– Я знаю, твой родитель говорил, что тебя сегодня уже расспрашивали и ты на том крест поцеловал. Поэтому я тебя о том, о чем ты уже говорил, больше расспрашивать не буду. Да и разве это здесь у нас расспрос? Ты же креста не целуешь и твоих слов никто не записывает, и мы тут только одни, и ты мне говоришь как на духу, и всё, что от тебя услышу, я никому не скажу, вот тебе крест на этом!
И тут Маркел перекрестился. И сразу добавил:
– Вот видишь, теперь я сам себя к кресту подвел. Теперь мы с тобой равные. Даже ты равней меня, потому что ты больше знаешь, и сейчас будешь меня учить, а я, как малый дурень, буду тебя спрашивать. И вот мой первый вопрос, с самого начала: ты где его тогда встретил, уже здесь, внизу, или еще там, на крыльце?
– На крыльце, – сказал Петруша.
– Ты там сидел и ждал его? – быстро спросил Маркел. – А делал что?
– Орешки щелкал, – сказал Петруша.
– Много их у тебя было?
– Кулек, – сказал Петруша. И уже уверенней продолжил: – Я там сидел на приступочке, и тут царевич вышел. И говорит: айда. И мы пошли.
– А орешков не просил? – спросил Маркел.
– Нет, не просил, – сказал Петруша. – Я ему сам кулек подал. Он до орешков охоч, я для него их и взял. И я подал ему кулек, и он один орешек взял, сощелкнул его, и мы пошли вниз. И сюда пришли, и начали играть, и он зарезался.
– Ага, ага, – сказал Маркел. И тут же спросил: – А свая у него была какая?
– Нож у него был, – сказал Петруша. – Вот такой! – И показал немало. И еще сказал: – Индейский.
– Какой, какой? – спросил Маркел.
– Индейский, – повторил Петруша. – Он сам так про него сказал.
– А что, раньше у него такого ножа не было? – спросил Маркел.
– Не было, – сказал Петруша. – Мы когда вниз сошли, он мне его показал и сказал, что это нож индейский. Я сказал: дай подержать, а он не дал.
– Почему? – спросил Маркел.
– Сказал, мал еще, – нехотя сказал Петруша.
– А откуда он его взял, не говорил?
– Не говорил.
Маркел задумался. Потом спросил:
– А какой он из себя был, этот нож?
– Так и горел огнем! – сказал Петруша. – Жало кривое, острое, а че́рен золотой и в самоцветах. Известное дело: Индейское царство!
– Ага, ага, – опять сказал Маркел. После спросил: – А дальше что?
– А дальше мы стали играть, и он этим ножом зарезался, – сказал Петруша.
– Как это так? – спросил Маркел. – Он что, его не удержал или махнул им не так, или что? Как это было? Покажи!
Но Петруша стоял как стоял, и даже руки не поднял.
– Эх! – сказал Самойла Колобов, который до этого молчал. – Ты бы видел, как его ночью трясет! Не пытай ты его больше!
– Да ты что! – сказал Маркел. – Да я разве это со зла? Не хочет говорить – пускай не говорит. Если ему царевича не жалко. – И тут же, опять повернувшись к Петруше, спросил: – На него что, падучая напала?
– Да! Да! – сказал Петруша. – Она!
– И как она его била? – спросил Маркел.
– А вот как-то и не била вовсе! – растерянно сказал Петруша. – А как-то он вдруг весь скрючился, ему как-то руки свело, и он их как-то вывернул, очень неловко, и сразу по горлу полоснул. И упал. Я стал кричать. А из него кровища так и хлещет! Я испугался и бежать! Бегу, кричу! И так на крыльцо и взбежал.
– А остальные что?
– Кто остальные?
– Бажен Тучков, – сказал Маркел. – Кто там еще?
– Ивашка Красенский и Гришка Козловский! – быстро ответил Петруша. И также быстро добавил: – И они тоже в крик и бежать.
– А тетка Василиса Волохова? – дальше спросил Маркел. – Она там где была?
– Ее я тогда не видел, – сказал Петруша. – Мы же сперва играли и я по сторонам не смотрел. А после, когда это там случилось, я туда уже больше не ходил. Меня даже со двора сразу домой свели и давали пить воды.
– Трясло его всего! – сказал Самойла Колобов. – После всю ночь кричал!
– А ты тогда где был? – спросил Маркел.
– А я был за рекой, на пасеке, – сказал Самойла. – Мы покуда сюда прибежали, так этих уже всех в ров побросали, вот как было быстро тогда дело!
Маркел кивнул и помолчал. Петруша стоял перед ним и переминался с ноги на ногу.
– Ладно, иди, – сказал Маркел. Петруша быстро повернулся, но Маркел еще быстрей добавил: – После, если надо будет, сам придешь. А то и прибежишь!
Петруша стоял и смотрел на Маркела. Маркел махнул рукой, опять сказал:
– Иди!
Петруша развернулся и ушел как мог быстрее. Самойла Колобов еще немного подождал, а после с опаской спросил:
– Ну и что?
– Хороши дела! – сказал Маркел очень недобрым голосом. – Петрушу жаль, вот что. А тебя, дурня, не жаль нисколько!
– За что ты это так? – спросил Самойла.
– А за то, – сказал Маркел, – что зачем вы надоумили дитя душой кривить?! Не было тогда его дружков при нем, когда царевича не стало! Один он был здесь, поэтому так напугался. И я еще не знаю, что здесь было, что это за нож такой и кто здесь еще по этим вот кустам таился! – И он повел рукой вокруг. И тут же, не давая Самойле опомниться, грозно спросил: – Зачем дитя врать подучили, а?!
– А, это, – сказал Самойла чуть слышно, а сам стал белый-белый. – Так они должны были быть вместе все! А тут Ивашка прибежал и говорит: айда на берег, там вот такущего сома поймали! Ну и побежали Гришка и Бажен с Ивашкой. А наш один остался на крыльце. А должны были быть все вместе. А так недосмотр. И когда было первое разбирательство, еще когда только-только в первый день, когда еще Нагие разбирали, ребятки стали говорить Петруше: ты на нас не говори, а скажи, что мы были с тобой. И он сказал. А после как от своих слов откажешься? И так и осталось. Но умысла же в этом никакого не было! Ведь же…
– Не знаю! – грозно перебил его Маркел. – А знаю только вот что: что если кто в одном раз покривил, то он потом и во втором будет кривить, и в третьем, и так всегда. Поэтому против такого есть только одно средство: подрезать язык, чтобы не болтал чего не надо. Теперь выбирай: чей будем подрезать, твой или Петрушин?
Самойла помолчал, подумал, а после в сердцах сказал:
– Эх, ночью сон был гадкий. Снился черный шелудивый пес. И так и сталось!
– Да разве я черный?! – сказал Маркел. И, не давая Самойле ответить, продолжил: – Ладно, иди пока что. А там будет видно. Но если что любопытное вспомнишь, тогда приходи. Иди, иди!
Самойла встал и пошел, и ушел за тот же угол, что и Петруша. А Маркел сидел и думал. А подумать ему тогда было о чем! Первым делом он думал о том, почему это Петруша тогда так испугался, не кинулся к царевичу и не пособил ему. А ведь мог же! Царевича не сразу же скрутило! А Петруша стоял рядом и смотрел. А ведь теперь ему, да и тогда было жалко! А вот не помог. Помешало ему что? Или, может, даже кто? Подумав так, Маркел невольно осмотрелся. А что, подумал он дальше, место глухое, вполне подходящее, вон там встань за бузиной – и дожидайся. А где это они в тычку играли, сразу же подумал Маркел дальше, встал и походил вокруг скамейки. Земля там была сырая, мягкая, в такую нож тыкать легко, вот они это место и выбрали, думал Маркел, а сам тем временем зорко поглядывал по сторонам, как будто думал что-нибудь найти или следы увидеть. Но ничего там не было, ни сора, ни травы, ни тем более того полена, которым царица будто била Василису Волохову. Псы, псы, сердито думал Маркел дальше, да как они это себе представляют, чтобы государыня хваталась за полено, будто мужичка какая! А тут еще ее дитя лежало всё в крови, разве тут ей до Василисы было?! Подумав так, Маркел распрямился, еще раз осмотрелся и подумал, что царица первым делом кинулась к царевичу, осмотрела рану и стала зажимать ее руками, потому что рана была очень велика, из нее хлестала кровь и ничем, никак нельзя было ее унять, царица начала кричать, вот так царевича к себе прижала…
И упала. Э, тут же подумал Маркел, почему это упала, никто ему об этом не говорил, а вот ему представилось: упала! А няньки где были? Тут же они должны быть были, они же прибежали первыми, они же были на крыльце, когда к ним Петруша прибежал и стал кричать, царица услыхала крик и побежала сверху. А тут уже народу было видимо-невидимо! Они сперва боялись подходить, пока царицы рядом не было, царевич лежал на земле и из него хлестала кровь! А вот теперь уже они стояли и смотрели на царицу, которая лежала на земле и прижимала к себе мертвого царевича. Вот как оно было, подумал Маркел, пока не прибежал старший Нагой, Андрей, и бросился к сестре, поднял ее вместе с племянником и начал кричать: "Марья, Марья, что с ним, Марья?!"
Ну а дальше ничего уже не представлялось, а стало путаться и даже как-то расплываться. Маркел стал трясти головой, в глазах стало понемногу проясняться. Эх, тяжело подумалось Маркелу, какое дело трудное, будет еще с ним хлопот, ой, будет, взялся руками за голову и еще немного постоял, ни о чем совсем не думая. А после вдруг само подумалось: надо сперва начать с ножа. Да, подумал Маркел дальше, уже опуская руки, надо ему увидеть этот нож и спросить, но осторожно, как он попал к царевичу, и, может, это можно уже прямо сейчас сделать, потому что время уже позднее и эти уже все вернулись, сидят за столом, едят и обговаривают то, что они сегодня на расспросах вызнали. Так что как бы он еще не опоздал! Подумав так, Маркел поправил шапку, развернулся и пошел к себе, то есть в ту бывшую холопскую. А во дворе тем временем уже смеркалось.
10
Когда Маркел пришел к себе, там уже и в самом деле все сидели за столом, кроме разве только что Ильи, и перекусывали. Перекус был постный: хлеб да каша. Да еще посреди стола стоял квасной кувшин. Вот только дух от него шел совсем не квасной! Ага, вот оно как, подумал Маркел, а вслух всех поприветствовал. Они ему ответили, а Вылузгин еще сказал, что заждались они его, да у него, наверное, дело было сильное важное. Маркел на это ничего не ответил, а сел на свое вчерашнее место с краю, ему служка подал миску, а Вылузгин мигнул – и кружку тоже подали. Эх, сказал тогда Маркел, перекрестил рот, потому что грешно это, после взял кружку и выпил. После облизал губы, поставил кружку и сказал, что это от Евлампия.
– О! – сказал на это Вылузгин. – Видали? А я вам сразу говорил, что он у князя Семена по правую руку сидит! – И сразу же спросил: – По правую?
– Когда по правую, когда по левую, – сказал Маркел, пододвинул к себе миску и продолжил: – Когда государь к нам приезжает, тогда меня по левую. – И начал есть.
– О! – опять сказал Вылузгин. – Слышали? Вот как надо отвечать! С блеском в глазах! И так же спрашивать! – тут же продолжил он. – А ты как, Яков? А то залебезил: боярин, боярин! А они нам сейчас все никто! Да и даже пусть боярин, ну и что? Знаешь, каково мне в думе? Нас, дьяков, там сколько? Я, да Андрей, да Василий. А их, бород, не перечесть! А я выхожу и говорю: вот так вот будет, бояре! Или не так, царь-государь?! И вот так повернешься к нему. А он сидит и зевает. Вот так! – закончил говорить Вылузгин и уже только рукой указал, что нужно дальше делать.
Овсей начал наливать, ему подавали кружки, а он лил в них из квасного кувшина и при этом то и дело проливал. Э, подумал, глядя на него, Маркел, да они, видно, давно уже сидят. И тут же подумал: сидят неспроста!
И только он так подумал, как Вылузгин уже сказал:
– А что, Маркел, нанюхал ты сегодня что-нибудь?
Маркел пожал плечами.
– Ну, тогда выпей за наше нюханье, – веселым голосом продолжил Вылузгин.
Все разобрали кружки, выпили, утерлись и начали закусывать. Только один Вылузгин почти что не закусывал, а опять начал говорить, на этот раз уже вот что:
– Видел я тебя, когда ты под деревом сидел, когда мы этих дурней расспрашивали. Скучно тебе было, я видел. И думал ты тогда, я знаю, что эх, вот дурни, только время тратят, не тех расспрашивают, и не о том, и не так. Думал ты такое, а?
Маркел подумал и сказал:
– Ну, думал.
И угадал, потешил! Вылузгин аж подхватился и сказал:
– Ах, шельма ты какая! Ну да ладно! А ведь надо было бы тебя самого на расспрос! Почему, спросить, ты в постный день в кабак ходил и там пил вино с кабатчиком да и еще это вино нахваливал?!
– Э! – сказал Маркел. – А вот такого я не говорил. Кабатчик вина не пил, не надо на него наговаривать. Да и разве дурное вино? – и с этими словами поднял кружку и шумно понюхал ее.
– Ладно, – сказал Вылузгин уже не таким веселым, а больше уже строгим голосом. – Я знаю, чего ты кругами ходишь да выискиваешь. И знаю, кто тебя на это науськал. Им это очень надо, вот что!
– Что надо? – спросил Маркел.
– Вывернуть всё так, что будто бы царевич не зарезался, а будто бы его зарезали, – уже просто сердито сказал Вылузгин. – Только теперь уже не вывернуть! Потому что нам сегодня показали, когда ты ушел, что дядья покойного царевича еще тогда утром, в тот день в прошлую субботу, за три часа до всего того, из-за чего мы сюда приехали, сказали, что Михайле Битяговскому не жить, что убьют они его сегодня же. И ведь же убили! И ты не щерься, Маркел, потому что так оно и было, что вначале все здесь тогда утром слышали, как они ему грозили, а после также все здесь видели, как они его убили!
– Кто ему грозил? – спросил Маркел. – И где? И кто это слышал?
Но Вылузгин пока молчал и только усмехался. И еще поглядывал по сторонам. После сказал:
– Яков, скажи ему.
И Яков, глядя на Маркела, сказал ему вот что:
– Они тогда утром крепко здесь повздорили. В дьячей избе. Битяговский там сидел, и там были все его люди, и он их проверял, они книги сличали, и тут приходит Михаил Нагой и начинает говорить прямо при них, при этих людях, что ты, мол, дьяк, – он так его назвал, как будто Битяговский пес какой-то некрещеный без имени, – ты, дьяк, когда деньги отдашь?! А Битяговский: а какие деньги? И дальше как начали они кричать один на одного из-за этих денег, так просто страх! А тут еще приходит Григорий Нагой, и они уже вдвоем на одного его, и крику стало еще больше. Битяговский видит, что ему одному их не перекричать, и развернулся, и пошел из избы вон, сказал, что обедать. А они, братья, за ним! И вот то, что было дальше, уже весь передний двор слышал, кого хочешь спроси: Михаил Нагой с крыльца громко сказал, почти что выкрикнул, что мы тебя, Мишка, а Битяговский тоже Михаил, мы тебя убьем вот хоть сегодня же!
– За что? – спросил Маркел.
– А за гаденыша! – с жаром ответил Яков.
– Кого, кого? – спросил Маркел.
Но Яков теперь уже молчал, и побелел, и просмотрел на Вылузгина. А Вылузгин, теперь уже совсем без всякого веселья и также без всякой к тому охоты, стал говорить:
– Они, когда вышли на крыльцо, уже очень крепко распалились все трое. И Битяговский, бес попутал, не сдержался и сказал, что, мол, сколько мне вас терпеть, окаянных, псы вы ненасытные, вот кто, только и знаете, что из государевой казны тащить, а кто вы такие, чтобы вам было столько почету? Тогда Михаил Нагой на это закричал, что они царские дядья, они скоро будут царством править и Битяговский тогда пожалеет, что он им сегодня пожалел. Ну а Битяговский тут возьми и ляпни, что он не знает, чьи они дядья, равно как и не знает, можно ли того… Ну, Яков уже сказал, как Битяговский поименовал тогда покойного царского братца, можно ли его, как он еще прибавил, признать законным наследником грозного и в самом деле настоящего царя Ивана Васильевича. Вот что он тогда сказал. А Мишка Нагой в ответ крикнул, что еще посмотрим, кто кого быстрее, вы его или мы вас!
– Быстрее что? – спросил Маркел.
– Ладно! – сказал Вылузгин. – Заговорились! Овсей, не спи, наливай!
Овсей опять взялся наливать, и все опять задвигали кружками.
А когда они все выпили и уже начали закусывать, Вылузгин тоже вначале зачерпнул из своей миски полную ложку каши, но тут же в сердцах отложил ее, повернулся к Маркелу и так же в сердцах заговорил:
– Вот как тогда было! Они при всех тогда пообещали, что убьют его за то, что он не дает им денег, они же раньше жировали как хотели, а тут государь его прислал и он стал их прижимать, стал считать каждую копейку, потому что это царские копейки, а не их! А они тогда: а мы тебя, Мишка, убьем, Борисов выползок! И как сказали, так и сделали! В тот же день! Царевич невзначай зарезался, а они сразу в крик: это Битяговские его убили, православные, бей Битяговских! И начали бить. И вон сколько набили, полный ров! Но и этого им показалось мало! И они тогда пошли толпой к Битяговским на подворье, и там всё побили, покрушили и пограбили, и Битяговского вдову выволокли там во двор и на потеху всем сорвали с нее платок и так всем простоволосую показывали на глумленье, и народ глумился, свиньи! А дочерей его, двух девок, с теми еще хуже: их уже поволокли топить, благо, что отец Степан не растерялся и заступился за них, а так бы и их убили бы. И это у нас всё записано, кто и когда и при ком говорил, и кресты целованы, руки приложены, можешь смотреть и сличать.
Вот что тогда сказал Вылузгин очень сердитым, даже гневным голосом, и пока он это говорил, он весь очень сильно покраснел. И, еще будучи таким же красным, опять взялся за ложку и опять начал закусывать.
А Маркел помолчал и сказал:
– Может, так оно и было, как ты говоришь, я не знаю. Да мне этого знать и не надо. Это пусть сами бояре Михаил с Григорием держат за это ответ или не держат, а Битяговского вдова пусть, если желает, подает на них челобитную. Это, еще раз говорю, их дело, и пусть их судят Господь Бог и государь Феодор. А мне князь Семен, когда отправлял меня сюда, сказал только одно: узнать, что с царевичем случилось: или это он сам зарезался, или это ему в этом пособили, вот и всё.
– Га! – гневно вскричал Вылузгин. – Так это же и так всем известно! Царевич упал на нож и зарезался!
– На какой нож?! – тут же спросил Маркел.
– На какой, на какой! – сердито передразнил его Вылузгин. – Да их, если хочешь знать, целых три! Два вот таких и один вот такущий! – продолжал он уже с жаром, и даже показал, какие были те ножи. И так же с жаром продолжал: – Эти же, когда пошли подворье Битяговских грабить, они же тогда долго этот нож искали, всё там вверх дном перевернули, нашли два ножа, но, как им сказали, те ножи были не те, и они тогда давай дальше искать! А он не ищется! А уже вон сколько людей во рву лежало, они что, тогда ни в чем не виноватые? И тогда эти псы, эти этого царевича дядья, придумали вот что: у Григория был нож, вот такой здоровенный, ногайский, весь в каменьях, этот, говорят, похож, и они взяли этот ногайский нож, вымазали его куриной кровью, отнесли ров и вложили в руку Битяговскому. А его сыну Даниле вложили пищаль, а Осипу Волохову палицу, а Никите Качалову другой нож, а Сеньке, человеку Осипа, еще один, третий нож, и так всем кому что повкладывали. Это, – продолжил Вылузгин уже со смехом, – чтобы мы, когда приехали, посмотрели бы на них и ужаснулись бы, а Нагие нам сказали бы, что вот, мол, эти злодеи, которые сейчас во рву лежат, тогда и убили их любимого племянника. Про которого они думают, будто бы его кто-нибудь когда-нибудь признал бы законным сыном покойного царя Ивана, а это же смех один и только!