Вот что он тогда сказал, но уже совсем без смеха. Так же и Маркел тогда молчал с очень сердитым видом. А потом так же сердито сказал:
– Ладно. Это вы сами разбирайтесь, это вам видней. А мне ты опять только одно скажи: где тот нож, или свая, не знаю, которым царевич зарезался? Ты его видел?
– Нет, – сказал Вылузгин.
– О! – сказал Маркел. – Так если ты его не видел, так, может, его и не было? А если не было, тогда царевичу чем было резаться? Нечем! Тогда он и не резался вовсе!
– Как не резался?! – сердито вскричал Вылузгин. – Он лежал с перерезанным горлом! Все это видели!
– А я, – сказал Маркел, – не видел. Ни тогда, на поляне, не видел, ни после, когда он уже в гробу лежал. Меня в храм не пустили! Почему? И что я теперь скажу князю Семену? Вот я, может, теперь и скажу, что он, может, и не зарезался совсем, и, может, там, в гробу, лежал другой, подмена там была, вот что, потому что если честных людей в храм не пускают, почему так делается, а?!
– Но-но! – грозно сказал Вылузгин. – Не кощунствуй! Я его там видел, и твой боярин Василий, и митрополит службу служил, и мать его там стояла, слезы проливала, без тебя там обошлись, вот так! Да и, – продолжал Вылузгин, уже обращаясь к подьячим, – это же какую дурость выдумать: подмена! Да вы только подумайте, ребята: это чтобы государыня вдовая царица позволила бы положить в царевичев гроб не царевича! Да это же бы земля под ней тотчас разверзлась бы! Да это же… – И тут он замолчал, опять повернулся к Маркелу и, как у малого дитяти, спросил: – Да как ты мог, Маркелушка, такую пакость про царицу выдумать, а? И не стыдно ли тебе? И язык не свербит ли?
– Ну, тут ты, может, и прав, – сказал Маркел. – Может, я тут дал маху. Но все равно согласись, Елизарий, что всё то, о чем ты сейчас говорил, это же только слова, их к делу не пришьешь, хоть вы и пришиваете, а на деле опять говорю: нет ножа! Как и того полена нет, которым государыня побила Василису Волохову. Так что, может быть, она ее и не побивала. Но это не мое дело. Нет полена – и не надо. А вот то, что ножа нет, – это уже не дело. Нож надо найти.
– Найдем! Найдем! – сердито сказал Вылузгин. – А то заладил: нож, нож! Что ты к ножу привязался? Ножа ему нет! Ну и что? Царевича не стало, вот что важно! И его мы уже не вернем. А нож найдем, не сомневайся! Вот хоть ты, Яков, найдешь! Найдешь ведь? – спросил он со смехом.
– Будем искать, – сказал Яков без всякой охоты.
– Вот так уже совсем другое дело! – сказал Вылузгин. – А теперь пора и честь знать, солнце уже давно зашло, темно за окнами, а мы все никак не уймемся! Спать пора! Спать! – И опять, как и давеча, встал, поклонился образам и вышел. А все стали готовиться ко сну, и также с ними и Маркел.
11
Ночью Маркел спал плохо, несколько раз просыпался. Первый раз он проснулся оттого, что вернулся Илья и в темноте совался взад, вперед, искал Якова, а когда нашел, стал ему что-то шептать, а Яков шептал ему в ответ. Так они долго шептались и после затихли, заснули, а Маркел еще долго лежал, потому что перебили сон, но после все-таки тоже заснул, потому что Овсей с другой стороны очень сладко посвистывал. Но скоро и свист не помог, снилась всякая дрянь, то будто бы его убить хотят, то будто бы отравить, а то еще что-то, и он тогда опять каждый раз просыпался и, чтобы заснуть, думал о делах. Первым делом, думал Маркел, ему нужно узнавать про нож, это важней всего. Другим делом – это водка, чем ее Евлампий чистит, потому что там, он чует, ему что-то очень важное откроется. И про ведьму не забыть, про ведьму – это тоже очень важно, тут нужно найти Самойлу Колобова и сказать ему, что на него вся надежда, а не обнадежит – тогда пусть сам на себя пеняет, потому что… Ну да это, может, еще рано говорить. Да и Петрушу жалко, сам когда-то был таким же Петрушей. Вот о чем (и о другом, конечно, тоже) тогда думал Маркел, когда раз от разу просыпался. И только уже в последний раз, почти перед самым рассветом, вдруг вспомнил: а как же губная изба? Ох, надо туда сходить и расспросить их всех, а то что же это получается: к своим и не зашел ни разу! Да он же как только вернется в Москву, князь Семен же сразу спросит: а что наши, а ты был у наших, кто там у них староста, Муранов, что ли, что он говорил, а что говорили остальные? Эх, подумал Маркел дальше, ничего ему они там дельного не скажут, даже если что и знают, а все равно сходить к ним надо, это же их люди. Так что, может, думал Маркел дальше, с ножом можно не спешить, про нож пусть пока что Вылузгин расспрашивает, а Маркел пойдет к своим!
И он так и сделал. После завтрака, когда они еще вместе вышли на передний царевичев двор, дальше все подьячие свернули к красному крыльцу, вокруг которого уже стоял народ, и только один Маркел пошел дальше прямо. Губная же изба была за Спасом и за колокольней, направо от Никольской башни, там нужно еще пройти за пруд, и уже только там была она, и там же был тын высоченный, потому что там же и тюрьма была. Дверь в избу была закрыта, окна тоже, а на крыльце стоял стрелец. Маркел подошел к крыльцу, сказал:
– Здоровы будем! – а когда стрелец ему ответил, сразу же спросил: – Есть там кто?
– Нет никого, – сказал стрелец. – И не будет никого. И здесь не стой! Не велено стоять!
– Да ты что? – сказал Маркел. – Не узнаёшь меня? Меня князь Семен сюда прислал. Вот этот! – и достал и показал овчинку.
Но стрелец на это только усмехнулся и ответил:
– Вот ты к нему иди и жалуйся. А мне князь Василий сказал гнать всех отсюда в шею!
– Э! – сказал Маркел уже совсем сердито. – А ну покажи язык! Не длинен ли?!
– Как бы тебе свой не показать! – ответил на это стрелец. – Да я…
И неизвестно, что он еще сказал бы (если бы успел, конечно, потому что болтунов кто любит?!), но тут из двери вышел стрелецкий голова Иван Засецкий и строго сказал ему:
– А ну молчать! – а после, поворотившись к Маркелу, продолжал уже почти что весело: – А, это ты опять! К своим пришел?
– К своим не к своим, а проведать желал бы, – сказал так же почти весело Маркел. И сразу же спросил: – А что они? Куда все подевались?
– Никуда они не подевались, – сказал стрелецкий голова. – Все они здесь сидят. Только теперь внизу. – И посмотрел себе под ноги.
Маркел тоже посмотрел туда же, то есть на подклеть, на тамошние узкие окошки, которые еще никто после зимы не открывал. Ага, вот оно что, подумал Маркел, всех их посадили, вот как, вот чего Илья ночью шептал! А стрелецкий голова прибавил:
– Вот как оно в жизни бывает. Сперва ты сторожишь, а после сторожат тебя.
– А за что их так? – спросил Маркел.
– А всё опять за Битяговского, – сказал стрелецкий голова. – Это же они его пограбили. Девять коней с конюшни увели, Третьяк сказал, две сабли, епанчу, шлем червленый, сарацинское седло, всё в самоцветах. Это только Третьяк насчитал! А что его вдова, Михаилова вдова, конечно, так это сундуки, Маркел! Ну да ладно сундуки, – продолжал стрелецкий голова, – барахло это, наживная рухлядь всякая, говорит, у нее же две девки на выданье, если ты знаешь. А тут же еще и умысел! Они взяли у него палицу и два ножа, принесли сюда к себе и обмазали куриной кровью – и Михаилу это в руки. Это будто он этим убил! Вчера это мы узнали, уже совсем вечером. Ну, и сговор получается! И тогда их всех прямо с расспроса сюда вниз. И они и сейчас здесь. Настрого! Боярин князь Василий сам сказал, чтобы никто даже близко сюда не подходил! Так что и ты, Маркел, тоже иди отсюда, боярин про тебя ничего отдельного не сказывал. Иди!
Но Маркел по-прежнему стоял на месте. Тогда стрелецкий голова еще сказал:
– Не сомневайся! Не упустим! И будет здесь так же тихо, как и в Ярославле.
– А в Ярославле что? – спросил Маркел.
– Тихо, я же говорю, – сказал стрелецкий голова. – Ночью от брата был гонец. Брехня это была, вот что. Никто там не бунтовал и не мутил, и старший Нагой там на месте, у себя на подворье сидит и помалкивает. А эти вон как намутили! Это же они вот этих дурней научили грабить Битяговского!
– Ну, так уже и грабить! – возразил Маркел.
– Ну, конечно, – согласился стрелецкий голова. – никто им не говорил: идите, грабьте! А им сказали: идите и найдите, чем они царевича убили! Нож, говорили, найдите, нож пропал, а вы найдите! Ну, и они пошли толпой. И пока они искали нож, девять коней кто-то увел, саблю, кольчугу, два приданных и еще много чего по мелочам.
– А нож? – спросил Маркел.
– А нож, говорят, как дымом улетел. Но, – тут же сказал стрелецкий голова, – ты все равно здесь не стой, не велено. А то будет идти боярин Василий – и тогда мой Егорий тебе лоб сразу прострелит, так и знай!
И Егорий, тот стрелец, начал нахально усмехаться и даже поигрывать пищалью. Маркел молчал. И тут издалека послышалось:
– Маркел! Маркел!
Он оглянулся и увидел, что это к нему идет, даже почти бежит, Овсей и машет рукой. А когда он подошел, то быстро, запыхавшись, сказал:
– Тебя Елизарий зовет. Сейчас будут снимать расспрос про нож, нарочно для тебя, идем!
Ну как тут было не пойти? И Маркел пошел, конечно.
Когда они пришли туда, там была уже очень здоровенная толпа, и также очень плотная. Но Маркел с Овсеем вместе довольно скоро пробились до того места, откуда было и видно, и слышно, и тогда Маркел увидел, что теперь там за столом, кроме Вылузгина, опять были Шуйский и Клешнин, не было только митрополита (да ему это и не по сану было бы – сидеть в таком нечистом месте), а перед ними, то есть перед Шуйским, Клешниным и Вылузгиным, стоит человек, одетый во все добротное и чистое, сразу ясно, что это царицын человек, и смотрит прямо на них и молчит. А звали его Карп Микитин сын Крюков, как после стало известно, и он был сенным сторожем в так называемых ближних сенях, а тогда, когда с царевичем это случилось, он как раз вышел во двор – и тут и услышал крик, и побежал на него. Но всё это Маркел узнал после, Карп же тогда об этом уже рассказал и поэтому, когда пришел Маркел, он уже просто стоял перед боярами и ждал, что они еще у него чего-нибудь спросят. А они пока молчали. Да, кстати сказать, ни Шуйский, ни Клешнин тогда за весь тот день почти ничего ни у кого не спрашивали, а спрашивал только один Вылузгин. И так было и тогда – то есть как только он увидел, что Маркел уже пришел, уже стоит в толпе и смотрит на него и ждет, он (Вылузгин) сразу поворотился к Карпу и спросил:
– А когда Петруша закричал и показал, куда бежать, ты что тогда сделал?
– Как что! – сказал Карп. – Побежал куда было указано.
– А дальше? – спросил Вылузгин.
– А дальше вижу, – сказал Карп, – государь царевич лежит на земле весь окровавленный.
– А что еще видишь? – спросил Вылузгин уже будто украдкой.
– Вижу – толпа кругом! – громко ответил Карп. – Очень много народу, вот что. И все на него смотрят.
– А он еще живой? – спросил Вылузгин.
– Не знаю. Может, и живой, – ответил Карп уже негромко. – Вот так на спине лежит и руки у него вот так раскинуты. И не шелохнется.
– А говорили, – сказал Вылузгин, – что его тогда трясло.
– Трясло! А как же! – сразу сказал Карп. – Еще как трясло! Просто смотреть было страшно!
– А если трясло, почему не помог?
– А чего тут помогать, – сказал, подумав, Карп. – От падучей ничто не поможет.
– А ты раньше видел, как его трясло? – это спросил уже Шуйский.
– Нет, Бог миловал, – ответил Карп и перекрестился.
– А тогда откуда ты узнал, что это падучая? – опять спросил Вылузгин.
– Так говорили все, которые стояли, – сказал Карп.
– Кто говорил? – спросил Шуйский.
– Запамятовал, – сказал Карп.
– А если, – сказал Вылузгин, – я велю дать кнута, тогда вспомнишь?
– Может, и вспомню, – неохотно сказал Карп. – А может, и нет. Кто же такое заранее знает!
Вылузгин вздохнул очень серьезным вздохом, помолчал, посмотрел на Шуйского, а после мельком на Маркела и продолжил уже вот как:
– Ну ладно. А вот еще скажи, Карпуня. А чем он зарезался?
– Ножом, известно, – сказал Карп.
– Каким? – быстро спросил Вылузгин.
– Э! – сказал Карп. – Бог его знает. Он в стороне лежал, в траве. Да и не до него мне тогда было! Горе же такое: государь зарезался!
– А вдруг его зарезали! – сердито сказал Вылузгин.
– Да кто бы такое посмел?! – решительно воскликнул Карп. – Да никогда никто! Только если кто пришлые.
– А пришлые здесь были? – спросил Шуйский.
– Нет, – сказал Карп.
– Значит, зарезался сам, – сказал Вылузгин.
– Значит, сам, Божьим судом, – сказал Карп.
– Но, но! – строго прикрикнул на него Вылузгин. – Ты за Бога не решай!
Карп стал смотреть в землю. Тогда Вылузгин спросил:
– Куда после этот нож девался?
– Я не знаю, – сказал Карп. – Мы тогда пошли оттуда. Не до ножа мне тогда было.
– Куда пошли? На Битяговского? – очень грозно спросил Вылузгин. – Это ты его убил, скотина?!
– Не я, не я! Вот крест! – испуганно воскликнул Карп. – Знаешь, сколько там тогда было толпы? Я Битяговского не видел даже! Я только слышал, как они кричали: бей, бей его! А бить не бил. Не пробиться туда было, вот как.
– А! – сказал Вылузгин. – Вот как! Не пробился! А пробился, так бы и убил! Так, нет?
Но тут Карп ничего не ответил, а опять стал смотреть в землю. А Вылузгин оборотился к Парамону (а Парамон тогда записывал) и что-то тихо у него спросил, наверное о том, не утомился ли, не надо ли подмены. На что Парамон замотал головой, то есть не стал просить подмены. Тогда Вылузгин опять спросил:
– Где нож? – и посмотрел сперва на Карпа, Карп молчал, а после на всю толпу, то есть осмотрел их всех. Все, конечно, тоже промолчали. – Ладно! – сказал тогда Вылузгин. – Иди пока что приложись.
Карп подошел к столу, Парамон подал ему перо, после подал свиток, Карп черканул на нем, Парамон перевернул свиток на оборотный бок и подставил его еще раз, Карп черканул и там, после чего Вылузгин махнул рукой – и Карп отошел в сторону. И сразу вызвали (вызвал Илья) другого. Это тоже был сенной сторож, но уже других сеней, травных, и звали его, как он себя назвал, Тимошка Андронов сын Зыграй. Этот Тимошка тоже слышал крик, и тоже прибежал туда один из первых, и тоже видел, как царевича била падучая, и он к тому же еще видел (когда Вылузгин у него об этом спросил), как государыня царица била поленом Василису Волохову и простоволосила ее, а вот ножа он не видел совсем. Но Вылузгина это на этот раз нисколько не опечалило, и он опять начал его расспрашивать о том, как государыня гневалась на сказанную Василису, но на этот раз Тимошка вспоминал об этом уже очень неохотно, даже совсем не хотел вспоминать, и стал говорить, что, может, он и раньше, то есть только что, говорил не то, что надо было говорить, потому что после того, что он увидел, то есть после того, как на его глазах преставился государь царевич, он многое перепутал и стал заговариваться и за свои слова не отвечает. Нет, ответишь, грозно вскричал Вылузгин, после чего велел Тимошке подойти столу и приложить руку к своему расспросу. Тимошка приложил и тоже отошел в сторону и там встал рядом с Карпом.
После Тимошки пришла очередь Макара Семенова, а после Гриши Ананьева, а после Януша Климентьева, всех тоже сенных сторожей, и чем дальше, тем скучнее было их слушать, потому что они, как заведенные, говорили почти что одно и тоже, а если Вылузгин (или особенно Шуйский) их о чем-либо спрашивал, они сразу это подтверждали, но это не только не помогало Вылузгину, а, напротив, только еще больше запутывало, и Вылузгин чем дальше, тем сильнее гневался.
А Маркелу слушать это было еще горше, но он стоял смирно и помалкивал. И еще нет-нет да и поглядывал на Карпа, потому что никто больше ничего о ноже не рассказывал, вот и была только одна надежда на Карпа. А Карп тоже стоял смирно и тоже помалкивал. Но глазами так и зыркал, это было ясно видно! А после вдруг ступил на шаг назад, а там развернулся и пошел вначале совсем за толпу, а после совсем пропал с глаз!
Но Маркела так не проведешь! Маркел тоже быстро вышел из толпы и тоже боком-боком, но и так, чтобы Карп не заметил, пошел за ним следом.
12
И идти за ним тогда пришлось не близко, потому что Карп сперва прошел за колокольню, а после прямо из кремля через Никольскую башню и дальше по мосту и через площадь, а еще дальше с горки и через ручей, а после опять на горку и к кабацкому двору, который был еще закрыт, потому что еще не кончилась обедня.
Но это кому обедня, а кому алчба, вспомнил Маркел слова князя Семена, остановился возле Николы Подстенного (это где он был вчера и ставил свечки) и посмотрел вслед Карпу. А Карп перешел через ручей и подошел еще к закрытым воротам кабацкого двора, где уже сидели другие, такие же как он, то есть кому обедня не в обедню. Там Карпа, как видел Маркел, сразу признали, и он там сел среди других, и у них там пошел разговор. А Маркел стоял молча и ждал. Эх, думал он, святой Никола, это ты мне его подвел, низкий поклон тебе, и если я на этом деле разживусь, то сделаю тебе богатый вклад. И вдруг еще подумал: если останусь жив, конечно. И прикусил язык и перекрестился. И опять просто стоял и ждал. Мимо него никто не проходил, площадь была пустая, а день был погожий, даже уже жаркий. Маркел стоял и думал, что надо бы еще подробнее узнать про царевича, и это не только про то, была ли у него падучая, но и каков он был сам из себя, то есть какой у него был нрав, был ли он так же крут, как и его отец. Только что проку было с этой крутости, тут же подумал Маркел, потому что, когда покойный государь упал, никто к нему не подскочил и руки ему не подал, как рассказывал дядя Трофим, и государь вот так вот скреб руками по ковру, а все стояли рядом и смотрели, и ждали, когда он преставится, даже попа не позвали и не дали исповедаться! Так что и здесь могло быть так же, подумал дальше Маркел, и тогда никакого злодея искать здесь не нужно, а нужно просто еще раз спросить у Петруши: почему не пособил царевичу?! Как и Вылузгин спросил у Карпа, что почему стоял, не помогал, когда царевича трясло?!
Подумав так, Маркел вспомнил о Карпе, повернулся в сторону кабацкого двора и увидел, что там уже открыли ворота и все туда уже вошли, и с ними и Карп, и что теперь туда уже идут стрельцы, значит, обедня уже совсем кончилась. Тогда и Маркел пошел туда же, но не спеша, конечно.