назначил на второй корабль меня. Возьми меня с собой!
Неоптолем резко повернулся, пластины доспеха, прикрывающие бедра, гулко звякнули одна о другую.
- Нет, Пандион! Я не смогу спокойно отправиться в путь, если не буду совершенно уверен, что оставил Андромаху под надежной защитой. А надежнее тебя нет никого в Эпире. Не проси. Я доверяю тебе самое дорогое, что у меня есть!
- И ты плывешь неведомо куда, чтобы расстаться с этим самым дорогим, чтобы отдать другому то, что по праву твое! - не утерпев, воскликнул всегда сдержанный Пандион. - Прости меня, мой царь, но я не понимаю! И никто этого не поймет!
- А я и не прошу, чтобы кто-то понял, - спокойно и почти надменно возразил юноша. - Мне достаточно того, чтобы мне повиновались. Иди, Пандион, проверь еще раз, все ли припасы и оружие погружены на корабли, и достаточно ли на них воды. Помни, шторма могут начаться в любое время, и мы, быть может, долго не сможем нигде причалить.
Воин глубоко вздохнул, еще раз бросив на базилевса взгляд, полный удивления и тревоги, будто не мог до конца осмыслить всего, что происходило.
- Когда ты прикажешь отплывать? Завтра? - глухо спросил он.
- Сегодня, - ответил Неоптолем. - Сегодня, как только совсем рассветет.
- Сегодня! О, нет, нет!
С этим возгласом, распахнув дверь, в комнату вбежала Андромаха и тотчас, остановившись, замерла, пораженная обликом юного царя.
- Доспехи… Доспехи Ахилла! Я бы подумала, что это он, не знай я, что это ты, Неоптолем. Я прошу тебя: не уезжай сегодня! Отчего ты делаешь это так поспешно, будто бежишь?
Женщина стояла в нескольких шагах от него, подняв руки к груди беспомощным и молящим движением. В широко раскрытых глазах прятались слезы.
- Ступай, Пандион! - повторил свой приказ царь Эпира. - Когда совсем рассветет, пускай гребцы занимают места. Я подъеду на колеснице, так что не забудь распорядиться, чтобы ее приготовили. Иди.
Воин повиновался, не сказав больше ничего. Неоптолем и Андромаха остались в комнате вдвоем.
- Я не бегу, - сказал юноша, отвечая на ее вопрос. - Но надо плыть, пока море спокойно. Зима надвигается, наступят шторма, и нельзя, чтобы они нас застали вблизи берегов. До Египта плыть долго.
- Все-таки, почему ты решил это сделать? - голос женщины звучал тихо и печально. - Почему ты едешь искать его?
- Потому что должен знать наверняка, он ли это. И ты должна знать. Мы оба думали, что он умер.
- И если он жив? - голос Андромахи так заметно задрожал, руки так тревожно сжались, что до Неоптолема вдруг дошла ее тайная и страшная мысль.
- Ты подумала?!.. - ахнул он, с прежним мальчишеским пылом, весь заливаясь краской под блистающим величием шлема. - Ты подумала, что я хочу его убить?! Да, Андромаха? Да?
- Нет! - вскрикнула женщина. - Не подумала… Это шло не из сознания, я не знаю, откуда был этот страх! Какой-то демон нашептал мне это…
- Значит, и мне он это нашептывал, только я его не услышал, - глухо и горько сказал Неоптолем. - Наверное, Пандион прав, и я - сумасшедший. Но скажи мне только: если этот человек - тот самый Гектор, если Гектор жив… ты ведь никогда не сможешь любить никого другого?
- Неоптолем!.. - прошептала женщина, внезапно ощутив в горле колючий комок слез.
- Ответь! - крикнул он.
- Никогда не смогу!
Юноша наклонился и поцеловал ее в теплую, влажную щеку.
- Вот. Значит, я пытался украсть то, на что не имел и не имею права! И то, что мы с тобой так и не стали мужем и женой - воля богов. Я, сын великого Ахилла, не могу быть вором, Андромаха! Я найду Гектора, чтобы вернуть тебя ему.
- Неоптолем…
Женщина стояла, вскинув к нему лицо, в двух шагах, так, что он ощущал теплоту ее дыхания, дрожь ее прижатых к груди рук.
Небо за окном безжалостно светлело, восток над кромкой горного склона очерчивался оранжевой полосой.
- Только теперь я поняла тебя до конца! - вскрикнула она. - Теперь, когда ты уходишь, и мы можем больше не увидеться!
- Будет так, как должно быть, - юноша собрал все силы и обнял ее, прижав к себе. Хрупкое тело жгло его через железную броню нагрудника. - Я не сомневаюсь в тебе, Андромаха. Ты будешь управлять Эпиром в мое отсутствие не хуже, чем в дни моей болезни. Я вернусь через год, наверное… Быть может, через полтора. Вряд ли мое путешествие будет более долгим. Но может быть всякое. Жди.
Царь Эпира взглянул в окно.
- Светает. Проводи меня на террасу.
- А можно поехать с тобой в гавань? - тихо спросила женщина.
- Нет. Ненавижу длинные проводы, ненавижу оглядываться на берег. Если хочешь, поднимись на башню - оттуда видна бухта, и ты увидишь, как мои корабли выйдут в море.
Они уже спустились по влажным от утренней росы ступеням террасы, уже подходили к колеснице, когда наверху послышался топот босых ног, и к ним кубарем слетел Астианакс, одной рукой одергивая запутавшийся в поясе подол хитона, другой сжимая ремешки болтающихся в воздухе сандалий.
- Стойте! Мама… Неоптолем! Постой!
Мальчик подбежал к юному царю и с разбега, выронив сандалии, прыгнул ему на шею.
- Как ты мог?! - кричал он. - Как ты мог уехать, не попрощавшись со мной? Почему ты меня не разбудил? Если бы не заржали твои кони, я бы не проснулся!
- Но мы вчера простились, - прижимая его к себе, проговорил юноша.
- Нет! Ты не сказал, что уже сегодня едешь, не сказал! И ушел бы, мне ничего не сказав… Ой, какой ты красивый в этих доспехах!
- Их носил мой отец. Послушай, Астианакс, мне это кажется - или ты позволил себе заплакать? Что будет, если я найду Гектора и скажу ему, что его сын - плакса?
- Послушай, Неоптолем, послушай! - захлебываясь, заговорил мальчик, скользя ладонями по железным наплечникам и обвивая цепкими ногами талию своего друга. - Прошу тебя, возьми меня с собой! Я помогу тебе искать папу! Я помню, как он выглядит, а ты его никогда не видел. Ты не веришь? Но я, правда, помню!
Неоптолем поцеловал наследника и, чуть отстранив его от себя, спокойно посмотрел в расширенные, полные мольбы и надежды глаза.
- Я хорошо представляю, как выглядел мой отец, а они ведь были похожи, ты помнишь?
Астианакс шмыгнул носом и, освободив ладонь, поскольку царь держал его на весу, поспешно вытер со щек полоски слез.
- Пожалуйста, Неоптолем! Ты ведь сам говорил, что я уже - настоящий воин!
- И именно поэтому ты должен остаться, царевич! Не то, как смогу я уехать и оставить здесь нашу царицу, твою маму? - Неоптолем говорил без тени улыбки, совершенно серьезно. - Кто защитит ее, если ей будет грозить опасность?
Астианакс вспыхнул и, опустив голову, обмяк. Неоптолем поставил его на ноги и ласково окунул пальцы в мягкие крутые завитки черных, как полночь, волос.
- Я доверяю тебе и надеюсь на тебя, - продолжал царь мягко. - Поклянись, что будешь рядом с матерью до самого моего возвращения.
- Клянусь! - храбро проглотив слезы, сказал мальчик. - Клянусь, что буду с мамой и буду защищать ее, пока ты не вернешься вместе с моим отцом! Я тоже верю, что он не умер.
Ладонь юноши дрогнула на кудрявой голове ребенка, но тут же он улыбнулся и протянул мальчику руку.
- Держись же и будь мужчиной! Ну, все. Уже рассвет, и мои гребцы уже поднимают весла.
…Андромаха стояла на верхней площадке сторожевой башни до тех пор, пока светлые квадратики парусов не сравнялись с призрачной дымкой горизонта. Стоявшие рядом Астианакс и Феникс молчали, как и она.
Ветер развевал бронзовые волосы царицы, которые она этим утром не успела уложить или заплести в косы. Утро было прохладным и сырым, а на ней был лишь тонкий хитон без рукавов. Но женщина не чувствовала холода. Она смотрела вслед кораблю, уносившему Неоптолема в загадочное никуда, и испытывала какое-то раздвоение: быть может, ей предстояло воскреснуть, вновь увидев и обняв Гектора, но что будет с нею, если ради ее счастья погибнет этот удивительный мальчик? Как сможет она это пережить, даже если вновь будет счастлива?
Когда парус скрылся, она тихо подняла руки и закрыла лицо ладонями.
- Мама! - долетел до нее звенящий голос сына. - Не плачь, мама, он обязательно приплывет!
Андромаха обернулась. Ее глаза были сухими.
- Идем, Астианакс, - проговорила она, обнимая сына за плечи. - Ты еще не завтракал, а скоро Пандион позовет тебя упражняться. Феникс, прикажи, чтобы к вечеру во дворце собрались городские поставщики скота. Зима надвигается, и как бы городу не остаться без колбас и окороков…
И, взяв сына за руку, царица ровным шагом направилась к лестнице.
ЧАСТЬ II
ЛИВИЙСКИЙ ПОХОД
Глава 1
Тусклое серое пятно, еле заметно проступавшее на кромке верхней плиты, растворилось в черноте, исчезло - значит, снова наступила ночь. Никаких иных признаков смены дня и ночи в каменном саркофаге уловить было нельзя. Ночь наступала во второй раз, и за без малого двое суток ни один звук не проник сквозь камень. Спертый, тяжелый воздух был неподвижен. Какие-то щели здесь, конечно, существовали, не то узник не различал бы слабого отблеска света, который появлялся днем на верхней плите, да и дышать давно стало бы нечем. Правда, каждый вздох и так наполнял грудь болью, но смерть от удушья не наступала, значит, приток воздуха все же имелся…
Гектор закрыл глаза, вновь пытаясь вызвать сон, чтобы хоть как-то ускорить течение времени. Но жестокая боль в онемевших плечах, спине и ногах не давала расслабиться и погасить измученное сознание.
Каменная темница, в которой он находился, была трех локтей в длину, трех в ширину и четырех в высоту. Ни лечь, ни даже сидя вытянуть ноги, ни раскинуть руки, ни встать в ней было невозможно. Со всех сторон - ровные, тяжелые плиты, которые при самом отчаянном усилии нельзя было не то что поколебать, но даже заставить дрогнуть.
Узник вспомнил мучительное заточение под обломками зала титанов. Тогда, конечно, было страшнее, больнее, хуже. Но он ждал Ахилла, он знал, что тот придет и поможет. Сюда не придет никто.
Гектор попытался согнуть и без того полусогнутые ноги, чтобы хоть чуть-чуть разогнать кровь. Глухо заскрипели железные цепи. Тяжелые кольца на щиколотках соединялись несколькими громадными звеньями. Цепь была короткой, рассчитанной на то, чтобы шаг скованного был чуть длиннее его стопы. Такой же длины цепь сковывала руки узника, и эти две цепи соединяла между собой третья, быть может, на пару звеньев длиннее, так что руки, ни при ходьбе, ни даже сидя, нельзя было поднять выше уровня груди. Это не только добавляло узнику физических мучений, но и делало его положение еще более унизительным.
Несмотря на невыносимую ограниченность движений, Гектор в первые же часы заточения в каменном саркофаге, сумел ощупать его сверху донизу, используя кончик языка там, куда не мог вытянуть скованные руки. Он очень скоро понял, что темница, в которой его заключили, несокрушима - по крайней мере, ее невозможно открыть изнутри.
За свои тридцать с лишним лет троянский герой побывал уже во многих страшных и, казалось бы, безвыходных ситуациях, и был достаточно закален для того, чтобы не обезуметь от бессильного гнева, не оцепенеть от ужаса при мысли о смерти в этом безмолвном склепе. И все же его душа, пожалуй, никогда не была так близка к отчаянию. Больнее и страшнее всего было сознание, что он сам виноват в случившемся, что его, великого и опытного воина, обманули, как мальчишку, и принесли в жертву. Чужой холодный расчет построил на нем хитроумную игру, и он, не поняв этой игры, попался в капкан!