3
Заалел рассвет 7 мая. Над морем и в долинах плавал туман, солнце еще не выглянуло из-за моря. На постах и в передовых линиях, одолевая дремоту, поеживались от утреней прохлады часовые и постовые, наблюдатели и дозорные, а бойцы досматривали сны, как одновременно по всему кольцу обороны от моря до моря, на все сектора обрушился град артиллерийских снарядов. Гигантская подкова, опоясывавшая Севастополь, в считанные секунды превратилась в огненную, потонув в громовом грохоте разрывов, окуталась темным, клокочущим дымом, из которого выплескивались огненные стрелы.
Доклады, поступавшие на КП армии, сообщали об одном и том же – о шквале артиллерийского огня. Интенсивнее всего обстреливались первый и четвертый сектора. Оттуда передавали:
– Такого огня еще не было!
А с КП противовоздушной обороны предупредили:
– К городу приближаются большие группы немецких самолетов, общее число – более сотни!
Бывали дни, когда в небе над Севастополем появлялось до полусотни штурмовиков и бомбардировщиков. А тут сразу вдвое больше!
Одновременно с артиллерийским шквалом в эти утренние часы на город устремились сотни бомбардировщиков, сбрасывая с неба смертоносный груз и засыпая кварталы Севастополя зажигательными бомбами. Неистово бомбили войсковые тылы, аэродромы, батареи ПВО и порт.
Солнце, выглянувшее из-за моря, не в силах было пробить лучами серую клубившуюся мглу, окутавшую город…
– Началось! – вслух и мысленно произносили десятки тысяч встревоженных людей, поднятых по тревоге, спешивших занять свои боевые места.
– Значит, началось! – вслух подумал Петров. – Манштейн все-таки решился!
Эта мысль принесла облегчение. Что новый штурм будет, Петрову давно стало ясно. Он был готов к нему и старался использовать каждый день затишья на укрепление обороны. Однако затягивающееся ожидание боя всегда томительно.
Из более подробных донесений Петрову стала вырисовываться картина начала штурма и открывался замысел врага. Немецкая артиллерия наносила огневой налет по передовым позициям, командным и наблюдательным пунктам соединений и частей, по батареям и укрепленным узлам. Определялось, судя по артиллерийскому удару, и главное направление – первый сектор, Балаклава, Ялтинское шоссе. Наши истребители и зенитчики, неся потери, сбили четырнадцать самолетов. Но рассеять, отогнать от города и порта всю воздушную армаду не могли.
За сильнейшим огневым налетом, длившимся тридцать минут, атак не последовало. Лишь на отдельных участках обороны гитлеровцы проявили активность. Это настораживало: немцы что-то хитрят, что-то замышляют. Неужели артиллерийский шквал был лишь подготовкой к основному этапу штурма?
Из Севастополя в штаб Крымского фронта пошла шифрованная радиотелеграмма:
"Немцы начинают новый штурм. Положение сложное".
Из Керчи пришла ответная радиотелеграмма за подписью Мехлиса и Козлова:
"Связывайте, удерживайте под Севастополем как можно больше войск. Выходим вам на помощь!"
В Керчи, в штабе фронта, Мехлис, довольный сложившимся положением дел под Севастополем, ходил по кабинету, потирая руки:
– Выдерживаем еще пару дней, пусть глубже увязнут, и – вперед!
Он, а за ним и Козлов, поставили свои размашистые подписи под приказом о начале наступления.
4
Утром 8 мая 1942 года связисты перехватили радиосообщения гитлеровцев, посланные из Восточного Крыма, из штаба корпуса в штаб 11‑й армии.
Оба немецких сообщения легли на стол командующего обороной Севастополя. Петров пробежал глазами строчки перехваченных радиотелеграмм. В первой сообщалось об удачном начале наступления. Во второй, что оборона советских войск на левом фланге Ак-Монайских позиций прорвана.
В то, что гитлеровцы начали наступление, Петров поверил, оно было вполне логично, не здесь, так там, но в то, что оборона наших войск легко и быстро ими прорвана, верилось с трудом.
– Я так и знал, что хитрая лиса Манштейн что-то задумал, неспроста же он устроил вчера шумную репетицию штурма. На нас снова наступать не решился, знал, что нарвется на крепкую оборону и встретит сильный отпор, а там, естественно, оборона организована хуже, войска нацелены не на оборону, а на наступление, – Иван Ефимович подошел к стене, стал внимательно рассматривать карту Керченского полуострова. – На левом фланге – 44‑я армия, крепкие дивизии, и немцы наверняка блефуют, преждевременно уверяя в успехе.
Но они не блефовали: немецкий танковый клин действительно прорвал оборону и вышел на оперативный простор, внося панику и страх в растерянные войска.
"Официальной информации об обстановке под Керчью мы не имели и на следующий день, – пишет дважды Герой Советского Союза Н.И. Крылов в мемуарах "Огненный бастион". – В мою задачу не входит разбор трагических майских событий на Керченском полуострове, но их последствия отразилось на нас, оборонявших Севастополь.
Лишь спустя несколько дней нам стало известно, что в полосе 44‑й армии, которой командовал генерал С.И.Черняк, на узком участке у побережья Феодосийского залива, противник начал натиск танковой атакой на позиции Крымского фронта, и две дивизии первого эшелона своего рубежа не удержали…
Ударная группировка, сосредоточенная противником перед Ак-Монайскими позициями, отнюдь не имела численного превосходства перед армиями Крымского фронта. Состав неприятельских сил был известен довольно точно. Это, казалось бы, давало основания не сомневаться, что победа в решительной схватке, когда она завяжется, будет нашей.
Но руководившие Крымским фронтом Л.З. Мехлис и Д.Т. Козлов проявили пренебрежение к реальным возможностям врага. Долго готовясь наступать, они не позаботились о достаточно прочной обороне, и немцы нашли уязвимое место, сумев вдобавок обеспечить себе преимущество внезапного удара.
Прорыв на левом фланге создал угрозу центральному участку фронта, его тылам. И хуже всего было то, что Козлов и его штаб, попав неожиданно для себя в очень тяжелое положение, начали терять управление своими силами, к слову сказать, немалыми. Об этом свидетельствовали даже те отрывочные донесения и запросы, все чаще передававшиеся открытым текстом, которые записывали наши севастопольские радисты и, конечно, немецкие.
Командование Крымского фронта не сумело выполнить требования Ставки – организованно отвести войска на линию Турецкого вала, с тем, чтобы задержать противника на этом запасном рубеже. Оно оказалось и не в состоянии нанести эффективные контрудары. 10 мая в штабе Севасторольской обороны и флота стало известно, что моряки Керченской базы занимают оборону на окраинах города. Вслед за тем по приказу маршала Буденного началась эвакуация войск из Керчи. Выправить там положение было, по-видимому, уже невозможно.
Через несколько дней Крымского фронта фактически не существовало. 19 мая он был расформирован официально.
Севастополь снова остался в Крыму один, как и в ноябре прошлого года. Только наш пятачок стал теперь меньше, теснее и соотношение сил еще менее благоприятно… И уже не было никаких сомнений в том, что впереди новый, решающий штурм Севастополя.
Не буду говорить, как переживалась нами, севастопольцами, быстротечная керченская катастрофа. Это понятно и так. Просто не укладывалось в сознании, что пошли прахом усилия, затраченные, чтобы создать на востоке Крыма фронт, с которым связывалось столько надежд. Туда направлялось многое, в чем мы так нуждались – и людские подкрепления, и новая техника, вплоть до мощных танков КВ, а иногда, как доходило до нас, и переадресовывалось то, что было предназначено Севастополю. И все это воспринималось как должное: оттуда готовился удар, призванный снять с Севастополя осаду…
Все прекрасно понимали, что означают лаконичные фразы в сообщениях Совинформбюро о тяжелых боях западнее Керчи, а затем в районе Керчи… И каждый сознавал, что теперь враг навалится на нас…
Упиваясь своей керченской победой – первой за много месяцев и не только на юге, немцы крутили у себя в окопах пластинки с бравурными маршами. Над нашими позициями разбрасывались с самолетов наглые, хвастливые листовки…
Соединения Севастопольского оборонительного района были переведены на повышенную боевую готовность… Командарм отдал приказ: всемерно беречь, жестко экономить боеприпасы, снаряды…"
5
Ставка Верховного главнокомандования жестко отреагировала на потерю Керченского полуострова.
Вот что пишет о тех днях в своих мемуарах "Дело всей жизни" дважды Герой Советского Союза, начальник Генерального штаба маршал Александр Михайлович Василевский:
"Ставка детально изучила ход Керченской операции.
Поражение в Керчи было досадным и несло за собой тяжелые последствия для Севастополя. Поэтому Ставка отнеслась к этому чрезвычайно строго. В своей директиве от 4 июня 1942 года она указывала: "Основная причина провала Керченской операции заключается в том, что командование фронтом – Козлов (командующий), Шаманин (член Военного Совета), Вечный (начальник штаба) и представитель Ставки Мехлис, командующие армиями, и особенно 44‑й армией генерал-лейтенант Черняк, 47‑й армией генерал-майор Колганов обнаружили полное непонимание природы современной войны…"
Далее конкретно указывалось, в чем это выразилось, и шло перечисление допущенных промахов.
Отмечалось, что командование фронтом в первые же часы наступления противника выпустило из рук управление войсками, ибо первым же налетом авиация врага разбомбила хорошо известные ей и длительное время не сменявшиеся командные пункты фронта и армий, нарушила проволочную связь, расстроила узлы связи… По преступной халатности штаб фронта не организовал взаимодействия армий и совершенно не обеспечил взаимодействия наземных сил с авиацией. Отвод войск происходил неорганизованно и беспорядочно… Командование фронта не обеспечило выделение достаточных арьергардов, не установило этапов отхода, не наметило промежуточных рубежей отвода и не перекрыло подхода войск к Турецкому валу заблаговременной выброской на этот рубеж передовых частей… Опоздание на два дня с отводом войск за Турецкий вал явилось губительным для исхода всей операции…
Ставка резко оценила метод руководства войсками со стороны командования фронтом и Л.З. Мехлисом, назвав его бюрократическим и бумажным…
Ставка строго взыскала с виновных, сняла их с занимаемых постов, снизила в воинских званиях.
Ставка потребовала от командующих и военных советов всех фронтов и армий, чтобы они извлекли уроки из этих ошибок…"
Глава шестнадцатая
1
В середине мая крымская весна незаметно переходила в лето.
Дни стояли ослепительно-солнечные и уже довольно жаркие. Яркая зелень украсила улицы Балаклавы, преобразила все гористые склоны и лощины. Вода в балаклавской бухте отливала манящей серебристой голубизной, над которой сновали белокрылые чайки и чертили свои замысловатые виражи. Рыбаки, в основном старики, чинили лодки, посеченные за зиму осколками, смазывали днища разогретой смолой, на набережной сшили сети. Стояли редкие тихие дни без орудийного грохота и грома бомбежки, и люди могли ощутить праздничное великолепие щедрой южной природы, которая, несмотря ни на какую войну, жила свой привычной, извечно заведенной жизнью.
Приход летних дней ощущался и за строгими каменными стенами Генуэзской крепости. Моряки и морские пограничники полка Рубцова, несмотря на ворчание и замечания командиров, щеголяли в полосатых тельняшках. Свободные от вахты и нарядов, бойцы располагались на солцепеке, лежали обнаженными на теплых плоских камнях, почти как в мирное довоенное время, только теперь рядом с каждым загоравшим было его личное оружие, автомат или винтовка.
– Живете как на курорте, – осуждающе сказал Коркин, направляясь к выходу из крепости.
– Командир разрешил, – поспешно ответил Шаронов, комиссар батальона, шагая рядом.
Оба политработника в полной воинской форме, перетянутые портупеями. Только у Коркина, представителя Политуправления флота, форма новая, с иголочки, а у комиссара – потрепанная, выгоревшая на солнце. Лишь подворотнички у обоих одинаковые, белые, свежие.
– В других секторах никто так не прохлаждается, трудятся, боевые участки укрепляют, траншеи и проходы углубляют, а ваши комсомольцы загорать изволили!
– Командир разрешил, – повторил комиссар, даже не стараясь смягчить недовольство старшего инструктора Политуправления из комсомольского отдела.
Сергей Коркин заявился неожиданно, сказал, что был во втором секторе, где чествовали снайперов-комсомольцев, и приехал в полк с деловым намерением: заручиться согласием командира полка на командировку старшего сержанта Сталину Каранель в Новороссийск на краткосрочные курсы младших командиров. Это была вторая попытка Сергея вытащить Сталину из первого сектора, с передовой, отправить на Большую землю, в безопасный тыл. За этой благородной заботой скрывалась его истинная цель: там, в Новороссийске, Сталина окажется в полном одиночестве, без верных друзей, и, как он думал, поубавит свою строптивость, станет покладистей. Он так и думал: "поубавит свою строптивость, станет покладистей".
Подполковник Герасим Архипович Рубцов не возражал, но поставил два условия:
– Поговорите с ней и получите согласие самой Каранель, это раз! А во-вторых, прошу прислать в полк ей замену. У меня других зенитчиков нет!
Сталина Каранель, увидев Коркина, выпалила с ходу, не соблюдая субординации:
– Серега, ты чего приперся? – и резко добавила: – Ты же знаешь, что я из батальона никуда не уйду!
Он стоял и смотрел на нее в молчаливой растерянности. Иссиня-черные волосы выбивались из-под бескозырки. А ее глаза! Большие и бездонные. Серые и не серые, как будто бы и светло-голубые, прозрачно-ясные, каким бывает море на рассвете, чистое, с легкой голубизной, зовущие и притягивающее, обрамленные длинными, как стрелы, ресницами, от них исходил какой-то таинственный ослепляювший свет, и Сергей каждый раз при встрече, от одного ее мимолетного скользящего взгляда, ощущал себя робким и беспомощным, словно у него изнутри вынули стальной стержень уверенности. Он даже не заметил, как к ним подошел Костя Чернышов.
– Я ж хочу, как лучше!
– Отстань!
– Подумай хорошенько, а то потом будет поздно!
– Хватит! Ты врал про Алешу, помнишь? Говорил, что он утонул на "Армении", а на дне моря нет комсомольской организации, чтоб вызволить его, помнишь? – напомнила ему Сталина и, вынув из кармана, развернула газету. – Вот смотри! Указ Верховного Совета о награждении отличившихся за Феодосийский десант. А вот награжденные медалью "За отвагу"… Читай! Громов Алексей Иванович, старшина первой статьи! Что?.. Выходит, жив Алеша!
– Жив! Ну и что? Это ничего не меняет! Знаешь, сколько охотников на твое место?
На плечо Коркина легла увесистая ладонь Кости Чернышова:
– Серега, у тебя расческа есть?
– Есть! – удивился Коркин. – А что?
– Если есть, то чеши отсюда!
– Ты?!. Как разг…?! – Сергей Коркин не выплеснул фразу, осекся на полуслове, увидев стальной блеск в глазах Кости, глотнул воздух и резко сбавил тон. – Да вы что, ребята! У меня есть возможности… Керчь сдали, сами понимаете, не маленькие!
– Ленинград держится? Держится! – отчеканил каждое слово Костя Чернышов. – А им хуже, чем нам, сплошная блокада. Только по воздуху снабжение… А у нас есть тыл, морские ворота!
– Я ж хотел, как лучше..
– Будет лучше, Серега, если больше не будешь заявляться с такими предложениями, – холодно произнесла Сталина. – Пока!
Она повернулась и пошла в глубь крепости.
2
В тот же день, вечером, Сергей Коркин зашел по делам в орготдел Политуправления и, пользуясь своим положением, вычеркнул старшего сержанта Сталину Каранель из наградного листа, в котором ее представляли на орден Красной Звезды.
Коркин сделал то же самое, что два месяца назад сделал в Новороссийске начальник орготдела Главного политического управления капитан второго ранга Масорин, прозванный за вредный и злопамятный характер Иваном Грозным. Он не забыл крутого разговора с Вадимом Серебровым, когда тот со своей спецгруппой уходил на секретную операцию под Феодосию и резко ему возражал, отстаивая Алексея Громова.
Иван Грозный не прощал обиды. Капитан-лейтенант Серебров, представленный на звание Героя Советского Союза, в новом варианте был представлен на орден Боевого Красного Знамени, а старшина первой статьи Громов вместо ордена на медаль.