Полковник не сказал бы, что только к вождю. На балу в Фонтенбло он пригласил красавицу на танец, чтобы она имела случай поблагодарить его за спасение во время пожара. Но вместо этого услышал каскад похвал французскому императору, его двору, взлету наук и искусств в обновленной Франции. Единственное, что решительно не устраивало Яну, – француженки. Особенно те дамы, которые имели счастье обратить на себя внимание Наполеона. И первая – Жозефина.
– Я побывала в Мальмезоне, – победно сообщила маленькая принцесса. – Какое убожество. Какое уродство! Все кроме спальни Бонапарта. Вообразите, ложе в античном вкусе. На ступенях под ним огромная тигровая шкура… А в качестве балдахина трофейные знамена…
Шурка поперхнулся.
– Это напоминает плащ Марса из содранной человеческой кожи.
– Он и есть Марс. Оживший Марс!
Полковник понял, что его бывшая любовница хочет, чтобы ее растерзали на тигровой шкуре.
Как назло, Бонапарт выделял Анну, подчеркивая расположение к полякам. Приглашал на обеды в Фонтенбло, шутил. При дворе уже передавали их разговор:
– Что вам привезти из Индии, сударыня?
– Лучше из Петербурга или Москвы.
– Я не отрицаю, что по дороге мы пройдем и через эти города…
Бенкендорф сумел отомстить графине за болезненный намек.
* * *
"Герои настоящего времени, заплатив своей кровью за огромные богатства, пользовались ими самым мелким, пошлым образом".
Анна Потоцкая
Незадолго до отъезда Александр Христофорович получил приглашение от маршала Нея. Причем не к себе, а в загородный дом Даву, находившийся на дороге в Савиньи. Поскольку это была дача, то полковник и не предвидел особого блеска. Оба героя обзавелись женами, хорошо воспитанными на старый манер, и под их присмотром старались не сморкаться под ноги.
Не желая оказаться без пары, Бенкендорф написал записку графине Потоцкой – верх учтивости, никаких намеков – и напомнил, что она еще не отдала визит вежливости чете Даву, которая в бытность маршала наместником Варшавы, по рассказам, радушно принимала ее у себя.
Маленькая принцесса вняла голосу приличий и согласилась ехать в Савиньи одновременно с русским визитером. Их кареты поровнялись на одной из солнечных аллей Булонского леса. Вокруг сновали экипажи с разодетыми, как райские птички, дамами. На траве мужчины играли в мяч или раскладывали скатерти и целыми семействами устраивали пикники.
Желание старого друга пересесть в ее карету шокировало графиню. А попытка напомнить жаркие деньки встретила самый резкий отпор. Причем искренний. В этом полковник разбирался. Иной раз дама только желает раззадорить кавалера. Но на лице у Яны было написано: прошлое в прошлом. Оставалось только сыпать проклятиями на голову ничего не подозревавшего де Флао. Именно ему она хранила верность.
"Это я открыл тебя миру!" – Бенкендорфу хотелось накричать на нее, натопать ногами, надавать пощечин. Но, испросив прощения за бестактность, полковник покорно удалился в свою карету. "Спрашивается, где был этот де Флао, когда случился пожар?"
Часа полтора они тряслись по живописной дороге, обрамленной тополями. Им попадались группы крестьян, кативших повозки, и телеги, груженные зеленью. Непривыкший уступать кучер Потоцкой кричал и щелкал бичом. Но его не пропускали, ругались в ответ и запруживали колею. Французы отвыкли снимать шапки перед знатью.
В полдень спутники были у ворот Савиньи. Замок имел запущенный вид. Ров заглох травой. Мост врос в землю, ворота не закрывались.
Графиня послала лакея с карточкой. Бенкендорфа ждали, и он мог приказать править прямо во двор, но решил разделить ожидание с Яной. Она была особенно великолепна в этот день. Фиолетовое платье и такие же туфли. Шляпка с гроздью сирени. Лиловая шаль. Можно было усомниться, подходит ли костюм для деревни, но не подвергнуть критике сам выбор.
Управляющего искали долго. Что вызвало неудовольствие графини. Наконец, он прибежал, запыхавшись и отряхивая руки. Извинениям не было конца. Оказывается, все слуги в саду ровняют с маршалом дорожки. Никого не доискаться.
Это простодушие вызвало у Яны обезьянью гримаску. Она не привыкла, чтобы замок таких размеров обслуживало меньше трех сотен челяди. Но у Даву оказалось человек двадцать, все бывшие солдаты, уволенные по ранениям и пригретые здесь. Ведь больше-то им идти некуда.
Гостей проводили в светлый холл, только что выбеленный и лишенный мебели кроме пары запачканных известкой стульев. Через несколько минут вышла герцогиня – худощавая дама с длинным лицом, которое можно было бы назвать красивым, если бы не застывшее на нем выражение напряженного внимания. Точно она следила за ребенком, который таскает со стола сласти до обеда. Маршальша все еще что-то застегивала и закалывала в своем туалете. Было видно: она надела его только для гостей.
– Надеюсь, вы извините нас. Деревня есть деревня. Зато свежий воздух. И еда вся такая настоящая!
Госпожа Даву повела вновь прибывших в гостиную – комнату, где имелось чуть больше мебели и можно было присесть. Под ногами шуршали то опилки, то стружка.
– Здесь мы вставляем окна, – герцогиня вертела головой вправо и влево. – Тут будет комната для детей. Неправда ли, хороший выбор? Не на сквозняке и камин большой.
Бенкендорф заверил: то, что надо. Уж он в детях понимает! И мадам Даву прониклась к нему симпатией. На ее загорелом лице играла рассеянная извиняющаяся улыбка, словно говорила: да вы не стесняйтесь, что с нас взять?
Бонапарт женил маршала на даме, чтобы привить манеры. А выходило, тот склонил супругу в свою веру. Он сам появился минут через десять в сюртуке и большущем фартуке. Его лицо было забрызгано побелкой, и герцог на ходу пытался привести себя в порядок, плюя на платок и вытирая лысину.
Этого Яна выдержать не могла.
– Дорогая моя пани, счастлив видеть! – Даву хотел протянуть ей руку, но под неодобрительным взглядом жены опомнился и не слишком ловко поцеловал пальцы маленькой принцессы. – Хорошо, что вы к нам вырвались. Будет обед. Все свое. Вы оцените. А пока Неи не прибыли, прошу в сад.
Но чета Неев уже выгружалась во дворе из кареты. По настоянию жены Мишель надел форму и крайне в ней страдал.
– Ну и жара! Чудное местечко! Я знал, что вы устроились с размахом.
Маршалы пожали друг другу руки. Женщины отошли в сторону и начали неодобрительно обсуждать мужей. Яна чувствовала себя не в своей тарелке. Бенкендорф ни на минуту не забывал пропасть, отделявшую его – полковника, пусть и эмиссара русского царя, – от этих прославленных псов Бонапарта. Но ведь зачем-то его позвали! Что-то от него нужно!
– Мы хотим показать вам сад, – провозгласила герцогиня.
И все тронулись анфиладой комнат в нижнюю галерею, откуда стеклянные двери были открыты на улицу.
– Здесь будет прекрасно смотреться коллекция картин, – сказала Яна хозяйке. – Наверное, вы об этом думали?
– Нет, милочка, – вздохнула та, – и умоляю, не говорите моему дурню. Он и слов-то таких не знает. Хочет в галерее сушить сено.
Яна пришла в ужас. Еще больше ее смятение увеличилось, когда гости вышли в сад или в то, что маршал назвал садом. Несомненно, при старых хозяевах он процветал. Какая их постигла участь? Оставалось только гадать. От прежних владельцев остались запруды, каскад озер, фигурные кусты, из которых теперь торчала молодая поросль. Дорожки сто лет не посыпали песком. Вместо лебедей по заросшим осокой болотцам плавали хозяйственные утки с выводками утят.
Туфли Яны мигом стали зелеными – а нечего в деревню надевать шелк! Здесь впору деревянные сабо. На каждом дереве она оставляла по волану. Хорошо еще, что графиня ни разу не наступила в коровью плюху. Но об этой опасности Бенкендорф не стал ее предупреждать. Нарочно. В отместку за отказ в карете.
Хозяева нахлобучили соломенные шляпы и раздали гостям такие же. Солнце палило нещадно. Шурка мигом стал похож на пугало, ибо с мундиром шляпа смотрелась замечательно. А вот Яна отказалась принять щедрый дар – ее маленькую шапочку трудно было отколоть от прически. Графиня впала в состояние тихой истерики, которого никто не замечал.
При этом маршал делал хитрое лицо, предупреждал, что вот-вот начнется самое интересное. Наконец гостям открылся луг, на котором стояли три тростниковые хижины.
– Уж ты не дикарей ли у себя завел? – осведомился Ней, вытирая лоб платком.
– Сейчас вы позабавитесь на славу! – торжествовал хозяин и, понизив голос до нежного, как ему казалось, тембра, запищал: – Пи-пи-пи!
Из открытых входов в шалаши посыпались маленькие фазаны. Они заполнили весь луг, сами пищали и требовали угощения.
– Дайте дамам хлеба! Пусть покормят птиц!
Даву был в восторге. Жены маршалов покорно приняли у ветерана, присматривавшего за вольерами, корзинки и начали крошить мякиш горластой золотисто-зеленой мелюзге. Яна сделала то же самое, опасливо следя, чтобы никто из птенцов не обгадил подол ее платья.
Мужчины пригласили Бенкендорфа отойти в сторону и завели беседу.
– Я осмелился позвать вас сюда, – начал Ней, всей пятерней ероша свои огненные волосы, – чтобы показать, что многие, начавшие еще в годы революции, мечтают о мире.
– Н-да-а, – протянул Даву. – Не хотелось бы… Не в нашем возрасте. Хотя… Мы оба, – он хлопнул Нея по плечу, – еще не получили корон. Но, в сущности, на что они? Короны? Только хлопоты, – хозяин обвел глазами заросший сад. И на его лице отразилось полное блаженство. – Вы должны понять и передать своему государю: здесь никто не хочет похода в Индию.
– Да, – встрепенулся Ней, – я вчера смотрел карту. Не трехверстку, а большую. Весь мир! Так вот, там еще и Китай по дороге.
– Какой Китай?! – разозлился Даву. – Только Китая не хватало!
– Конечно, если император прикажет, – дипломатично заверил Ней, – мы все его преданные слуги. И каждый из нас готов умереть.
– Но не в Индии же! Если вашему царю удастся удержать нашего "маленького капрала" от новой войны, он станет величайшим миротворцем Европы.
Бенкендорф молчал. Для него сказанное не составляло секрета. Но тот факт, что маршалы решили самочинно сообщить ему свои соображения, походил на фронду. Если не на измену.
– Вы должны нас понять, – протянул Ней. – Мы очень рискуем и надеемся на вашу скромность. Скоро вы уедете…
– Откуда вам это известно?
Оба вояки заухмылялись, показывая: мол, у нас свои источники.
– Говорите ли вы только от себя? – прямо спросил Бенкендорф.
– Весь маршалат против, – подал голос Даву. – Генералы тоже, сколько я могу судить. Но вот ниже…
– Да, они еще не нахватали что плохо лежит, – с неодобрением подтвердил Ней, как будто сам в былые времена не носил в ранце грошовые трофеи. – От полковников и вниз. На них может опереться император, если решит идти в новый поход.
Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять: используя тех, кто пока не дорвался ни до чинов, ни до богатства, Наполеон понудит зажравшийся маршалат подчиниться. Но долго ли они будут терпеть?
– Я передам моему государю все, что здесь узнал, – Бенкендорф поклонился обоим собеседникам.
Внезапно на его рукав упали первые капли дождя. Где-то за деревьями громыхнуло. Небо быстро заволакивали грозовые тучи. Чего и следовало ожидать по такой жаре. Над флюгерной башней замка небо рассекла светлая молния.
Дамы вскрикнули, побросали булки и, подхватив юбки, вприпрыжку понеслись к дому.
Даву повздыхал: мол, не жрали вы хлеб с отрубями. Подобрал корзинки, вручил их ветерану, а недокрошенные фазанам булки сунул в карман.
Обед накрыли в столовой – единственной до конца готовой комнате – впрочем, весьма простой и светлой. Нужно было отдать должное своему молоку, своей сметане, ростбифам со своей же фермы и даже своим перепелиным яйцам – птицы как-то сами расплодились на лугах парка.
– Если меня накормят еще и лягушками из собственного пруда, я буду совершенно счастлива! – яростно шепнула Яна полковнику. – Увезите меня отсюда.
– Только после того, как вы развлечете достойное общество светской беседой и сыграете им на рояле, оставшемся от прежних хозяев, котильон. Чтобы они могли растрясти деревенский жирок.
– Я вас ненавижу.
Шурка был отмщен.
* * *
"Королева Голландии обладала мягкостью, любезностью и веселостью, которые добавляют очарования любой женщине".
А. Х. Бенкендорф
Александр Христофорович встречался с Понятовским на вечерах у Гортензии, дочери Жозефины. Ее отдали замуж за вспыльчивого Луи Бонапарта, а потом надели на его голову корону Голландии. Дерганый и мрачный Луи ревновал зверски, особенно с тех пор, как распространился слух, будто старший сын августейшей четы – Наполеон-Луи – вылитый император, а Ортанс, так Гортензию звали друзья, не избегла домогательств отчима.
Это никак не сказалось на ее отношениях с матерью. Обе были трогательно преданы друг другу, и, когда через два года после свадьбы Ортанс бросила мужа, она прибежала искать спасения от его грубостей в Мальмезон. Луи пытался запретить ей встречи с сыном, требовал возвращения, но царственный брат рыкнул, и младенец очутился в объятиях Гортензии, на руках у восхитительной бабки и под защитой фактического отца, который часто играл с ним и гулял по парку, позволяя кормить кенгуру.
Среди тех, кто не желал дальнейших войн, была и Жозефина. Приключений с Валевской ей хватило. Бенкендорф присутствовал на балу шалей, когда в Мальмезон доставили подарки турецкого султана. Еще в Польшу Селим III прислал тюки с великолепными кашемирами, расшитыми в мастерских Топ Капы. Предмет зависти дам всего мира. Дар, предназначенный только для императрицы Франции.
Но говорили, что в Варшаве Бонапарт попросил Валевскую взять себе любую. В награду за ночь. Поляки утверждали, что была избрана самая скромная. Однако по возвращении Марс услышал от Венеры, что ей претят гостинцы, в которых уже порылась досужая пани.
На балу Жозефина нарядила в шали своих придворных дам, каждая из которых отдала бы половину состояния мужа, чтобы оставить у себя маленький шедевр. А когда праздник кончился и по приказу императрицы в саду развели костер, в него полетели изумительные подарки.
– Хорошо запомните эту минуту, – сказала Жозефина гостям. – Больше вы нас такими не увидите.
Как деревья сбрасывают листья, фрейлины императрицы отправили в огонь то, чем так гордились. Они походили на мотыльков, внезапно схлопнувших крылья. И только сам император знал, почему так сделано. Рассказывали, что он несколько дней дулся на жену, а потом забыл. Да и мало ли дел у великого человека? Помимо шалей? Помимо Валевской, Жозефины и Ортанс?
Последняя оказалась достаточно умна, чтобы не связывать себя с королевством мужа ничем, кроме ренты. Она поселилась в собственном дворце на Елисейских Полях, где давала восхитительные концерты итальянской музыки и маленькие балы для избранных.
Стоит ли говорить, что Бенкендорф мигом очутился в числе последних? Причем это не стоило труда. Просто его отметили как человека воспитанного и сразу пригласили. В Париже наблюдалась нехватка людей "своего круга". Образованная, вышколенная матерью Ортанс составляла живой контраст с сестрами Бонапарта – принцессами-парвеню. По этой же причине на вечера часто бывал зван и Юзеф.
Яне больше нравилось оставаться у Каролины Мюрат, где ее туалеты не возбуждали ни перешептывания дам, ни насмешливых взглядов. К тому же официальный любовник Гортензии граф де Флао не мог разорваться между двух пылких сердец и в присутствии маленькой принцессы непременно выдал бы себя с головой.
– Почему вы решили со мной драться, а похождения этого хлыща оставить без внимания? – раз спросил полковник у Понятовского.
– Не хочу обижать нашу добрую хозяйку, – немедленно отозвался Юзеф. – И вам не советую.
Бенкендорф не был удовлетворен объяснением.
* * *
"Бонапарт не признает ни прошлого, ни будущего. Он уважает только силу, что существует сегодня". Жермена де Сталь.
Толстой принял адъютанта в спальне – по парижским меркам, знак высокого доверия. Правда, постель была прибрана, а сам граф чисто выбрит, благоухал Кёльнской водой и уже застегивал сюртук.
– Вы вскоре нас покинете, Александр Христофорович, – начал он несколько неловко. – И я хотел вам кое-что показать.
Ему были до сих пор неприятны все эти тайные миссии, которые государь доверил совсем молодым членам посольства через его, посла, голову. Тем не менее Петр Александрович официально встретился с мадемуазель Жорж и передал подписанный контракт для выступлений в Петербурге. Он почему-то упорно именовал ее "мадам".
– Странно эдакую звезду звать мамзелькой! Да и не девица она вовсе.
– Спросили бы у госпожи Рекамье, как принято обращаться к актерам.
– Мадам Рекамье, – вспылил Толстой, – по крайности имела достаточно ума, чтобы выйти замуж. Голубчик, я вас не понимаю! Какие были крали: Дюшатель, Висконти, даже эта ваша Яна. Связались черти с кем! Ну да вам приказано…
Шурка и сам не мог сказать, "приказано" ему или он всем сердцем жаждет Жоржины.
– По-отечески говорю, – бубнил посол, – не надо смешивать шампанское с водкой. Обблюетесь и потеряете репутацию. В другой раз светская женщина на вас и не посмотрит. Простите старика…
Бенкендорф прощал. Но ничего не мог поделать. Его несло. Толстой это видел и сочувствовал от всей души. Не дал Господь сына. Кого учить? За кого трястись? За двух барышень? Замуж – и с глаз долой!
– Я тут написал государю. Хочу, чтоб вы прочли перед отправлением. Оценили, так сказать… рекомендации.
Александр Христофорович оценил. Посол решил резать правду-матку. Война будет. Скоро Бонапарт ополчится не на Индию, о которой поминутно говорит. А на Австрию, которая существенно ближе. Ее падение – лишь пролог нашего разгрома. Ступень к нему. Нужно увеличить армию. Привести все полки в комплект. Прикрыть западную границу. Немедленно заключить мир с турками. Не дразнить шведов. Теснее сблизиться с Веной и уповать на Англию.
– Что скажете?
Адъютант помял пальцами подбородок. Доверие и откровенность не могли быть обмануты пустыми, ничего не значащими похвалами.
– Истина в последней инстанции, Петр Александрович, – протянул он. – Военная истина. Но, боюсь, государь смотрит на дело как дипломат. Турки отклонили наши предложения о мире. Шведы в любую минуту повернут оружие против Петербурга. Обоим нужен урок. А полякам никакой урок не поможет. Как говорит Яна: "Нация готова на величайшие жертвы при малейшей надежде на возрождение". Нужно сделать так, чтобы никто в нашу кашу с Бонапартом не полез. А потому, все, что вы написали, правда. Но государь будет действовать иначе.
В голове же крутилось: "Отымеют нашу Матушку с четырех сторон!"
Толстой молчал, только притоптывал ногой.
– Знатный урок вы мне задали, Александр Христофорович, – наконец с неодобрением сказал он. – Любой другой начальник вас бы оборвал да заткнул. Но, сдается, вы правы. С этим антихристом воевать одной честной головы мало. Надобно десять хитрых. По крайней мере поддержите мои военные предложения перед императором.