Сразу после описания дворца Гасдрубала следовала непонятная запись: "Килону – 100 000 сестерциев". Килон упоминался в дневнике несколько раз и всегда как получатель каких-то сумм. В одном случае он был назван "добрым гением Рима". Последняя запись с именем Килона была вовсе непонятна: "Сто амфор вина капрейцам за Килона". Она следовала за описанием сожжения лагеря нумидийского царя Сифакса. Вообще имя Килона появлялось в дневнике после какой-нибудь крупной удачи Сципиона, при этом суммы вознаграждения "доброго гения" возрастали с каждым годом.
Казалось странным, что Сципион заносил в дневник собственные сны: "За день до того, как меня избрали курульным эдилом, мне снился сон, что я в белой тоге" – или: "В ночь перед взятием Нового Карфагена мне снилось, что Нептун награждает меня венком за взятие городов".
Очевидно, Сципион не доверял папирусу всех помыслов. Кое-что выпячивал, а кое-что оставлял в тени. Дневник был головоломкой. Сципион, которого Полибий считал просто талантливым полководцем, оказался сложной, загадочной натурой. Мотивы его решений было так же трудно раскрыть, как намерения Ганнибала.
Война, о которой Полибий хотел рассказать, оказалась схваткой двух равных противников, потому она и длилась столько лет. Полибий стал понимать, что, прежде чем браться за каламос, надо узнать как можно больше о каждом из полководцев, понять их характер, вникнуть в их планы.
И также тщательно необходимо изучить свойства вступивших в войну народов. Ромеи смертельно опасны после понесенных ими поражений, и чем сильнее поражение, тем они опасней. Персей мог усвоить этот урок, изучив историю ганнибаловой войны. Но он им пренебрег и жестоко поплатился за это.
Дочь и отец
В усадьбу нагрянули гости. Сад и дом заполнились беготней и звонкими голосами тринадцатилетней Семпронии и годовалого Тиберия. Корнелия водила их по усадьбе, рассказывая девочке о деде, и Полибий, сопровождая дочь Сципиона, узнавал великого римлянина с новой, подчас неожиданной стороны.
Уложив детей, Корнелия встретилась с Полибием в таблине отца. Полибий смотрел на молодую женщину так, словно видел ее впервые.
Поймав слишком внимательный взгляд, Корнелия густо покраснела, и Полибий, не желая показаться дерзким, смущенно пробормотал:
– Прости меня! Готовясь к написанию истории, я хочу представить себе ее героев – иначе мой труд превратится в сборище безжизненных чучел, как у Тимея. А ты, все говорят, так похожа на отца!
– Ты хочешь увидеть отца! – начала Корнелия глухо. – Мне трудно о нем говорить, как и представить, что его нет. Но тебе я попытаюсь рассказать.
Она встала и, сделав несколько шагов, снова опустилась в кресло.
– Каждое утро, всегда облаченный в тогу, отец обходил виллу с внутренней стороны стены. Его длинные волосы были тронуты сединой, держался он прямо, не горбясь. Все на вилле привыкли к этому утреннему ритуалу. Еще с вечера дорожки были подметены, а осенью листья собраны в кучки. Ничто не мешало отцу совершать свой неизменный обход владений. Ведь все по эту сторону стен было его Капитолием, его Форумом. О Риме, спасенном им от Ганнибала, в доме не вспоминали. Такова была воля отца, не желавшего слышать о завистливом сенате и неблагодарном народе, оскорбившем его подозрениями. Обойдя виллу до завтрака, отец уединялся в таблине и что-то писал. Никто из нас не знал, о чем, ибо таблин был преторием, куда нам не было доступа.
Корнелия замолкла и положила ладони на стол. Блеснул золотой перстень. Приглядевшись, Полибий увидел гемму с изображением Сципиона.
– Благодарю тебя! – проговорил он взволнованно. – Теперь я могу приниматься за историю. Я увидел Сципиона живым.
– Живым? – повторила Корнелия, пожимая плечами. – Но ведь я еще не кончила. Я расскажу тебе один случай. Ты можешь вставить его в свою историю.
– Заранее тебе это обещаю! – воскликнул Полибий. – Как-то утром, когда отец уже совершил свой обход и занимался в таблине, в тишину ворвался шум голосов. Я выглянула в окно и увидела приближающуюся к стенам толпу вооруженных людей. Мне стало ясно, что это разбойники. О том, что они бродят по окрестностям, говорили давно, и наши соседи вызвали из Рима претора, который безуспешно пытался напасть на их след. Защитить себя сами мы не могли, а появление на вилле людей из Рима лишило бы отца спокойствия. Я бросилась во двор. Молодые рабы, вооружившись кольями, бежали к воротам, которые уже трещали от ударов, и, кажется, не ног, а бревен.
И тут показался отец. Он шел, слегка прихрамывая. С ним не было его неизменной палки. Мать поспешила за ним, но он отстранил ее решительным жестом.
– Открыть ворота! – распорядился отец.
Рабы застыли, не в силах понять, чего от них хотят. Должна тебе сказать, что отец никогда ни на кого не повышал голоса. Он был со всеми ровен и приветлив. Но в тот раз он закричал:
– Открывайте же, трусы!
Заскрипели засовы, и обитые медью ворота, блеснув на солнце, распахнулись. Отец вышел навстречу притихшим разбойникам и властно произнес:
– Я Сципион. Что вам надо?
Молчание длилось несколько мгновений. Но мне оно показалось вечностью. Наконец, бревно с грохотом выпало из рук разбойников. И один из них, наверное главарь, – с криком: "Видеть тебя!" – бросился отцу в ноги.
Остальные последовали его примеру. Какое это было зрелище! Обросшие волосами, свирепые, вооруженные до зубов головорезы стояли на коленях! Отец был неподвижен и величествен, словно от имени Рима принимал капитуляцию захваченного города и оказывал милость побежденным.
Проговорив: "Посмотрели и хватит!" – отец резко повернулся и двинулся по дорожке к дому. Никто из нас не видел, как закрылись ворота. Мы только услышали лязг засовов, заглушаемый ревом из-за стены. Проходя мимо меня, отец грустно произнес: "Вот мой последний триумф, дочка". Глаза Корнелии наполнились слезами. "Как ты прекрасна, дочь Сципиона! – подумал Полибий. – Почему я не родился римлянином и сенатором. Тогда бы я, а не Гракх, пришел к Сципиону просить твоей руки".
– Прости меня, Корнелия, – прошептал Полибий. – Моя покровительница Клио эгоистична, как все, кроме тебя, женщины в мире. Это она внушила мне дерзкую мысль расспросить тебя об отце, и я, глупец, последовал ее совету. Вся моя история не стоит одной твоей слезы.
Корнелия вскинула голову.
– О чем ты, Полибий! Это я сама пришла к тебе рассказать об отце. Я хочу, чтобы он остался в истории.
В таверне
В небе ни облачка. Под пристальным оком Гелиоса млела завороженная земля. По дороге, ломаясь на плитах, скользила тень коня и всадника. Лахтун мотал мордой, отгоняя назойливых мух. Полибий облизывал растрескавшиеся губы. Жажда сжигала гортань.
Повернув в поисках ручья или, наконец, пруда, Полибий заметил прикрепленную на кольях деревянную доску с намалеванной амфорой и надписью корявыми буквами: "Остановись, путник! Вакх обещает тебе вино, а хозяин закуску и отдых по сходной цене".
"Таверна появилась вовремя", – подумал Полибий, сворачивая на пыльную тропинку.
И вот он уже у приземистого каменного дома, с примыкающим к нему деревянным сараем. В его тени виднелся стог сена и рядом с ним – пара мулов. Распряженная повозка стояла в нескольких шагах. В стену вбито несколько железных колец, и от одного из них тянулась длинная веревка, конец которой уходил к каменной ограде и исчезал в колодце.
Спешившись, Полибий отвел Лахтуна к стогу, стряхнул с себя пыль и двинулся к полуоткрытой двери.
Потребовалось несколько мгновений, чтобы глаза привыкли к полумраку. Во всю длину помещения тянулся стол, за который могло усесться человек двадцать. Но сейчас на грубосколоченной скамье сидел один гость, судя по позе, уже успевший отдать должное винной кладовой. Локти незнакомца, при ближайшем рассмотрении оказавшегося юношей лет двадцати, уместились между амфорой, фиалом и грудой обглоданных костей.
При виде Полибия юноша вскинул вверх обе руки, словно бы взывая к богам, и воскликнул:
– Сюда! Тебя послали сами небожители, чтобы скрасить мое одиночество. Да и трактирщик, клянусь Геркулесом, будет рад вытянуть из тебя пару ассов.
Полибий не любил пьяных собеседников, но сейчас ничего не оставалось делать, как занять место напротив. Лицо юноши показалось Полибию знакомым. "Где бы его я мог видеть?" – подумал он.
Юноша, изображая петуха, взмахнул руками, и из его рта вырвалось звонкое: "Ку-ка-ре-ку!"
На этот крик из двери вылетел малый с подносом, и рядом с Полибием появилась жареная курица и фиал с вином.
– Надо бы и воды, – сказал Полибий, вытирая ладонью лоб.
Пока Полибий с наслаждением пропускал глоток за глотком, юноша занимал его разговором.
– Сразу отличишь эллина от скифа, – он показал на амфоры с вином и водой, – впрочем, говорят, теперь и скифы не чистое вино хлещут, а с водою его смешивают. Со времен старика Геродота произошло много перемен. Геродот и о Риме не слыхивал, а теперь ромеи миром владеют.
– А ты разве не ромей? – спросил Полибий, внимательно разглядывая юношу.
– Я такой же эллин, как и ты.
– А что ты здесь делаешь?
– Шкуры скупаю. Они, как любит говорить мой патрон Филоник, не фиалками пахнут. А тебя какие дела в эту глушь завели?
– Я путешествую, – отозвался Полибий. – Встречаюсь с людьми. Хочу узнать о мире, в котором не было ни тебя, ни меня.
– Историей, что ли, занимаешься? – поинтересовался юноша.
– Хочу просто знать, как это было, всю правду, без вымыслов и прикрас.
– Поди узнай ее! – хмыкнул юноша. – Вот кости петуха, – он сгреб их обеими руками в кучу. – Попробуй определить по костям, черный он или рыжий. Дня три назад меня на дороге стражники остановили. Двое их было. Один такой страшный, что от одного его вида можно умереть. Схватил меня он за рукав и кричит: "Попался", а я ему: "Отпусти! Хозяйский гиматий порвешь!" Тут другой стражник вмешался: "Оставь, Орбилий! Видишь, этот постарше!" "Но ведь похож, как две капли молока!" – сказал Орбилий, разжимая кулак. Вот что случается! Людей можно спутать. А ложь за правду принять или, наоборот, истину объявить ложью – раз плюнуть.
– А я знаю, кого стражники искали! – оживился Полибий.
Юноша вскинул голову.
– Александра, сына Персея, ты на него очень похож. Видимо, Александр сбежал.
Юноша свистнул. Лицо его изменилось на глазах, приняв гордое и надменное выражение. Но Полибий, присмотревшись к соседу по столу, уже не удивился этому превращению.
– Тебе актером быть, а не шкуры скупать, – улыбнулся Полибий.
Юноша махнул рукой:
– Уже был. Целое лето разъезжал с актерами по Италии. Ну, пойду я, а то мулы застоялись.
К звездам севера
Царевич Александр держал путь по звездам. Они вели его на Север, в земли, населенные полудикими племенами. Других путей нет. Море принадлежит ромеям.
Хлеба, которым Александр запасся в Альбе, хватило на три дня, и юноша утолял голод яблоками и грушами. Однажды он наткнулся на заблудившуюся корову и высосал молоко прямо из вымени. Оно пахло душистыми травами, вместе с ним по телу разливалось тепло и сытость.
Спустившись с лесистых гор, Александр оказался на равнине, также покрытой лесами, только еще более густыми. Здесь можно было идти и днем, не опасаясь кого-либо встретить. Он понял, что Италия осталась позади, и он в стране, которую ромеи называют Цизальпинской Галлией. Царевич знал, что за нею находятся Альпы, а за Альпами живут неподвластные ромеям варвары. Как-то днем он отдыхал у дуба с расщепленным стволом. "Дуб называют, деревом Зевса, – Александр вспомнил рассказ Исагора. – Но Зевс поразил его своей молнией. Не так ли царь богов обрушивает бедствия и на земных царей, чтобы испытать их дух?"
Внезапно раздался шум раздвигаемых кустов и шелест сухих листьев. Александр вскочил, приготовясь бежать. Но нет, это не люди, а какие-то странные животные, тощие, с короткой черной шерстью, с длинной вытянутой мордой, которой они шевелили листья, отыскивали желуди. "Может быть, это свиньи, – подумал мальчик. – Но нет! У ромеев свиньи толстые, неповоротливые, с белой шерстью, сквозь которую просвечивает розовый жир. И где это видано, чтобы свиньи сами бродили по лесу".
Внезапно где-то запела пастушья свирель. Животные всполошились и двинулись в том направлении, откуда слышались звуки. Александр пошел за ними.
Так он оказался на опушке леса. Прислонившись спиной к дереву, человек в меховой куртке и кожаных штанах дул в свирель. Мелодия была веселой и задорной, чем-то напоминая песни, которые Александр слышал у себя на родине.
Животные окружили пастуха и с хрюканьем тыкались ему в ноги. Теперь Александр не сомневался, что это – свиньи. "Есть же различные породы собак, – думал он. – Так и свиньи, наверное, бывают разные: белые и черные, жирные и тощие. Человек этот – свинопас и одет не как ромеи. И почему я должен его бояться, если даже животные льнут к нему?"
Александр вышел из своего укрытия. Пастух опустил флейту, долго и внимательно смотрел на юношу, на лохмотья его некогда богатой одежды, на босые, сбитые до крови ноги. Потом он произнес несколько слов на непонятном языке. Александр помотал головой, показывая, что не понимает. Тогда пастух вытащил лепешку и протянул ее Александру.
Тропинка изгибалась вслед за бесконечными поворотами реки. Пенная, зеленовато-белая, разорванная каменистыми островками река шумела внизу, и в ее шуме Александр улавливал уже знакомую ему мелодию свободы. Александр шел, не ощущая ни холода, ни боли в израненных ногах. Когда ему становилось невмоготу, он разжимал кулак и, глядя на гемму, шептал: "Мама! Я жив! Ромеи не убили меня, мама!"
Уже вечерело, и горы розовели в закатных лучах. Не оставалось ни сил, ни мыслей. Но все-таки что-то еще толкало Александра вперед. Вдруг он споткнулся и упал. Открыв глаза, он увидел в нескольких шагах от себя огромного зверя, напоминавшего оленя, с горбатой, покрытой короткой шерстью спиной, почти лошадиной мордой и наростом на нижней губе.
"А не видение ли это, посланное мне богами", – подумал Александр, теряя сознание.
Блоссий
Полибий остановился у опрятного дома. Над дверью красовалась табличка: "Блоссий Фортунат приветствует своих гостей". Сюда Полибия направил первый же эллин, которого он встретил в Кумах. На вопрос: "Нет ли в городе людей, видавших Ганнибала?", – он сказал: "Иди к Блоссию. Блоссий все знает".
"Наверное, местная знаменитость", – думал Полибий, открывая дверь.
В атрии находились человек в гиматии лет тридцати, девочка лет двенадцати и мальчик лет семи.
Поприветствовав гостя по эллинскому обычаю, человек в гиматии сказал детям:
– Можете идти. Сегодня наш урок окончен.
Пока дети собирали таблички и прощались с учителем, Полибий разглядывал книжный шкаф, мысленно повторяя идущие друг за другом имена: "Геродот, Ксенофонт, Фукидид, Тимей…"
– Я вижу, – проговорил Полибий, когда учитель освободился, – что не ошибся адресом. Ты любишь историю?
– Я люблю судьбу и пытаюсь вникнуть, как она вершит справедливость, – отозвался Блоссий.
– Справедливость? – горько усмехнулся Полибий. – Где ты ее отыщешь в наши дни? Разве справедливо то, как судьба обошлась с Элладой?
– У нас короткое зрение и недалекий ум, – произнес Блоссий. – Мы пытаемся измерить своей жалкой долей величие решений судьбы. Словно можно разлить океан по амфорам и их сосчитать. Историком бы я назвал не того, кто записывает случившееся, а того, кто извлекает из него уроки, кто за поступками людей видит замысел судьбы или, если хочешь назвать ее по-другому, – Божества.
Полибий изумленно слушал собеседника, боясь пропустить единое слово.
– Ты скажешь, – продолжал Блоссий, проводя пальцами по футлярам книг, как по струнам лиры, – что ни один из тех людей не понял законов истории. И я с тобой соглашусь. Тогда ты спросишь, зачем я трачу на эти писания время. Блуждания других помогают нам нащупать верный путь и избежать чужих ошибок. Да и судьбы тех, кто создавал эти бесподобные творения, поучительны. Взгляни: Геродот, Фукидид и Ксенофонт почти всю жизнь прожили на чужбине. Тимей был изгнан из Сиракуз.
– Я не сказал о себе, – с волнением в голосе проговорил Полибий. – Я тоже изгнанник. В своем путешествии я не гонюсь за красотами этой страны. Я иду по следам Сципиона и Ганнибала. Поэтому мне так интересно то, о чем ты говоришь.
– Это его мысли, – Блоссий встал и, сняв с полки бюст, повернул его лицом к Полибию.
"Зенон из Китиона" – было написано на подставке. Плоское лицо с высоким лбом. Нос с горбинкой. Толстые губы. Тонкая шея с выпирающим кадыком. Во всем облике ничего эллинского.
"Китион – финикийский город на Кипре", – вспомнил Полибий, вглядываясь в бронзовое лицо философа. – Для Гомера финикиец – расчетливый торгаш и пират. Все изменилось. Миром владеют ромеи, македоняне – рабы, финикийцы – философы. А что будет с эллинами?"
– Среди свитков, которые мне пришлось разбирать, – проговорил Полибий неторопливо, – были и книги Зенона. Я их сложил в футляры, не читая. В юности мои учителя заразили меня презрением к новой мудрости. А новым они считали все, что после Аристотеля. Так и проскакал я мимо Зенона. Вернувшись в Рим, я освобожу его от футляров, и, может быть, он станет для меня тем же, чем для тебя, – учителем мудрости, ибо мы выбираем себе учителей сами, согласуясь со своей судьбой.
– Прекрасно сказано! – воскликнул Блоссий. – Но когда я был рабом…
– Ты был рабом! – воскликнул Полибий. – Но как же…
– Ты хочешь сказать, откуда у меня этот дом, эти книги, ученики? Судьба вновь показала свое всесилие. В Кумах появилась бешеная собака. В тот день, случайно оказавшись поблизости, я ее убил и вместе с другим рабом спас жизнь юной римлянки. Мы оба получили свободу. Я стал учить детей.
– Удивительное стечение обстоятельств.
– Вот именно. Но Зенон учит, что человек не должен ждать своей судьбы, он должен идти ей навстречу. Вместе со мной свободу получил юноша. С тех пор я учительствую, а он скупает шкуры для нашего патрона Филоника…
– Филоника? – перебил Полибий.
– А разве ты с ним знаком? – удивился Блоссий.
– Нет. Но я случайно встретился с юношей, скупавшим шкуры для Филоника. Скажи, как зовут твоего юношу и откуда он родом?
– Он эпирец Андриск.
– Андриск, сын Исомаха?
– Да, но откуда тебе известно имя его отца?
– Моего вольноотпущенника, тоже эпирца, зовут Исомахом, и он тоскует о своем сыне Андриске, их разлучило рабство.
– Это отец Андриска! – воскликнул Блоссий. – Все эти годы Андриск ищет его. В Риме ему удалось узнать, что отец достался Катону. Юноша объехал поместья Катона, рассыпанные по всей Италии!
– И напрасно! – вставил Полибий. – Катон почти сразу же продал Исомаха своему родственнику Эмилию Павлу, а Эмилий в благодарность за услуги подарил Исомаха мне, и, разумеется, я дал ему свободу.
Глаза Блоссия увлажнились.
– Вот видишь, – проговорил он, – Фортуна избрала тебя для соединения разлученных душ.
– Да! Это удивительно, – согласился Полибий. – Но еще более странно то, что Андриск похож на Александра, сына Персея.
– Похож? На царевича? – переспросил Блоссий.
– Да, так бывают похожи близнецы.