– То, что ставкой в этой игре будет счастье всей его жизни, в игре, которую он может и не выиграть.
– Однако, что же понуждает его рисковать?
– Клятва.
– Какая клятва?
– Клятва, которую он дал одному умирающему.
– Как его имя?
– Оно вам хорошо известно, монсиньор. Его звали Филипп Лотарингский герцог де Невер.
Регент опустил голову, сразу как то обмяк и осунулся. Недолго помолчав, он тихо произнес:
– Почти двадцать лет прошло, а я ничего не забыл, ничего! Как я любил моего друга, моего бедного Филиппа, и он меня любил. С тех пор, как его не стало, не знаю, удалось ли мне хоть раз пожать чью-нибудь истинно дружескую руку.
Горбун впился взглядом в регента. Он был очень взволнован. В один момент с его языка едва не сорвалась какая-то фраза, но он вовремя сдержался, и лицо его опять приняло бесстрастный вид. Филипп Орлеанский поднял взгляд и медленно произнес:
– Кроме близкой дружбы с герцогом де Невером нас связывали родственные узы. Моя сестра вышла замуж за его кузена герцога Лотарингского. Как глава государства и как шурин я должен оказывать поддержку его вдове, которая к тому же стала супругой еще одного моего близкого друга. Если дочь Невера жива, я могу пообещать, что она получит богатое наследство и выйдет замуж за достойного аристократа, носящего титул не ниже принца, если она, разумеется того пожелает… Обо мне говорят, что я владею одной бесспорной добродетелью, умею, де, прощать обиды и даже оскорбления. Наверное, это правда. Я способен забыть любое зло, причиненное лично мне, если пойму, что его совершивший, – искренне в том раскаивается. Однако здесь дело совершенно иного рода. Речь мне обо мне, а о злодейском убийстве. Когда я узнал, что Филипп де Невер убит, я поклялся, что отомщу за его смерть. И вот теперь, став во главе государства, я обязан не отомстить, а покарать убийцу. Это будет уже не месть и даже не возмездие. Это будет правосудие.
Филипп Орлеанский замолчал, – ему показалось, что в глазах горбатого собеседника блеснули слезы. Но тот, словно в знак одобрения внезапно склонил голову, а когда ее опять поднял, то регент не смог бы поручиться, что не поддался иллюзии, вызванной игрой света время от времени коптящих ламп.
– Пока что для меня много не ясно, – продолжал хозяин кабинета. – Почему этот Лагардер так долго тянул, прежде, чем обратился ко мне?
– Потому, что он решил лишь тогда снять с себя обязанности опекуна, когда мадемуазель Аврора де Невер станет взрослой женщиной и сможет сама решать, кто для нее друг, а кто нет.
– У Лагардера есть доказательства того, о чем вы сейчас от его имени говорите?
– Есть… Есть, кроме одного.
– Какого же?
– Он пока не знает твердо, кто убийца.
– А нетвердо знает?
– Да. Он считает, что знает. Чтобы узнать убийцу у него есть некая примета.
– Примета в таком деле не может служить доказательством впрочем.
– В скором времени у вашего высочества будет возможность решать это самому. Что же касается рождения и достоверности того, что именно эта девушка – дочь Невера, здесь все в порядке.
Регент опять задумался.
– Какую клятву дал Лагардер? – спросил он после некоторого молчания.
– Он пообещал заменить ребенку отца.
– Значит, в момент смерти Невера он был с ним рядом?
– Да. Умирая, Невер просил Лагардера позаботиться о его дочери.
– Лагардер защищал Невера своей шпагой?
– Он сделал все, что было в его силах. Они дрались вдвоем против двадцати. И только, когда Невер умер, Лагардер унес ребенка, не смотря на то, что оставался один против нескольких наемников.
– Да. Мне известно, что во всем мире нет более грозного клинка… – пробормотал регент. – Но в наших ответах все равно многое неясно. Если, как вы утверждаете, Лагардер участвовал в том бою, то почему же у него остались сомнения в отношении убийцы?
– Бой происходил ночью. А убийца был в маске. Он подкрался сзади. Невер упал как подкошенный. Перед смертью он простонал: "Друг, отомсти за меня!"
– И этот человек, нанесший смертельный удар сзади, – продолжал регент с заметным сомнением, – был не маркизом де Келюсом?
– Мсьё маркиз де Келюс уже несколько лет, как умер, – ответил горбун, – а убийца жив. Вашему величеству достаточно сказать слово, и Лагардер предстанет перед вами сегодня же ночью.
– Ах вот как? – оживился регент. – Значит Лагардер в Париже?
Поняв, что допустил оплошность, горбун прикусил губу.
– Если это действительно так, – прибавил регент, поднимаясь, – то он мой!
Он позвонил в колокольчик и отдал распоряжение вбежавшему лакею:
– Немедленно пригласите ко мне господина де Машо.
Мсьё де Машо был начальником сыскной полиции. Горбун принял спокойную позу.
– Монсиньор, – сказал он, взглянув на свои часы. – В эту минуту мсьё Лагардер ждет меня за пределами Парижа на одной из дорог, которую я вам не назову даже под пыткой. Сейчас одиннадцать вечера. Если мсьё де Лагардер не получит от меня никакого известия до половины двенадцатого, то ускачет на коне к границе королевства. У него есть надежные соратники, которые помогут ему покинуть территорию Франции. Ваша полиция не успеет его задержать.
– Я задержу вас заложником! – воскликнул регент.
– Если вам так угодно, – улыбнулся горбун, – я в вашем распоряжении, монсиньор.
И он выжидательно скрестил на груди руки. В кабинет стремительно вошел начальник полиции. Он был близорук и поначалу не заметил горбуна. Не дожидаясь вопроса, он сходу заговорил:
– Видите, какие новости, ваше королевское высочество, разве можно здесь проявлять снисходительность? У меня есть бесспорные доказательства, что они действуют заодно с Альберони. Чалламаре увяз по самую макушку, а старые придворные аристократы во главе с герцогом и герцогиней Мэнскими…
Повернувшись спиной к горбуну, регент прижал палец к губам. Господин Машо наконец разглядел незнакомого посетителя. В молчании прошло не меньше минуты. За это время регент несколько раз украдкой изучал горбуна. Тот стоял спокойный, как изваяние.
– Я пригласил вас Машо, – наконец заговорил регент, – как раз для того, чтобы обсудить все эти проблемы с Челламаре и остальными. Прошу вас, подождите меня минуту в соседней комнате.
Машо с любопытством посмотрел на горбуна через лорнет и направился к дверям. Когда он уже находился на пороге, регент, спохватившись, сказал ему вслед:
– Попрошу вас, Машо, пусть мне сюда принесут охранную грамоту, чистый бланк с печатью и подписями.
Когда Машо удалился, регент улыбнулся. Он не привык так долго оставаться серьезным.
– Какого черта на должность начальника сыска берут близоруких? – весело проворчал он, и потом, возвращаясь к прежнему:
– Мсьё шевалье де Лагардер ведет со мной дипломатическую тяжбу по всем правилам внешних сношений. Он направляет ко мне послов, в своем письме оговаривает условия, где главным является получение им охранной грамоты. Видно, он преследует какую то корысть, надеяться получить вознаграждение.
– В этом ваше королевское высочество ошибается, – ответил горбун. – Господин де Лагардер ничего не требует. Впрочем, даже регенту Франции не по силам в полной мере вознаградить шевалье де Лагардера.
– Черт возьми! – бросил герцог. – Все-таки придется пригласить эту таинственную романтическую личность сюда. Он наверняка будет иметь бешеный успех при дворе и воскресит моду на странствующих рыцарей. Как долго придется его ждать?
– Два часа.
– Прекрасно! Мы его представим как непредусмотренную программой интермедию между индейским балетом и ужином дикарей.
Вошел лакей с охранной грамотой, подписанной министром Лё Бланком и мсьё де Машо. Регент собственноручно проставил имя и подписался.
– Мсьё де Лагардер, – говорил регент, заполняя бланк, – не совершил никакого преступления, чтобы его нельзя было простить. Покойный король поступал сурово с дуэлянтами. У него были на то основания. Однако, нравы, благодарение Богу, изменились. Сегодня шпаги лучше держать в ножнах. Помилование для мсьё де Лагардера будет подписано завтра, а пока только временная охранная грамота.
Горбун протянул к ней руку. Но регент не торопился передавать ему листок.
– Вы должны предупредить мсьё де Лагардера, что любое проявление насилия с его стороны прекращает действие данного документа.
– Время для насилия до конца не истекло, – торжественно произнес горбун.
– Что вы хотите этим сказать, сударь?
– То, что еще в течение двух дней шевалье де Лагардер не сможет принять это условие.
– Это почему же? – встрепенулся герцог Орлеанский, измерив собеседника холодным взглядом.
– Потому, что ему не позволяет клятва.
– Значит, кроме обещания стать приемным отцом ребенка, он поклялся в чем то еще?
– Он поклялся отомстить за жизнь Невера… – горбун запнулся.
– Так, так, продолжайте, мсьё… – приказал регент.
– Шевалье де Лагардер, – медленно произнес горбун, – унося ребенка, крикнул убийцам: "Вы все умрете от моей руки!" Их было девять. С семью из них Лагардер уже повстречался. Они мертвы.
– От его руки? – побледнев, прошептал регент.
Горбун утвердительно кивнул.
– А как же эти двое оставшихся? – спросил регент.
Горбун замялся:
– Есть головы, – произнес он, наконец, – которые правители государств не решаются отсекать на эшафоте. Их носители заняли в свете столь высокое положение, что, падая с плеч, они колеблют трон. У вашего королевского величества есть выбор. Лагардер велел вне вам передать: "Восьмой убийца – всего лишь лакей, его можно в расчет не брать. А вот девятый – настоящий убийца. Он должен быть уничтожен. Если вашему высочеству будет неугодно прибегать к услугам палача, вручите шпагу Лагардеру, и возмездие совершит он".
Регент, наконец, отдал горбуну охранную грамоту.
– В конце концов, – промолвил он, – дело это правое. Я не могу его не поддержать. Если мсьё Лагардеру нужна какая-нибудь помощь…
– Монсиньор, мсьё де Лагардер бросить у вашего королевского высочества только об одном.
– О чем же?
– Не посвящать в это дело никого из посторонних. Одно неосторожное слово может все погубить.
– Это я вам обещаю.
Гость поклонился до самого паркета. Регент вздрогнул. Ему внезапно показалось, что во время этого исполненного глубокой почтительности реверанса низкорослая фигура гостя удлинилась, а его горб исчез. Впрочем, иллюзия продолжалась лишь мгновение, спустя которое Филипп Орлеанский решил, что ему это померещилось с похмелья. Горбун положил охранную грамоту в карман и направился к выходу.
– Значит, через два часа? – уточнил регент.
– Именно так, ваше высочество, через два часа.
Горбун вышел.
– Ну как, приятель, выхлопотал, что хотел? – спросил пожилой охранник Лё Бреан, опять увидев горбуна.
– А то! – весело улыбнулся горбун и сунул ему луидорный дублон. – Но знаешь, теперь мне захотелось побывать на празднике.
– Пресвятая сила! – воскликнул консьерж. – Вот уж поистине лихой плясун получится из тебя!
– Послушай, старина Браен, одолжи-ка мне пять от твоей парковой каморки.
– Это еще зачем, малыш?
Горбун ему вручил еще один дублон.
– Ты, однако, – проказник, мой милый! – обрадовался садовник. – Ладно уж, так и быть, держи ключ.
– У меня к тебе есть еще одна просьба, – не унимался горбун. – Будь добр, отнеси в твой парковый домик паркет, что я тебе вручил сегодня утром!
– А ты дашь мне за это еще один дублон?
– Получишь два.
– Ах ты, мать честная! Ты и впрямь человек долга. У тебя там, поди, назначена стрелка с барышней. Верно? Я угадал? Ладно, можешь не отвечать, если не хочешь.
– Кто знает. Возможно, ты прав, – улыбнулся горбун.
– Послушай дружище, если бы я был женщиной, я, ей ей, сам бы в тебя влюбился за твои звонкие дублоны… так-то. К хе-хе-хе! Кстати, как же ты, малыш, собираешься попасть на бал? Ведь везде посты. Без пригласительного билета тебя не пропустят.
– А это видел? – горбун торжествующе потряс перед носом консьержа пригласительным билетом.
– Ты, однако, хваткий малый! – одобрительно промолвил бывший конюх. – Иди прямо по коридору. В конце свернешь направо. В общей прихожей горят лампы. Спустишься с крыльца. А дальше… в общем желаю тебе повеселиться на славу!
Глава 3. Игра в ландскнехт
В сад непрерывно прибывала публика. Больше всего людей собралось в районе близлежащей к апартаментам его королевского высочества Поляны Дианы. Всем было интересно, почему регент так долго не появляется.
Мы не станем уделять много внимания всякого рода заговорам и прочим политическим недомоганиям, которыми, увы, всегда изобилует жизнь высшего света. Герцог и герцогиня Мэнские, происки партии Вильруа в сообществе с испанским посольством, их бесконечные интриги не являются темой нашего повествования. Единственно лишь напомним о том, что регент был окружен недоброжелателями. Парламент его не любил и на каждой сессии пользовался правом оспаривать выносимые им постановления. Духовенство относилось к нему враждебно, оставаясь недовольным слишком мягкими законами, дававшими зеленую улицу безнравственности. Старые кадровые генералы его презирали за послабление уставных строгостей в регулярных войсках; и, наконец, даже в государственном совете, главой которого он являлся, ему постоянно приходилось сталкиваться с недовольными. Нельзя не признать, что на таком политическом фоне финансовая поддержка Лоу пришлась регенту как нельзя кстати, – она направляла общественное внимание по другому пути.
На самом деле ни у кого из злопыхателей, (пожалуй, за исключением легитимных детей), не было серьезных причин для недовольства этим "бесхребетным" правителем, не имевшим в своем сердце ни крупицы жестокости, но чья доброта многих раздражала, как свидетельство беспечности, несовместимой с титулом главы государства. Не секрет, что ненавидеть можно лишь тех людей, которые, сложись обстоятельства по другому, способны внушать к себе любовь. У Филиппа Орлеанского было много приятелей и совсем не было друзей.
Известно, что когда поэт Лагранж сочинил свой пасквиль в форме зарифмованных куплетом, получивших название "филиппики", регент упросил Сен-Симона, с которым в то время дружил, чтобы тот их ему продекламировал. Горят, что регент слушал с интересом и даже смеялся в тех местах, где Лагранж трактовал его жизнь и жизнь его родственников в неприглядном виде. Там имелось место, где говорилось, как во время оргии Филипп сидел за столом со своей родной дочерью.
Кроме того рассказывают, что регент, будто, плакал, когда звучали строчки, утверждавшие, что он, де, задался целью сжить со свету, отравив ядом, все потомство Людовика XIV. Он понимал, что подобная поэзия мне может не оставить в сознании широкой публики глубокой отметины. Ему было тем паче обидно, что это была чистой воды клевета.
"Нет дыма без огня", – этой сдержанной фразой прокомментировал "филиппки" Бомарше. С наибольшей беспристрастностью эпоху регентства удалось описать историографу Дюкло в своих "Секретных мемуарах". Лейтмотивом в них выступала мысль, что герцог Орлеанский не смог бы удержать власть, если бы не финансовая помощь банкира Лоу.
Юного короля Людовика XV все обожали. Его воспитание было поручено лицам, враждебно настроенным к регенту. С их инициативы ползла молва, сеявшая в народе опасения, будто рано или поздно Филипп Орлеанский сживет со света правнука Людовика XIV точно также как он, дескать, уже поступил с внуком и сыном. Понятно, что в такой атмосфере интриги и заговоры напрашивались сами собой. Герцог и герцогиня Мэнские, мсьё де Вильруа, принц Челламаре, мсьё де Вилар, Альберони и испано бретонская партия интриговали не ради собственных интересов. Что за чушь? Они старались, чтобы оградить юного короля от пагубного воздействия, которое уже укоротило жизнь его прямых предков.
Поначалу Филипп Орлеанский защищался от нападок тем, что их попросту не замечал. Признаем, что это не худшая стратегия обороны. Лучшие фортификационные сооружения воздвигаются из мягкой земли. Простой ватный матрац способен погасить скорость пушечного ядра, тогда, как стальной щит разлетится от его удара на куски. Под личиной своего, якобы, безразличия регент мог в течение довольно долгого времени спокойно спать. Во время описываемых событий Филипп Орлеанский как раз и пребывал под защитой ватного матраца. Он спал, и злобный лай черни не тревожил его сон. Толпа, Господь не даст соврать, громко возмущалась у дворца под самыми окнами и даже порой проникала внутрь здания. Что ни говори, поводов для возмущения у простолюдинов было гораздо больше, нежели у придворной знати. Если не брать в расчет гнусную клевету, связанную с обвинением в отравлении королевской фамилии, (клевету, не выдерживающую никакой критики, ибо ее убедительно разоблачал тот факт, что король Людовик XV рос здоровым, развитым ребенком), регент представлял соблазнительную мишень для злоречия. Все его существование носило форму постыдного скандала. Во время его правления Франции стала напоминать большое морское судно, без оснастки и, которое привязали на буксир к другому кораблю. Роль ведущего корабля в этом плачевном для французов альянсе исполняла Англия. Наконец, не смотря на успехи финансовых нововведений Лоу, многие ученые и неученые толкователи прочили королевству в скором времени судьбу государства – банкрота. И, как водится, подобные прорицатели не испытывали недостатка в слушателях.
В праздничную ночь в саду Пале-Рояля наряду с большим количеством как истинных, так и подкупленных оптимистов собралось изрядное число скептиков и недовольных самого разного толка: недовольных политикой, недовольных состоянием финансов, недовольных состоянием национальной нравственности. К этой последней категории, состоявшей в основном из пожилых людей, чьи лучшие молодые годы прошли во времена правления Людовика XIV, принадлежали господа барон де Юде и барон де Барбаншуа. Хотя и в 1717 г. их несправедливо было бы назвать полными развалинами, они были ко всему исполнены горькой иронии и утешали себя тем, что вспоминали прошлое, когда женщины были красивее, мужчины – умнее, небо – голубее, ветер – не такой холодный, вино – ароматнее, лакеи – исполнительные и честные, а дым их труб не такой густой и вонючий. Этот тип оппозиции стар, как мир. Еще Гораций сочинил трактат с названием: Laudator temporis acti – "старик – приверженец прошлого".
Однако сразу оговоримся, в ту ночь среди облаченной в шелка и позолоту, укрытой домино и бархатными масками публики разговоров о политике почти не велось. У всех было праздничное настроение, и, если с чьих то улыбающихся уст слетало имя, например герцогини Мэнской, то лишь затем, чтобы выразить сожаление по поводу ее отсутствия.
Начался выход высшей знати. Герцог Бурбонский под руку с принцессой де Конти; канцлер д'Агессо с принцессой Палатинской. Лорд Стэрз, английский посол, шествовал придерживаемый за локоток аббатом Дюбуа.