И так оно впоследствии и оказалось! Но сперва Маркел шел просто прямо и думал, что он идет к себе в холопскую. Да только когда он стал спускаться с горки, то есть когда уже сошел с Ильинской и шел к ручью, он вдруг подумал, что так не годится, что и так он уже который день над этим делом бьется, а ничего добиться не может, а вот сейчас бы взять да повернуть да допросить Авласку, и дело, глядишь, и стронется, а почему бы и нет?! Подумав так, Маркел остановился, развернулся и пошел почти обратно, только немного беря вправо, к Волге, то есть туда, где на горе стол кабацкий двор, и там было шумно и людно, и так же было и вокруг двора, а уж как там внутри стоялой избы тесно, подумал дальше Маркел, так и представить далее трудно! А как представил, так даже, не сдержавшись, облизнулся и уже просто честно подумал, что надо и честь знать, бросать дела и пропустить за праздник чарочку, а то прежние обеденные чарки из него давным-давно выветрились.
И вот с такими, да и другими подобными мыслями Маркел подошел к раскрытым настежь воротам кабацкого двора, возле которых прямо на земле сидел крепко выпивший Григорий, а рядом с ним другие люди, тоже все нетрезвые. Также и дальше по двору народ где сидел кучками, а где уже лежал, а где и как ни в чем не бывало расхаживал туда-сюда. Много было там посадских, но немало и стрельцов. А что, думал, глядя на стрельцов, Маркел, царская служба не постриг, пей, если душа просит. И вот с такой мыслью он поднялся на крыльцо, вошел в черную избу и осмотрелся.
Но осматриваться там было непросто, потому что теснота там была просто страшная, так что Маркел зря осматривался, потому что никого знакомого он так и не увидел – ни Авласки, ни Карпа, ни своих подьячих. Вот только одно ему почудилось – будто мимо него сзади проскочил к стойке (и сразу за стойку) тот самый человек, который только что так недобро принимал его у Битяговских. А, подумал Маркел радостно, это добрый знак, но при этом проверил, на месте ли нож, и тоже начал проталкиваться к стойке.
А там его уже как будто ждали. Большой Петр сразу широко ощерился, а Евлампий (а он стоял там же сбоку) громко, чтобы через других было слышно, сказал:
– О, вот кого с утра ждем-поджидаем! Ведь же обещал прийти! И мы и мерку тебе пробную придерживаем, и мерный хвост! – И с этими его словами (а он еще мигнул Петру) Петр выдвинул перед собой большую красную кружку, так называемый боярский достакан, а нему еще прибавил толстоспиного сушеного леща. Но Маркел угощаться не стал, а сказал:
– Нет, какая служба в праздник! Не стану я перемеривать. Да и не горит она.
– Горит, горит! – сказал Евлампий. – Да еще как! Недоразбавленная, знаю. Виноват, сколько назначишь, уплачу, а выпей! Выпей, сокол!
– После, – сказал уже серьезным голосом Маркел. – Не могу я пока что. Запряг меня боярин, вот что, – сказал он уже почти с горечью. И тут же с той же горечью, но еще и поспешно добавил: – Надо у тебя, Евлампий, кое-что спросить. И это мигом! – продолжал он уже быстрым голосом. – Айда в белую!
– Э! – сказал Евлампий. – В белую! Да сегодня такое творится, такое! Нет, в белой нам тоже покоя не будет. А ты проходи сюда! – добавил он тут же. – Петя, отбрось доску!
Целовальник отбросил доску, и Маркел прошел к ним за прилавок, а там Евлампий сразу взял его под локоть и сказал:
– Есть место тихое! Вот там и сядем!
И не успел Маркел опомниться, как он уже повел его за поставец, а дальше в дверь, а там через какой-то тесный закуток и дальше уже вниз по лесенке, при этом беспрестанно приговаривая примерно такие слова:
– Много их сегодня, черт бы их подрал! А толку! Только под запись и берут, себе в ущерб торгуем, так в Москве и расскажи. Бедует, расскажи, Евлампий, последнее с себя снимает, а народу праздник, и Евлампию от этого легче. Видел, как понапивались, ироды?! И им еще дай закусить! И разнеси их после по домам, а уже ночь, а улицы закрыты, на рогатках сторожа, и все смеются: куда ты, Евлампий, кого несешь, пусть бы там и валялся, свинья, а нам здесь такого не надо! И не берут. Вот так!
На этих словах они как раз пришли. То есть уже внизу остановились перед дверью, Евлампий ткнул в нее, она открылась, и они туда вошли. Там, в той подземной каморе, в стене над столом горела лучина и в этом ее кривом свете были видны двое, сидящие за тем столом, а между ними был кувшин и там же чарки и закуски всякие. Эти сидящие смотрели на Маркела и пока молчали. А Маркел смотрел на них и видел, что один из этих сидящих был из себя широкий и высокий, как медведь, и с виду такой же злобный, а второй был, напротив, щуплый и приветливый, он как блаженный улыбался, и даже борода у него была реденькая и коротко подсеченная. Маркел снял шапку и сказал:
– Здорово живем.
Щуплый ответил:
– Здорово.
А второй, злобный медведь, тут же прибавил:
– И со святыми упокой!
– Но, но! Сразу не очень! – строго сказал Евлампий.
– А сразу что? – дерзко спросил этот медведь.
– А сразу, – ответил за Евлампия Маркел, – надо гостя посадить за стол, налить ему и дать закусить.
– А дальше что? – опять спросил медведь.
– А дальше еще налить! – просто сказал Маркел, без всякой злости. После оглянулся на Евлампия и продолжал: – Так чего ты меня звал сюда? У меня до тебя дело, а как тут его делать?
– А вот здесь его и сделаем, – сказал Евлампий, подходя к столу. – Садись! – И сел первым.
Тогда сел и Маркел. Теперь Евлампий сидел прямо напротив его, а слева был щуплый, а справа медведь. И нож был в правом рукаве, и это хорошо, думал Маркел. Евлампий начал наливать, а там чарок был запас. Значит, тут кто-то уже был, думал Маркел, ох, это место нехорошее, думал он дальше, глядя, как Евлампий разливает, тут зарежут и тут же закопают, прямо под столом, пол же здесь земляной, копать будет легко, ну да не бежать же отсюда! И он взял чарку, когда ему ее дали, и вместе со всеми выпил, а после взял большой кусок пирога (а он был с мясом) и начал закусывать. Эти тоже все пока закусывали, и за столом было тихо. А после Евлампий первым перестал закусывать, широко утерся ладонью, осмотрелся и сказал:
– Вот, братцы вы мои, товарищи старинные, это Маркел. Он из Москвы приехал. Из Разбойного приказа. Слыхал про такое?
Это он сказал уже повернувшись к медведю. Медведь усмехнулся и сказал:
– Слыхал, как не слыхать. Пострадали мы через него, через приказ этот. Четыре раза был на виске! Но оттерпелся, никого не выдал. А после товарищи меня отбили. – И повернулся к Маркелу и спросил: – Хочешь, я тебя зарежу? Вот прямо сейчас?!
И уже стал поднимать руку…
Как Маркел ш-шах! – и прибил ему рукав ножом к столешнице! Медведь оторопел и рукой уже не двигал. Маркел усмехнулся и спросил:
– Тебя как звать?
– Фома, – сказал медведь.
– Здоровы будем, Фома, – опять, как с самого начала, повторил Маркел.
И Фома сказал:
– Здоровы будем.
– Так-то, – сказал Маркел и вынул нож, повернулся к щуплому и у него уже спросил: – А как тебя?
– Тит, – сказал тот негромким голосом.
Маркел взял чарку. Евлампий налил. Маркел поднял ее, сказал:
– Со знакомством! – И выпил.
И эти трое тоже также одним разом выпили. И Евлампий, опуская чарку, веселым голосом сказал:
– Эх, отпустило!
– Да, – согласился Фома, – это верно.
А Тит сказал:
– Хороша!
Маркел тут же добавил:
– А как же! Кто чистил! – И осмотрел их, и еще сказал: – Андрюшка чистил, вот кто. – И посмотрел на Евлампия, и у него уже спросил: – Так?
А Евлампий, вроде как бы крепко удивляясь, спросил:
– Какой Андрюшка? Не знаю! – А сам так побелел, что это даже при лучине было видно.
А Маркел сказал:
– Как какой? Обыкновенный. С Конюшенной слободы, рядом с Григорьевыми жил. А сейчас, мне сказали, в бегах. – И повернулся уже к Титу, и спросил: – Знал такого?
– Знал, – сказал Тит. – Как не знать. – И посмотрел сперва на Фому, после на Евлампия, и уже только после опять на Маркела, и у него и спросил: – А чего это он вдруг в бегах?
– Вот я это и хочу узнать: чего, – сказал Маркел. – Нет его у себя на подворье, вот что. Я вчера у него был, закрыто. А мой боярин говорит: найди его, Маркел, хоть из-под земли достань, а найди!
– А боярину он-то зачем? – спросил Евлампий.
– Да как зачем! – сказал Маркел. – Ниточка к Андрюшке тянется, вот что. Он же царевича лечил, травки ему давал, питье, вот мой боярин и стал думать, а не заморил ли Андрюшка царевича? И послал за ним, а его нет. А его надо к кресту подвести и расспросить как следует. А ничего не скажет – на правеж тогда поставим, чтобы лучше вспоминалось. Так? – спросил он уже у Фомы.
Фома на это только хмыкнул. Тогда Маркел спросил у Тита:
– Так?
– Страсти какие, – сказал Тит. – Я хорошо Андрюшку знаю, шельма он, конечно, но не злодей же. Нет, – сказал он, еще подумав, – не стал бы он царевича травить. Зачем это ему?!
– Ну мало ли, – сказал Маркел. – Вот, – сказал он, опять обращаясь к Фоме, – ты почему пошел в злодеи? А ведь ты злодей!
– Какой я злодей?! – сказал Фома. – Я просто душой горячий. Если меня кто обидит, я такому не спущу. Через это и попал на виску. И там пошло, поехало. А я не виноват! – продолжал он уже с жаром. – Господь Бог свидетель! – И, сложив персты для крестного знамения, огляделся по сторонам, но нигде образов не увидел и перекрестился просто так.
– Ладно, – сказал Маркел. – Не хочешь говорить, не надо. Да и я не за тобой сюда пришел, а за Андрюшкой! – И теперь повернулся к Евлампию, и сказал: – Ты здесь у вас старший, тебе и решать, конечно, но товарищи твои пусть тоже слушают. Так вот, Евлампьюшка, дело такое, боярин сказал: если они, это вы, выдадут Андрюшку головой, тогда им всем мое, это его, боярское, прощение во всём и сверх того каждому по достакану серебра. И… – Маркел подумал, – и по горлатной шапке. И по золотому на шапку. Думайте! – И замолчал.
И эти тоже молчали. Вначале они это делали просто, а после начали между собой переглядываться. А после Тит махнул рукой и начал говорить такое:
– Нехорошие твои слова, добрый ты наш человек, не знаю, как тебя по батюшке. Как же это мы станем тебе Андрюшку называть? Андрюшка, может, здесь не виноват совсем, а мы его возьмем и выдадим. А вы его в колодки – и на виску. И шкуру с ребер спустите, и он на себя наговорит, чего никогда и не было! А вам же большего и не надо, вам не злодей нужен, а вам же только нужен кто-нибудь, кто бы на себя это взял. И вы его тогда в Москву. И там снесете ему буйну голову, а она ни в чем не виновата. Нет, я Андрюшку не выдам, я же не такая скотина, чтобы такую гадость невинному человеку подстраивать. Я мозгов еще не отпил! А вот другие люди, вот как Авласка-дьячок, да ты его знаешь, этот кого хочешь оболжет и обесчестит! Он и Андрюшку выдаст. Вот у Авласки и спрашивай, если хочешь узнать про Андрюшку.
И тут Тит замолчал, облизал губы и посмотрел на Евлампия. Евлампий молчал. Фома тоже. Тогда Маркел спросил, и это опять у Тита:
– А где сейчас Авласка?
Тит посмотрел на Евлампия. Евлампий нехотя сказал:
– Спит Влас Демидыч мертвей мертвого. До утра его теперь не добудиться.
– А где он спит? – спросил Маркел.
– У нас здесь, наверху, в омшанике, – сказал Евлампий.
– Ага, – сказал Маркел, – ага. А когда будешь будить?
– А что? – настороженно спросил Евлампий.
Маркел подумал и сказал:
– Без меня не будить, это можно?
– Можно, – сказал, тоже подумав, Евлампий. После сказал: – Я утром сперва зашлю к тебе Григория.
– Вот это славно, – сказал Маркел. – Это славно, – повторил он еще раз. После спросил: – А что, Авласка вправду знает, где сейчас Андрюшка?
– Знает, – сказал Тит. И еще раз, еще тверже повторил: – Знает скотина! И завтра скажет, – и посмотрел на кувшин.
Маркел кивнул. Евлампий легко встал и налил им всем. Они молча, не чокаясь, выпили. После Маркел так же молча поднялся, утерся, осмотрел их сверху вниз всех троих, и только после этого сказал:
– По достакану серебра, по шапке и по золотому. Но сперва живой Андрюшка!
– Как водится, – строго сказал Фома.
После чего Маркел им поклонился, надел шапку, развернулся и пошел к двери.
– И я! И я с тобой! Не торопись! – быстро-быстро зачастил Евлампий и кинулся следом.
И они пошли вместе наверх по той узкой крутой лесенке. Маркел шел первым и гадал: Евлампий пырнет ему в спину ножом, не пырнет, пырнет, не пырнет…
19
Не пырнул! А поднялись они наверх и остановились в том темном закутке перед дверью к прилавку. Маркел утер лоб и сказал:
– Жарко у вас.
– Так ведь Троица, – сказал Евлампий, – не зима как будто бы.
– Да, – сказал Маркел, – твоя правда.
И он замолчал. Евлампий тоже ничего не говорил. Так они еще немного постояли, после чего Маркел спросил:
– Зачем ты меня туда звал? Убить хотел? А почему не убили?
– Христос с тобой, Маркелушка! – с жаром сказал Евлампий. – Человека из Москвы убить! Ты что?! Да кто на такое решится! Фома, что ли? Да ему только под мостом сидеть и с пьяных посадских сапоги снимать, вот и вся его мочь!
– А Тит? – спросил Маркел. – Он кто такой?
– Ну, Тит, – неохотно ответил Евлампий, замявшись. – Тит – это птица залетная. Чистые ручки! Своего дела не держит, а что ему принесут, тем и приторговывает.
– И что ему Фома принес? – спросил Маркел.
– А они порознь пришли, – сказал Евлампий. – И оба ни с чем. А руки у обоих чешутся, в брюхе скворчит. Стали спрашивать службу. Прямо как с ножом к горлу пристали! – сказал Евлампий уже в голос, но тут же замолчал и оглянулся вниз, на лесенку, и опять вполголоса заговорил: – Евлаша, говорят, возьми на службу, может, чего кому надо. Да никому здесь ничего, я говорю, не надо, ироды, тут уже было всё, что может быть: царевича зарезали! Тут, говорю, надо сейчас тише травы сидеть! И тут вдруг вижу: ты. О, думаю, вот кому они послужат. И ведь угадал! Ведь послужили же!
– Ну, послужили, – безо всякой охоты ответил Маркел.
– И еще послужат, ты еще увидишь! – опять с жаром продолжал Евлампий. – Авласку в рог скрутят, если будет надо, и он всё тебе покажет! Он, этот Авласка… – И вдруг Евлампий замолчал, после спросил с обидой: – Или, может, мне не веришь? Так давай сходим в омшаник, я тебе его там покажу. И там их уже много, Петры их туда натягали, может, уже с десятка два. После бабы приходят, разбирают своих. А которых никогда не разбирают. Вот Авласку никогда, баба у него строгонькая… – И тут Евлампий сперва весело прихмыкнул, а после также весело продолжил: – А мы с тобой же холостые, Маркел, нас никто трепать не будет! Айда в белую, под образа, угол накроем – и по единой, и по единой, а?!
– Нет, – строго ответил Маркел, – мне нельзя. Боярин ждет. Я же ему должен сказать, что служба служится, Авласка отсыпается, завтра пойдем с ним к Андрюшке. Так?
– Так, – сказал Евлампий.
– Вот и ладушки, – сказал Маркел и развернулся и пошел к двери, дальше прошел мимо поставца, Петр Малый (а теперь на раздаче был он) посторонился, Маркел поднял доску и вышел.
И Евлампий вышел сразу за ним следом. И так он проводил его до самого крыльца. На крыльце Маркел остановился, дохнул воздуху: воздух во дворе был чистый и его там было много, дыши сколько хочешь, – и вдруг оборотился к Евлампию и так же вдруг спросил:
– А какой этот Андрюшка из себя?
– А, – сказал Евлампий, – мордатый такой, краснощекий и круглый, как репка.
– И невысокий? – спросил Маркел.
– Да, – сказал Евлампий и тут же спросил: – А что?
– А чтобы узнать его, когда увижу, – сказал Маркел.
– А! – опять сказал Евлампий. – Это запросто. Авласка завтра выведет.
– Тогда, – сказал Маркел, – до завтрева.
– До завтрева, до завтрева, – с улыбочкой сказал Евлампий и при этом даже поклонился.
А Маркел уже пошел к воротам. И было тогда уже почти темно.
Но Маркел шел быстро, и поэтому, когда он подошел к церкви (церквушке) Николы Подстенного, ее еще не успели закрыть. Маркел сразу вошел туда, там было очень сумрачно, только от свечей было немного света. Маркел вытащил три старые копейки-новгородки и одну просунул в кружку, а две отдал дьячку. Дьячок дал свечку, а после еще одну (потому что Маркел держал руку), и Маркел опять поставил одну свечку за упокой души невинно убиенного отрока Димитрия, а вторую – святому Николе для поставления на ум. Святой Никола морщил лоб, в церкви, кроме Маркела и дьячка, никого больше не было. Маркел стоял (на коленях, конечно) напротив святого Николы и ни о чем не думал и не спрашивал и даже не загадывал, а просто смотрел на образ. А дьячок сперва ушел куда-то, после вернулся и начал вначале прибираться, а после мести пол. Маркела он обмел с опаской. Маркел стоял (как и раньше, на коленях) неподвижно. После встал, еще раз перекрестился и вышел.
На дворе было уже совсем темно, но тихо не было, а с разных сторон слышались разные голоса и шумы. Маркел перешел через мост, где его сразу пропустили, потому что узнали, а дальше прошел по кремлю и дальше его также почти сразу пропустили на внутренний двор, а дальше он уже совсем просто зашел к себе в их бывшую холопскую. Там было совсем темно, как в погребе, только от лампадки было немного света, и в этом малом свете Маркел увидел, что у них которые уже лежат по лавкам и спят, а которых еще нет на месте, и еще за столом кто-то спит, положив голову на руки прямо посреди закусок. Маркел подошел ближе и увидел, что это Ефрем-палач в своей знаменитой красной рубахе, подарке грозного царя Ивана Васильевича. Дурная примета, подумал Маркел, садясь на свою лавку, палач пьяный за столом на Троицу – это быть завтра кому-то убитым, а то и двоим, ну или послезавтра в крайнем случае. Вот с такой мыслью Маркел лег, перекрестился, закрыл глаза и не уснул, а лежал и представлял себе разное, по большей части то, как его могли убить в кабацком подвале и там же закопать, но Господь Бог не дал, слава Ему, Спасу нашему! Подумав так, Маркел опять перекрестился, а после опять задумался, теперь уже о разном, вразнобой, и так мало-помалу заснул.
Проснулся он от того, что его кто-то дергал за ногу. Сапоги хотят украсть, быстро подумал Маркел и так же быстро сел. И увидел (даже больше догадался, чем увидел) перед собой Самойлу Колобова.
– Чего тебе? – спросил Маркел, еще не совсем проснувшись.
– Узнал? – спросил Самойла.
– Узнал, – тихо, но очень сердито ответил Маркел. И так же сердито прибавил: – Долго жить будешь.
– Ну, это как Бог даст, – так же тихо сказал Самойла. – Это же сейчас такое время, что утром даст, а вечером возьмет и отберет. Или вечером даст, а утром говорит: давай обратно.
– Ладно! Разбудишь всех! – еще сердитей прошептал Маркел. – Зачем пришел? Что у тебя ко мне за дело?
– Дела никакого нет, – сказал Самойла уже громче. И дальше почти весело продолжил: – Моя Мария как узнала, что ты к нам заходил, а нас дома не было, ой, раскудахталась! Говорит: Самойла, это не по-нашему, надо принять гостя!
– Так не сегодня же уже! – сказал Маркел тоже уже вполголоса. – Ночь же уже какая!